Третья глава: я вспоминаю тебя

Woah
Воу
다시 chaconne now
А теперь снова чакона
Yeah, yeah, yeah, yeah
Да-да-да-да

태양 없이 그늘진 성
Замок спрятан от солнца лучей
시들어도 농염한 scent
Увядающий аромат близости
죽은 꽃들에 키스해
Я целую мёртвые цветы
향기를 입혀 내 입맞춤
Мой поцелуй с приятным вкусом

태양보다 찬란한
Я ярче самого солнца
그게 바로 나
Да, я такой
Monster, 나를 불러도
Хочешь можешь монстром меня величать
나는 전혀 상관없어
Мне всё равно

*

**

В саду было холодно. Декабрь был определённо её самым любимым периодом: за глубину градуса на улице, буквально прописывающим каждого на ближайшие три месяца в одеяло и шерстянные кофты; за эту возможность спрятаться от всех невзгод и печалей, даже если и на время, но в тепле своей комнаты; за тишину холода, который никогда не спросит, а что с ней не так. Почему она предпочитает одиночество компании. Но несмотря и на это, весь трепет и любовь, - сам месяц к ней однако особо взаимной доброжелательности в ответ всё же не имел. Она, конечно, этому обижалась не сильно. Не сильнее, чем на людей, которые не признавали, и делали вид, что само её существование, - проклятый ребёнок выживший по чьей-то ошибке, а здесь, в Академии, ещё и занимающий чужое место. К зиме можно было приспособиться, привыкнуть к вьюгам и метелям, застилающим всё поверх покрывалом снега и горами сугробов в самые суровые часы. К людям же не удалось до сих пор.

Казалось бы, человек может привыкнуть ко всему со временем, но то ли его ещё прошло крайне мало, то ли привыкать к этому ей и не хотелось вовсе, - и что из этого было обременительней сильнее - точно не выудить. Чан просто смирилась. Как и со всем остальным в её жизни происходящим, - приняла как данность, нашла приют в закутке головы, сгрузила туда аккуратно, да изредка пересматривала, чтобы не забывать, что там пылится в ожидании перемен. Те явно где-то безбожно задерживались самым беспардонным образом, - ей осталось всего три года на учёбу и хотя надежды на них особа не питает, всё же... Если бы они приключились, против бы не возразила. Скука было так едина в своём проявлении, что в ней попросту не находилось места чувствам разнящимся с печалью и минором. От этого правда устаёшь. Однообразие отбивает желание жить, - а его у юницы и так были крохи оставшиеся после смерти семьи.

Всё же, что ей теперь приходилось, - полный безмятежности небосвод в темени ночей и дымках рассвета утром. Одинокий, но гордый и статный, - хотя и не все могли оценить по достоинству его великолепие, созданное кем-то вне их ведома, - его сие не будоражило, он был вечным; что-то, что было до них, есть сейчас, с ними, и несомненно будет ещё долгие столетия после их смерти. И ведь не жаловался, - преспокойно себе сменялся луной на солнце, да украшался каждый вечер россыпью мерцающих звёзд. Синих, зелёных, красных, - на любой даже самый искушённый вкус зрителя нашлось бы свое единственно особенное и дорогое сердцу светило. И любуйся, дыши с ним вместе в унисон, такт и один слаженно настроенный друг на друга ритм.
Небо завораживает. На него можно без устали смотреть десятками, сотнями минут, - и не надоест. Каждый лунный восход сменяется до тысячи разномастных оттенков, в который красится предшествующий закат и граница последующей крадущейся на носочках тени.
И все беспредельно уникальны, - нет ни одного одинакового. Природа ведает толк в прекрасном, раз создала настолько чудный мир за этими стенами, - со всеми этими высокими каменными скалами и буйными волнами морей; просторными дюжинами пустынь и изумрудно-малахитовых лесов; бесконечными цветочными полями и рощами полных зелёных деревьев.
Мир был таким огромным и неописуемо чувственным. В отличии от людей не растрачивался на мелочи, из которых строится всё, - но до треска огня за аркой рёбер горел жизнью. Поражал этим до изумления. Показывал на своём примере, что всё так иронично, - зацикливаться на чьих-то словах, когда вокруг тебя буквально вся вселенная.

- Исследуй её, - находи новое. Не стой на месте, - мы всегда находимся в движении. Ищи, удивляйся, люби. Покоряй и будь покорима в ответ. Познавая мир, в первую очередь познаешь себя, - так им в детстве говорила мать. Отец только на эти замечания в сторону дочерей улыбался, чуть качая головой, и ловил следом в свои объятья жену.

- Не всем дано жить так, как ты их учишь. У каждого свой путь и я уверен, они свой найдут. От ошибок не убережёшь, помнишь? Все должны набивать синяки, без них нет смысла. Познали бы мы счастье без боли?

На их кухне мирилось принятие, уютная гармония утреннего пробуждения, аромат готового горячего кофе на плите и семья. Семья которая осталась на старых фотографиях, в блеклых от времени воспоминаниях и таких вот разговорах, всплывающих обрывками в секунды топящего отчаянья.
Именно отец привил ей любовь к небу. Потому что верил, что она поймёт его как никто другой. Суджин была слишком шебутной в подростковом возрасте, всё спешила вырасти и стать взрослой, самой со своей судьбой управляться, и мать ей в этом намерении безусловно потакала. Как две капли воды, - мать и дочь. Они же с папой были другими. Влекло к необъятному, - просторам фетровых вышин, где крылись тайны покоя и смирения с душой, с той симфонией, которую та играет, и не важно в каких тонах, - возвышенных и гордых, или до жалостливо скрипнувших в душе мелодией скрипки. Это вот полотно стеклянно-голубых тонов, с мазками акварельно-кремовых облаков, - было чем-то куда большим, чем заедающие пластинками говоры чужих. В одном ряду с музыкой внутри.
Когда становилось совсем невыносимо в той отстранённости куда себя загнала, ноги её сами вели сюда. В самую глубь сада, в спрятанную от внимания прочих маленькую беседку с видом на куст чайно-нежных роз. И в декабре, не взирая на метели и снег, и в июне, плавясь от жары и солнечного света - всё одно неизменно находилось сокровенное место и время приостанавливало свой быстротекущий ход.

Для неё зимой небосвод всегда выглядит отчужденно холодным, - может так на восприятие влиял ветер пробирающийся мерзлотой к костям, не считая за защиту тепло одежды, и кусая, царапая, за открытую кожу лица и кромки шеи. А может так оно было в реальности, где-то так высоко в облаках, куда добраться не смогли бы и вольные птицы. И всё же не беря в расчёт, что Вонён была укутана в драповое кофейного цвета пальто, - она до лёгкого точно, перемежаясь лёгкими, как крылья бабочки касаниями по ткани могла прочувствовать как вздымалась её грудная клетка, и как внутри сводов рёбер всё дрожало от пронизывающей мерзлоты. Как если бы аккорды органа в пустой церковной зале взлетают под потолок, и долгим, протяжным эхом расходятся по всему помещению.

И всё же это было чем-то сильнее желания уйти. Даже если студентка рисковала просто напросто превратиться в статую от обморожения, - это того стоило.
Мир, небо, и зима.
Ради этого можно было умереть.
И, пожалуй, даже совсем не в расстроенных от этого понимания последних минутах, - только чуть дрожа и стуча зубами, но в этой мере всё ещё довольная всем. Хотя бы если и так. Никто не мог её осудить за это, - не потому что не знал или не было дела, а исходя из того, что это то немного, что ей осталось в распоряжение. То, чему своё предпочтение была свободна отдать та сама, без указки прочих.
Иногда это так важно, - шанс сделать выбор самому. Не кого будет винить, не кого благодарить, - в любом из вариантов развития событий, ты был началом.

- Ты слишком громко думаешь, - и это стало тем единственным, что её едва в то утро не довело до истерики. Отделила лишь тонкая грань, - это было бы уже чересчур. Она подняла на пришедшего взгляд, пытаясь понять кто ещё в этот час в выходной день мог быть здесь, - в саду, вместо того чтобы веселиться с друзьями или учить заданное, и замерла.

Увиденное удивило сразу двумя выводами: это был один из парней с которым её на попечительство вручали новому преподавателю, - их куратору, как тот себя окрестил в первую же встречу; а во-вторых, не просто парень, а из двоих более пугающий. Рубин волос горел костром на фоне стекла неба. Тёмные глаза отражали в их глубине её силуэт. Ясно и чётко, ничуть не искажая, но несколько разоблачая эту грусть, - одну на двоих. Бездонные колодца черноты, - обездвижили и пропускали сквозь неё целый шквальный спектр других, чужих эмоций. Вонён с удивлением обнаружила, что испытывает тянущую скорбь, - и та была ещё гуще, ещё горче, чем её собственная. Она была не её, - парня стоящего напротив.

Кажется, его звали Сону.

***

춤춰 나를 위해 영원히
Танцуй для меня целую вечность
깨진 거울 속 날 보며 발을 맞추지
Взгляни на меня через разбитое зеркало и поймай ритм танца своими ногами
아름다운 이 순간 난 멈추지 않아 봐
Я ни за что не прерву эту красоту
Woah, 다시 chaconne now
Воу, а теперь снова чакона
Dance for me 내게 취해 매료된 듯이
Танцуй для меня будто ты пьяна и очарована мной
I just wanna dance on 멈출 수 없지
Просто хочу танцевать, не могу остановиться
어둠 속에 이건 나만의 세계니까 봐
Вот оно олицетворение моего тёмного мира
Woah, 다시 chaconne now
Воу, а теперь снова чакона

죽음 따윈 상관없지
Не волнует смерть
오직 나를 위한 이 향기
Только я и этот аромат
흐드러진 꽃의 시취
И богатый цветочный вкус
오직 나를 위한 party
Вечеринка только для меня

태양보다 찬란한
Я ярче самого солнца
그게 바로 나
Да, я такой
춤춰 죽음의 무도
Танцую макабр
오만함에 취한 채로
Опьянён своим высокомерием

***

Он никогда не отличался особым дружелюбием, - с самого детства все дети, а в редких случаях и их родители, сторонились его тихого и мрачного характера. С ним не хотели играть, дружить и давать надежду на исход чего-то более лучшего, чем вся жизнь в одиночестве. Когда вокруг кружилась толпа, - он был словно в самом её центре, её ядром, и вокруг только ореол пустоты. Такой вот круг, нарисованный бесцветным мелом, - за него не было выхода, и в него не было входа. И хотя выйти ему тогда безумно хотелось, - другим к нему приближаться претила даже нечаянно возникшая мысль. Вызывала панику, - может и обоснованную, но всё ещё внутри отдающую серостью тоски.
Ким даже привык, что первой реакцией людей на него уже в семь лет стал страх, который даже не пытались скрывать. Слухи о нём ходили дикие. И хотя прочая ненависть его не трогала, сильнее всего в нём обидой звенела лишь одна. Его боялся даже родной отец, - не смотрел, не разговаривал, и сбегал завидев ребёнка в бесконечных коридорах их фамильного особняка. Кажется, одними губами проклинал богов, встречаясь каждый раз, пусть и всего на мгновение прежде чем тут же отворачивался и позорно сбегал, не выдержав контакта с его чёрной бездной омутов своими судорожно мечущимися зрачками карих.
Потому что казалось, что только один короткий взгляд вспарывал грудину тысячами пуль, - и не было от этой агонии никакого спасения. То, в чём он жил годами, другие не могли вынести и на протяжении минуты. Шестидесяти секунд, для него растянувшихся в миллиарды и миллиарды ночей и дней наедине с собой. Потому что больше никого не искал, - если даже дома его сторонились все, а на богатых приемах шарахались, не надевая и маски сочувствия, - ему ничего не оставалось иного.

Светское общество - дрожащее перед мальчишкой, которому даже не было десяти. Это было бы смешно, если бы не было его настолько болезненным прошлым. Единственном в чём действительно была его вина, - в той детской наивной вере, что хоть где-то однажды его смогли бы принять. Помочь справиться с этими силами, протянуть руку и больше её не отпускать. Не по принуждению приказа, - по собственному абсолютно вольному желанию. Стремлению с ним подружиться.
И Академия была последним шансом, попыткой держаться на плаву. Вот правда и здесь не повезло.
Бездумные рассказы тех, кто видел юношу хотя бы раз в своей жизни, и даже не был жертвой его слов, шли далеко вперёд него самого. Дошли они раньше и до этих мест, - к его приезду на начало обучения, единственными кто без опаски находился по одну с ним сторону стали преподаватели. Однокурсники, - всего лишь такие же дети, с непростой судьбой и способностями заведшими их в тупик, давшими опыт, что и не многим взрослым вынести под силу, - даже здесь обходили угрюмого тихоню. Боялись стать связанными цепью чувств.

И он научился жить один. Посещая занятия днём, и все вечера и выходные проводя либо в комнате, либо в саду, сам вид которого напоминал не менее царственный его родного дома.
Ему в целом ничего иного и не осталось. Если нет спасения, - стань им сам. Всё просто. Однако, за все годы проведённые в Академии, с девушкой сидящей сейчас напротив него, в деревянной увитой лианами цветов беседке, он едва ли виделся более пары раз. И то большинство пришедшихся, на последнюю неделю, - благодаря их куратору Мин Юнги, новому преподавателю по профилю контроля способностей. Который всё ещё так рьяно и явно пытался с ними наладить общение, и у которого это так же рьяно и очевидно не получалось. Было даже забавным наблюдать, и делать ставки на то, на сколько у мужчины такими не щадящим от их троицы игнором ещё хватит терпения. Молодые учителя зачастую хотели всем понравится и старались находить единый язык со своими студентами, что хоть и было похвальным, но недостаточным, потому что так же быстро те сдавались и пускали всё на самотёк сталкиваясь с не милосердной тишиной в ответ на всё их многочисленные вопросы и попытки заставить поделиться с ними хоть чем-то. Потому что ко всем нужен был особый подход, и грести всех под одни способы вызывания доверия, - такое себе занятие. Неблагодарное и тем более не благородное. У Сону создавалось впечатление, что тем даже и не настолько оно было взаправду нужно.

Может все эти тщетные способы показать, что они не такие, как все, лучше и толерантнее прошлого ряда профессоров, были вызваны лишь желанием доказать, что они ничуть не хуже предшествинников, взрастивших многие поколения до них. Всего-то доказать себе, что они тоже могут и не меньше, а не такая уж острая необходимость помочь страждущим и обездоленным. И это отчасти было тем, из-за чего не шёл на контакт он сам, - что же двигало его спутниками по несчастью связанными с этим вот Мин Юнги, ему особого дела не было. У каждого своя история, и каждый сам решает будет ли ею делится с посторонними, и если да, то при каких обстоятельствах, людях и времени.
Ким желанием этого делать не горел.
Да и испытать на прочность нервы молодого человека казалось не таким плохим вариантом, - и пожалуй, это было единственным в чём все трое учеников сошлись, даже не выражая согласие вслух. Сколько ещё недель уйдёт на то, чтобы узнать кто из них сдастся первым? Будет ли от всего этого толк, если новенький преподаватель такой же как и прочие, приезжавшие сюда попробовать силы и уезжающие в большинстве ни с чем, - потому что они может и дети, не сильно разбирающиеся пока во взрослых перепитиях, но отнюдь не подопытные кролики, над которыми можно проверять свои методы по достижению доверия.
И если толк всё же будет, - кому от него будет хуже, а кому легче? Время рассудит.

Пока к концу обучения подошла первая неделя, где ни один из них ни слова неудачливому Мин Юнги не обронил. Даже такого простого и не обязывающего к дальнейшему развития диалога "здравствуйте". Считались ли они жестокими детьми? Кто знает. Но трудными подростками из тех самых детей выросшими - вполне. И размышляя об этом, плутая тропами мыслей, при этом ногами знакомыми путями выведенный в его укромный закуток, Ким никак не ожидал там застать ту, что наравне с ещё одним студентом и их нерадивым куратором до сего момента в них мелькала. Вот так встреча. С первого дня недознакомства, семикурсник никого из них в стенах заведения более не встречал, и кроме как в кабинете, куда их звал преподаватель, и где они и не контактировали никак ни с другом другом, ни с тем, - увидеться в подобном этому месте вообще казалось чудом. Но вот они здесь.

- Ты слишком громко думаешь, - отозвался без приветствия юноша, подходя к беседке сокрытой от окон общежития ветвями густых деревьев и рядом находящимися пышными розовыми кустами. Та вздрогнула от резкого обращения нарушившего завесу тишины и теней, и перевела едва теплящийся пониманием происходящего взгляд на него, отрываясь от созерцания светлого неба.

- Я могу заставить тебя уйти, - проходя к лавочке, и присаживаясь на неё, как ни в чём не бывало продолжил тот, сопровождаемый все эти мгновения янтарными глазами, такими чистыми и яркими, пока миновал пару ступеней у входа, и устраивался поудобнее на расстоянии от неё. В итоге не повернувшийся к ней, но вдогонку прошлой реплике уронивший. - Но пока попрошу лишь поделиться.

В конце концов, это было одним из его любимых мест, но выгонять того, кто пришёл сюда банально раньше, - всё ещё невероятно грубо. Он, может по мнению прочих и странный, необузданный, но не манерами и наличиями принципов обделённый человек. Не имел права, хотя и мог заставить своим присутствием, - потому что, конечно, не все бы осмелились сидеть с ним рядом.
Ещё и наедине, - утром в сопровождении деревьев и кустов, казалось кроме них двоих более никого не было. Нормальные студенты ещё спали и видели бесчисленные видения снов в уютных кроватях и под тоннами жарких одеял, а не морозились зимним выходным на воздухе. Ещё что-то иной раз доказавшее, что те выделялись и среди таких же, как и они.

- А я могу тебя загипнотизировать, - без тени смущения парировала та, обдавая почти установившееся умиротворение своим вырвавшимся вместе с облаком пара выдохом. И хоть голос был граничащим с безмолвием, чуть уловимый и чутким слухом, даже если вслушиваться, что-то в нём было стальное. - Но я тоже предпочту трель ветра, пускай теперь и в партнёрстве.

И была это нечаянно подмеченная деталь ошеломляющим открытием.
Не кротким и покорным, как казалась вся эта девушка на первый взгляд, - а чем-то куда более несгибаемым и вольным. Конечно, у него не было никаких сомнений в том, что его попросту бы не отдали под попечительство преподавателю по контролю и подавлению способностей, если бы другие его студенты были менее тяжёлыми, чем сам Ким. Но именно здесь, - под завесой теней от купола беседки, гуляющим свободно пробирающимся под запахнутое пальто холодом, и трепещущими у окна ветками сладко пахнущих роз, - это стало как никогда ранее чертовски очевидным. И пусть их ненавидили и не понимали прочие, - вполне вероятным могло быть и то, что они были куда больше похожи, чем могло быть предположенно изначально. Не зря же из остальных, - тоже не мало имевших несчастные случаи и невыносимую репутацию на счету у обучающихся и преподающих - выбрали их. Возможно, судьба всё же не сводит людей, чьим красным нитям не дано переплестись. Будущее покажет, кто и в чём прав.

***

Сломленные дети, - так о них думает Юнги, и не важно где, - в пустых стенах собственной комнаты, или провожая после занятий гомон учеников, наблюдая, за тем, как они веселятся и шумят, живут. В отличии от его ребят. Просто разбитых и раскрошенных в пыль от всей той жестокости и горя, что познали. Смерть родных и близких, отречение живых, непринимание такими же, и обида, что кроется за всей этой напускной бравадой храбрости и стойкости. Жизнь их нещадно штормила препятствиями и испытывала поступками. Проверяла на выдержку и умение ориентироваться. Износила попытками сдерживанием сил, чтобы никому не вредить, даже в ответ на оскорбления. Чтобы ещё больше не усугублять то, что уже имелось и океанами томилось в других.
Их ломало. Люди. Судьба. Сами.
Но они стояли. Вопреки. Назло. Доказывая, что могут.

- Сильные и непревзойденные, - то, что на самом деле срывалось с языка. Потому что он правда ими гордился, пусть и не имел ещё на это никакого права, - это не было его заслугой как преподавателя и их руководителя, но это было их достижением, как личностей. Научились сами, и это действительно достойно восхищения.
Да, сломленные, но непревзойденные.
И то, и другое для него было правдой в равной степени.

- Профессор Мин, - прерывая момент успокоения бушевавшей в нём стихии, каждый раз возникающий при мыслях об его детях, с тихим стуком маленьких каблуков на ботинках обязательной учебной формы заходит он.
Юнги даже не пытается скрыть, как мелькает на его лице оттенок удивления. Мужчина приглашает жестом пришедшего не стоять на пороге и пройти к его столу ближе. Чтобы точнее всё расслышать и помочь, если тот пришёл за помощью, или просто поддержать если лишь помолчать. Сонхун был самым молчаливым, среди трёх, - что учитывая его способность не было чем-то из ряда вон, - но пока тот сам не будет готов ни о чём рассказать и добровольно поделиться, если парень пожелает молчать, с ним, в его присутствии, или без него, - Мин его не осудит, и подгонять ни в коем случае не станет. У всех свои пределы, главное их знать и не пытаться за них переступить. Поспешно и необдуманно это возведёт только дополнительные препятствия меж.

- Да, Сонхун, я весь - твоё внимание. Если захочешь что-то сказать, можешь не торопиться и подобрать слова. Если желаешь тишины, можешь сесть за любую из парт, и сидеть сколько будет угодно, пока я заполняю оценки. Хорошо? - дожидаясь кивка и первых неуверенных шагов по направлению к парте третьего ряда, сам мужчина неторопливо открывает давно уже заждавшийся строк и цифр в нём журнал. На сегодня его расписание пар было оконченным, и как он сверялся со студенческой копией висящей в их учительской на первом этаже, - у его подопечных оно тоже подошло к логическому завершению в двух случаях. У Вонён же ещё последней парой, или скорее даже факультативом значилась беседа по выбору профессий в будущем, которую все первогодники седьмого курса были вынуждены слушать в течении всего начального месяца, - там разбирались возможности для поступления, выбор ряда учебных заведений, их требования, что и на какие баллы абитуриентам придётся добавочно сдавать, не взирая на основные предметы общего профиля, такие как контроль над способностью, в двух разделах: теории и практике, историй основания и создания, и латыни. Предмет несомненно полезный, - вспоминая по своему опыту, и тем вечерним обсуждениям, благодаря посещению коих поступил куда хотел, - но и до крайности нудный, - без попытки забыть ещё и самого учителя, что те вёл, заключает Мин. Надеется лишь, что спустя столько лет, того на посту всё же сменил кто-то более... Посвежее.

Ухмыляясь возникшим в голове ассоциациям, он и вовсе перестаёт в голове держать напряжение, отпускает его с миром, и расслабляет полностью чуть задеревеневшее от многих часов проведённых в одном состоянии тело. Поза сейчас, - с невольно растекшейся по спинке стула, как по хлебу подтаявшим маслом, спиной, - не респектабельна, зато удобна.

- Профессор, - нарушает единение тишины и треска от стержня ручки прокатывающейся прописью по бумаге, своим несколько отдающим хрипом голосом Пак. Вероятно, от не частного использования, - подмечает просебя старший. - А как вы решились на... Преподавание?

Юнги моргает раз, второй, соображая в каком бы верном порядке хронологических решений его сюда затянувших выстроить ответ, и чуть поджимает губы, этого совсем не замечая. Думает, составляя предложения так, чтобы при этом ещё и исчерпывающе дать информации о том, почему и зачем. Что вообще сподвигло на эту стезю ступить.

- Преподаватель это не профессия. Это призвание. К нему нужно относиться как к делу всей жизни. Гореть им. Наслаждаться и любить. Потому что именно от тебя на первых этапах взросления зависит то, как ребёнок будет воспринимать окружающую жизнь. От тебя, родителей и его друзей, - всё это строит нас, как по кирпичикам, складывая воедино целую картину представления нашего характера и мышления. - на одном духу выдаёт Юнги, не отрывая взгляда от окна и за ним начавшего укрывать горизонт вновь, чуть подтаявшим за бесснежные выходные, снегом. Потом переводит его на замершего от обдумывания ученика, и улыбается, чуть щурясь после режущего белого света на лёгкий мрак аудитории, где не горит ни единый светильник.

- Я, признаться честно, во времена учёбы едва ли походил на того, кто свяжет свою дальнейшую деятельность с этой отраслью. И сам бы посмеялся над тем, кто бы мне такое сказал всерьёз, но... Что-то меняется в нас постоянно, пока мы идём тропами вперёд, не останавливаясь. Наша точка зрения, наше поведение, наши поступки и их значения. Выводы которые мы делаем в том, или ином исходе событий.
Я хотел всего лишь помогать детям, - тем, кто потерялся на этих дорогах, и кто не смог с них бы сойти сам. Взять их за руку и идти вместе. Потому что я сам таким был, и знаю как важна эта помощь. И так же знал тех, кому эту помощь вовремя оказать не успели.
Просто помочь, без всех остальных мотивов. - и догадка следом в голову прострелившая меткой пулей с губ его срывается сильно раньше, чем проходит осмысление сознанием, заставляя удивиться не только студента, но и его самого. - Ты хочешь стать преподавателем.

Не вопрос, - утверждение.
Пак Сонхун всё же кивает. Медленно, и совсем почти не заметно, но всё же это наверное единственное за последние десять дней, что приводит Юнги в замешательство и восторг полнее, чем вся та ностальгия по былому и вкус работы в настоящем.
Это наконец-то хоть один из фрагментов паззла, что ему только предстоит собрать.

***

아름다운 모든 것을 사랑해 난
Мне нравится любоваться красивым
혹 이 순간이 저주라도 멈추지 않아
И я не перестану, даже если на мне проклятие

춤춰 이 순간을 영원히
Танцуй для меня целую вечность
아름다운 내게 취해 발을 맞추지
Взгляни на меня через разбитое зеркало и поймай ритм танца своими ногами
깨진 거울 속에서도 빛이 나잖아 난
Я ни за что не прерву эту красоту
Woah, 다시 chaconne now
Воу, а теперь снова чакона
Dance for me 죽은 채로 피는 꽃처럼
Танцуй для меня будто ты пьяна и очарована мной
I just wanna dance on 끝이란 없어
Просто хочу танцевать, не могу остановиться
저주처럼 나도 나를 멈출 수 없어 봐
Вот оно олицетворение моего тёмного мира
Woah, 다시 chaconne now
Воу, а теперь снова чакона

Enhypen - Chaconne