Вряд ли проходит много времени перед тем, как я ощущаю на животе руку, притягивающую меня к груди, точно мягкую игрушку. Нос зарывается в волосы. Одеяло скрывает нас обоих с головой. Пока мы остаемся под ним, сегодняшнего дня не существует. Нежусь в его руках и не могу придумать слов, кроме «я люблю тебя», чтобы начать разговор.

– Милый, мой милый Каи... – наконец шепчу я и прижимаюсь к нему еще ближе. – Ты нужен мне. Ты дорог мне. – Я бормочу море нежностей, гладя руки, так крепко прижимающие меня к себе, что набухают вены. Я хочу, чтобы Каи почувствовал, что он не одинок. – Ты замечательный. Самый, самый замечательный. Такой... такой красивый, добрый, самоотверженный, талантливый, скромный и страстный одновременно. Ты – все, что мне нужно. – Не видя его лица, говорить от сердца так просто. И я не останавливаюсь. – Благодаря тебе я... – к горлу подступает ком. – Я возвращаюсь. Когда... – черт возьми, я не думала, что это так сложно! По щекам текут слезы, но я стараюсь не шмыгать носом, чтобы не выдать свое состояние. – Когда очень больно, ты возвращаешь меня к жизни, Каетано Дельгадо. Я так благодарна тебе за это, и я... Каи, позволь мне... отдай мне свою боль, как ты забирал мою, не зная этого. Пожалуйста, позволь мне тебе помочь.

Мой монолог обрывается. Каи выдыхает и разворачивает меня к себе лицом, длинные пальцы обхватывают мой подбородок и приподнимают его так, чтобы встретились наши глаза. Они блестят в темноте одеяла: его и мои.

– Каи...

– Поцелуй меня, Ноа. – Чуть слышно шепчет он. Так же, как просила его я. Он все помнит.

Наши губы смыкаются, а я представляю себе, как вытягиваю из его сердца то, что так неимоверно мучает его, и прячу в глубинах своего сознания. Ниточка за ниточкой, лоскуток за лоскутком.

В моих объятиях тело Каетано расслабляется и вновь наполняется жизнью. Вот он проникает языком ко мне в рот, вот скользит рукой под футболку и касается покрывшейся мурашками кожи. Сажает меня верхом, и одеяло падает с наших плеч.

Мы не открываем глаза, чтобы не возвращаться в действительность как можно дольше. Отрываемся друг от друга, только чтобы раздеть. Каи садится на кровати и привлекает меня к себе за бедра. Я нависаю над ним, тихонько постанывая, пока он стаскивает с себя боксеры.

– Малышка, не спеши... – шепчет он, осторожно опуская меня на себя. Ощущаю, как плавно наполняюсь им и закатываю от удовольствия глаза. Чувствую себя такой маленькой в его сильных и таких нежных руках, которые контролируют все.

В такой позе мы этого еще не делали, и оба стонем от новой глубины проникновения. Мы действительно одно целое, нас не разделяет даже латекс. И от этого ощущения еще острее. Я запрокидываю голову, Каи накрывает губами мою грудь. Мои пальцы зарываются в его волосы, я двигаюсь на нем, задавая темп. Каетано обхватывает меня обеими руками, насаживая глубже, и глухо стонет мне в шею. Невозможно, как хорошо.

Хочется верить, мы лишаем невинности эту кровать, потому что прежде здесь ночевал только Лукас, когда они с Карлой оставались с ночевкой. И я не хочу знать, чем он тут занимался в одиночку, пока мы, девочки, накладывали друг другу глиняные маски и выщипывали брови.

Я чувствую приближение оргазма и ускоряю темп. Каи впивается в мои бедра, врезаясь до основания при каждом новом толчке. Я громко вскрикиваю и сжимаюсь вокруг него, взволнованно дрожа. Каи стонет и кончает следом со мной.

Мы не меняем положения, оба желая продлить свое единение. Я выравниваю дыхание, припав губами к его шее и поглаживая по волосам, он – обхватив меня покрепче и тихонько покачивая вперед-назад, словно баюкая в своих сильных руках.

Я открываю глаза первой. Поднимаю голову и, точно завороженная, наблюдаю за ним. Растрепанные мной волосы забавно торчат во все стороны, ресницы подрагивают, пока он тихонько целует меня вдоль линии ключиц, не переставая при этом мягко и счастливо улыбаться. Я забываю о синяке. И все в этот момент кажется таким правильным, простым и понятным, что слова слетают с моих губ сами.

– Я тебя люблю, Каи.

Всем телом ощущаю, как он вздрагивает, ресницы взмывают вверх и взволнованные карие глаза устремляются прямо мне в душу. Губы приоткрываются, но я его опережаю.

– Я не прошу тебя отвечать мне! Прежде ты должен знать, что...

– Я люблю тебя, Ноа! – перебивает он меня.

– Каи, постой, ты должен знать, что...

– Ш-ш-ш... ничто, даже то, чего я не знаю, моих чувств не изменит. Ты чокнутая девчонка, Ноэль Гарсиа, и я люблю тебя! А теперь ты можешь говорить.

– Что ж, я действительно немного чокнутая, – тихонько отвечаю я.

Слезаю с него и ложусь рядом, предоставляя право сбежать в любой момент, но Каи лишь сползает на подушках и поворачивается ко мне. Он привлекает меня к себе вплотную, будто боится, что это я убегу. Под внимательным ласковым взглядом я поведываю о своем диагнозе и тех случаях, когда мне страшно хотелось обменять моральную боль на физическую. Говорю, как пользовалась им, а он, сам того не ведая, спасал меня от очередного пореза или синяка. Набираю полную грудь воздуха и рассказываю про шрам смерти под татуировкой жизни.

Закончив, я поднимаю на Каи глаза, боясь увидеть в его лице отвращение или жалость вперемешку с разочарованием. Но, оказывается, он любит чокнутых не только на словах. Ничто в его взгляде не меняется: те же внимание и ласка. Каетано молча разглаживает мои волосы: его любимое занятие.

– Скажи же что-нибудь! – умоляю я.

– Я люблю тебя, Ноа. – С улыбкой отвечает он.

Прижимаюсь к его груди и слушаю, как те же самые слова выстукивает его сердце.

– Каи... ты расскажешь мне о том, что с тобой случилось? – чуть слышно спрашиваю я. Ответом мне служит молчание. Долгое молчание. Но я крепко прижимаюсь к нему и не позволяю вновь уйти в себя.

– Не здесь. В этой комнате ты сказала, что любишь меня. В этом доме меня приняли, как родного. Я не могу. Не хочу, чтобы здесь тоже стало грязно.

– Уедем отсюда?

– Ноа, тебе не нужно, правда...

– Это важно для меня!

– Хорошо. Одевайся.

Дождь перестал, и мотоцикл легко скользит по влажной блестящей дороге. Мы едем к морю. Оно серое, почти седое, дышит хрипло и тяжело, словно многовековой старец. Небо сковано тучами. Ветер единственный, кто гуляет по выцветшему серо-бежевому пляжу. Лето прошло, и море стало никому не нужно. Оно тоскует, кашляет и болеет, но никто к нему не вернется, пока привычная апрельская голубизна не придаст ему свежести и сил, пока солнце не озарит все вокруг и не заберет с собой холодную меланхолию.

Мы тепло одеты, но я все равно поеживаюсь от этой серости. Каетано вытаскивает два пледа из багажника, берет меня за руку, и мы вместе бредем по безжизненному песку. Бредем до тех пор, пока он не оказывается готов.

– Двоих детей она никогда не хотела. Уж тем более близнецов. Маман считает, в таком случае таланты, которые могли достаться одному ребенку, делятся на два.

У меня ощущение, будто Каетано взял в руки пистолет и нацелил его мне в сердце. Только что прозвучал первый выстрел. Мы расстилаем один плед, садимся и заворачиваемся во второй, тесно прижавшись друг к другу.

– Хорошо знаешь британскую королевскую семью? Принц Уильям – наследник, принц Гарри – пустышка, которая никому ничего не должна. В нашей семье сложилось так же. История рождения, которую всем рассказывает Фабиан, совсем не про жалость. Она о жестокости. В момент, когда его сердце перестало справляться, маман выбрала себе приоритет: меня, того, кто сильнее. Одного сына ей было более, чем достаточно. Так она врачу и сказала. Я знаю, потому что ездил в тот родильный дом и говорил с ним, акушерками и медсестрами, которые выхаживали нас на протяжении десяти недель. И я знаю, что присутствие матери, ее тепло и ее молоко значительно ускоряет восстановление младенцев. Правда, которую не знает Фабиан в том, что нам было показано ее присутствие. Никто не запрещал ей с нами находиться. Она этого просто не хотела.

Выстрел номер два.

Украдкой смотрю на Каи, но он так глубоко погрузился в свое прошлое, что даже этого не замечает. Сидит, уперевшись локтями в колени и глядит на туманную полосу серо-сиреневого горизонта. Смеркается.

– Тебе, наверно, интересно, о чем думал наш отец. Он просто очень сильно ее любил. Потакал ее желаниям, баловал, закрывал глаза на ее выходки, ведь «не он же таскал в себе этих детей». Его мы никогда не винили. Он очень много работал, чтобы мы были обеспечены материально. Да, он был под каблуком. Но нас никогда не обижал. Просто... ее он любил больше... и это нормально.

Это выстрел номер три. Понимание, с которым Каетано это говорит, зажимает мое сердце в ледяные тиски. Будто даже море замолкает, прислушиваясь к этой болезненной исповеди.

– Тот осьминог, что ты видела у меня в комнате... его мне отдала одна из медсестер. Вряд ли он мой. Но точно такой же осьминог заменял мне мать целых десять недель. И знаешь, он был гораздо лучше той женщины, что снизошла до нас и забрала домой. Я узнал эту историю в четырнадцать. Тогда же и сделал себе тату. Знакомый согласился набить в обмен на мою приставку. А до этого я безуспешно искал ответ на один единственный вопрос: почему маман нас так ненавидит? Что мы ей сделали? Но она нас не ненавидела. Она просто хотела одного сына. Ты знаешь, она ведь била меня, потому что я ее вечно провоцировал. –  Каи вздыхает. Рана от выстрела номер четыре начинает кровоточить. – Она считала Фабса дураком. Он не умел плавать, постоянно обдирал колени, таскал из школы низкие баллы и бесконечно ходил с соплями. А я намеренно хлебал воду в бассейне и спотыкался, заваливал тесты и дышал в морозилку, чтобы простыть. Только бы она оставила его в покое и прекратила стравливать нас, приводя меня ему в пример. Но она не прекращала. Она выбрала меня своим подающим надежды сыном, потому что я был старше и не саботировал ее роды в срок. А Фабиан не соответствовал ее ожиданиям еще с утробы. Он вечно соревновался со мной, пытался превзойти, и никогда не понимал, что соревнуется сам с собой. Только благодаря своему рвению и упорству он стал таким умным, вылез из плохих оценок и перестал спотыкаться. Только страх воды не смог преодолеть. Нас учили, как спартанцев: бросили с яхты и смотрели сверху. Фабиан мог утонуть, а маман даже бровью не повела. Тогда я понял, что за него отвечаю. Кроме меня всем на него наплевать. И он меня за это ненавидит.

Голос Каетано начинает дрожать, и он замолкает. Я тянусь к его руке, и он подносит ее к своим губам, а после сплетает наши пальцы и устраивает у себя на коленях. Он готовит меня к выстрелу номер пять.

–  Единственное, что в Фабиане не изменилось за эти годы, так это непреодолимое желание заслужить ее любовь. Стать для нее важным и нужным, каким он считал для нее меня. Но он не знает, что я тоже перестал соответствовать ее ожиданиям. Она все поняла, когда увидела тату. – Новый вздох. – Думаю, это должна была быть просто пощечина. Смачная, наотмашь, как она любит. Но в момент удара, я споткнулся об нашего пса, который спал у открытого настежь окна. Подоконник был очень низким, в общем я вывалился из окна. Я бы насмерть разбился о землю, но зацепился за металлическую пику забора. Она распорола мне рубашку вместе со спиной, но замедлила падение.

Я так оглушена пятым выстрелом, что даже не ощущаю горячих слез, бегущих по моим щекам одна за другой. Моя вторая рука тянется к Каи, он забирает к себе на колени и ее. Море больше не скрывает своего присутствия и с шумом толкает на берег одну волну за другой. Они шипят и пенятся, обдавая нас песком и солью, будто стараются заглушить страдания Каи.

– После этого маман уехала. Сказала, ей нужно развеяться, но на самом деле у нее появился любовник. Они с отцом не разведены официально, потому что не хотят заниматься разделом имущества, но семьей мы давно не являемся. С ее отъездом все стало иначе. Лучше. Фабиан стал спокойно спать по ночам, а мне больше не нужно было следить за тем, чтобы он из штанов не выпрыгнул ради одобрения маман. Папа освободился от ее влияния и... все было хорошо. Только он по-прежнему любит ее, как женщину. А она его нет. Они вместе ведут дела, но приезжает она редко. Когда нужно внести правки в наше воспитание и развитие. Это, – с унылым смешком Каи указывает нашими руками на свой фингал, – как раз одна из них.

– Что... – непонимающе шепчу я, покрепче сжимая его руки.

– В наших личных делах в Академии указывают два номера телефона взрослых, если ты не знаешь. Рамона очень хотела порадовать родителей моими «невероятными успехами в кроле» и рассказать, что пригласила для меня представителя Олимпийского комитета. Но до папы она не дозвонилась. Так маман узнала, что ее старший сын, рожденный, чтобы продолжать семейный бизнес, тратит свои внеклассные часы не на экономику и право, а на бассейн.

– Не-е-е-ет... – вырывается у меня тихий стон от выстрела номер шесть. Я не поверю, пока Каи сам не скажет.

– Да. Я имел наглость не согласиться с ее устной аргументацией. За что получил физическую.

– Каи... Господи... – всхлипываю я. – Но какой силы должна быть женщина, чтобы оставить такой синяк?!

– Кто сказал, что била она?

Его ответный вопрос, такой спокойный, невозмутимый, застает меня врасплох. Я уже давным-давно убита, в пистолете пуль не осталось, так что я не понимаю, чем еще он наносит удары по моей душе.

– Тебя ударил твой близнец? – спрашивает чей-то голос. Очевидно, мой, но я его не узнаю.

– Он очень любит маму. – Тихо отвечает Каи, делая бессмысленными мои последующие вопросы о полиции и суде. Оцепенение сковывает меня по рукам и ногам. Я смотрю на серое холодное море, оно бурлит и клокочет, горизонт размыт, будто в серые волны обрушилось не менее серое небо. Налетевшая стая чаек с пронзительными воплями вонзается в холодную воду и уносится с добычей прочь.

В моей голове заново раскладывается пазл под именем Каетано. Я теперь понимаю все. Причины его скромности и нежелание парировать колкости Фабиана, его смущение от искренней похвалы, ведь его действительно прежде никто никогда не хвалил, только сравнивал. Я даже понимаю его готовность уступить меня Фабиану, лишь бы тот не устроил очередное соревнование, где призом было бы мое сердце. «Ведь я нашел тебя первым», вот, как он сказал. Это был его главный аргумент.

А Каетано готов жизнь положить на алтарь счастья своего близнеца. Потому что чувствует себя виноватым за то, в чем никогда не было его вины. И получает за это кулаком по лицу. Да так, что глаз заплыл и помешал участвовать в заплыве.

Во мне ворочается новое чувство. Оно просыпается и теснит собой сочувствие: это злость. Мой воспаленный мозг думает дальше: клубок мыслей покатился, и его уже не остановить.

«Сукин сын». Разве такие слова веселят человека, искренне любящего свою мать?

Нет, Фабиан знает гораздо больше, чем думает Каетано. Я вспоминаю наш с ним разговор в библиотеке перед первым и последним свиданием во дворе их дома. Как он безапелляционно обвинил во всем Анну Каренину. Фабиан был вполне конкретен в своих обвинениях: «повелась на внимание молодого красавца, который готов был ухлестывать за каждой юбкой. Оставила ради него сына, свою собственную кровь! Опозорила и ушла от мужа, а ведь он не был плохим человеком».

Каетано прав в одном: Фабиан, и правда, больше не дурак. Он откровенно пользуется своим братом, выезжая на его фоне там, где это только возможно. Как там сказал Каи? Наследник и пустышка? Ха! Ставлю свой браслет от Van Cleef, что Фабиан в курсе. И он из кожи вон лезет, чтобы забрать себе главную роль.

Никакой ты не Фаби, Фабиан. Ты самый настоящий мудак.

Поражаюсь, как не говорю этого вслух. Губы Каетано обжигают мою обветренную щеку:

– Прости, что вывалил на тебя этот вагон грязи. – Шепчет он, уткнувшись лицом мне в волосы.

– Не смей извиняться! – вспыхиваю я. Во мне все кипит и клокочет, так что я стряхиваю с плеч покрывало и вскакиваю на ноги, Каетано в изумлении поднимает на меня глаза. – Ты лучшее, что случалось в жизни членов твоей семьи! И мне страшно жаль, что они настолько слепы, что этого не замечают! – кричу я на все побережье. – Но у тебя есть я! И я каждый день, каждую минуту готова напоминать тебе о твоей бесценности, таланте и великодушии, пока ты сам в себя не поверишь! Только перестань тащить на себе эту бесполезную ответственность за Фабиана! Ему она не нужна! – я тычу в него нервно трясущимся пальцем, и Каи не в силах сдержать улыбку. Он поднимается и успокаивающе протягивает ко мне руки, но я еще не закончила. Теперь я ору так, что меня должно быть слышно даже в Африке. – Ты можешь все! Абсолютно все, потому что ты жив! Ты талантлив и красив! И у тебя есть жизнь! И никто не отнял ее у тебя лишь потому, что ты стоял справа! После того, как мать вытолкнула тебя из окна, а близнец съездил по лицу, ты больше ничего не должен этой семье! Так что бери свою чертову жизнь за задницу и тащи ее туда, куда хочешь ты!

Я выдохлась. Стою с выпученными глазами и могу лишь хлопать губами, как рыбка Дори, гоняя воздух туда-сюда. Каи смотрит на меня секунду, две, явно прикидывая, не нужно ли везти меня в дурдом. А потом его красивые губы пронзает самая счастливая улыбка из всех, что я видела. Он сгребает меня в охапку и со смехом кружит вокруг себя.

– Мы с моей чертовой жизнью сейчас именно там, где и хотим! Я так люблю тебя, Ноэль Гарсиа!

– Ты обещаешь жить для себя? – спрашиваю я, сдавая позиции под его поцелуями.

– Обещаю! – смеется он.

– Правда?

– Я дам тебе тысячу.

Он везет меня домой охрипшую, ошалевшую от ветра и эмоциональных качелей, на которых мы только что прокатилась. Но я все равно счастлива, потому что он мне доверился и потому что он меня любит.

Чего еще я не ожидаю от этого безумного дня, так это мигалок двух полицейских машин на подъездной дорожке нашего дома.

– Ого. Это Люция тебя потеряла? – обеспокоенно оглядывается на меня Каетано. – Ты ей не писала, где мы?

– Каи, это не она. – Быстро отвечаю я. На экране мобильного – ни одного сообщения или пропущенного вызова.

– Значит, это по мою душу... – вздыхает Каетано.

Я беру его за руку и крепко-крепко сжимаю. Ни за что не отпущу! Сеньоре Дельгадо придется тисками разжимать наши пальцы.

Навстречу нам уже шагает поджарый глава жандармерии. Я его знаю, Люция состоит с ним в так называемой дружеской переписке. Всегда жизнерадостный, а сейчас на загорелом лице нет и тени улыбки. Он снимает головной убор. Секундочку. Зачем он его снимает?

– Мои соболезнования, сеньорина Гарсиа.

💙

Не забывайте делиться своим мнением и подписывайтесь на мой тг-канал Krauze's Base!
На днях выложу обзор на близнецов Дельгадо. Выберете любимчика))

💙