Карла. Тогда

Я была идеальным подростком. Отлично училась и правила своими чирлидершами «Львицами» почти все средние и старшие классы. Принесла Академии Вергара огромное количество кубков и наград. Я хорошо отдыхала, но моя репутация неизменно оставалась безупречной. За такую дочь как я, убил бы любой родитель. За принцессу без настоящей короны.

Беда в том, что тем, кто уже имеет такую дочь, однажды становится мало ее безупречности. Хочется выжать из нее все до последней капли ради собственного удовлетворения. В такой момент дочь перестает быть человеком, она становится безупречным товаром, который хочется продать подороже и озолотить себя и свое эго.

Мама пишет мне утром. Говорит, что соскучилась и хочет вместе поужинать. Я прекрасно понимаю, что Великая тетя от нее меня и спрятала, но ничего с собой поделать не могу. Это моя мама. Я ее люблю.

Охрана у тетки уведомлена о наших выходках: она прекрасно знает, что Ноэль способна выдать все, что угодно даже с травмированным позвоночником, за ней следят в двенадцать глаз. Каетано тоже субъект подозрительный, но без Ноэль не убежит, ему достаточно шести глаз. Фабиан может только сделать пару неверных звонков, так что достаточно лишить его связи. А Лукас уже продемонстрировал свою неспособность к побегу. Как и я. Ведь я за двадцать один год насобачилась соответствовать чужим ожиданиям.

Поэтому я делаю то, чего от меня не ждут. Включаю в ванной воду. И сбегаю через окно. Сползаю по виноградной шпалере, цепляясь за камни, чтобы не повторить ошибок Ноэль, огибаю дом и спускаюсь по ступенькам в семейный винный погреб. Крадусь в полумраке меж стеллажей с бутылками ко второму выходу, который ведет в жилые помещения слуг и кухню. Пароль на замке не изменится даже спустя пару столетий: «1890». Год, когда плесень «Филлоксера» погубила французские виноградники и дала толчок развитию испанского виноделия.

Знакомый черный Лэнд Ровер ждет меня в полумраке тисового дерева. Оглядываюсь на горящие окна первого этажа: интересно, Ноэль уже знает о связи между ее отцом и моей матерью? И что она сделает, когда узнает? Никто не должен догадаться, что я убежала. Только поговорю с мамой и вернусь. Понимаю, как все это выглядит: сбегаю, как крыса, чтобы предупредить мать о раскрытом секрете многолетней давности и подготовить ее к обороне.

Но я ничего такого не хочу. Не хочу препятствовать правосудию или подставлять собственную мать под кандалы. Я всего лишь хочу получить крохотный кусочек правды, который приходится на мою долю.

Уверена, что мне в нем не откажут. Я же – безупречная дочь.

Карла. Сейчас

Она, вся такая красивая и нарядная, сидит на заднем сиденье своей большой тачки и радостно машет мне, когда я распахиваю дверцу. Намазалась моим любимым миндальным кремом, так что его аромат заполняет весь салон.

– Привет, мам! Я соскучилась. – Сообщаю я, забираясь к ней.

– Прокатимся до Логроньо? Поужинаем в твоем любимом ресторанчике?

Машина тихонько трогается с места.

– Давай. Только не долго, ладно? Не хочу заставлять нервничать Великую тетю.

– Тебе не обязательно так ее называть. Не такая уж она и великая, – улыбается мама.

Какое-то время мы едем молча. Гляжу на засыпающие виноградники и думаю, как бы подобраться к своему главному вопросу. Но мама меня опережает.

– Ты нашла нашу фотографию у Канделарии? Удивлена, что она ее сохранила. – Тихо говорит она.

– Ты все еще любишь его? – осторожно спрашиваю я.

– Что? Нет конечно! Столько лет прошло, Карла, не глупи.

– А ты прежде знала маму Ноэль?

– Нет. Никогда не видела. Он притащил ее откуда-то из Швеции или Шотландии. – Отмахивается мама. – Беспородную бесприданницу, не привыкшую к настоящему солнцу. Вот оно ее и убило.

– Мама!

– Что? Это не я сказала. Солнце провоцирует рак кожи, ты не знала? Поэтому всегда нужно наносить солнцезащитный...

– Мам, это ты убила Андреса Гарсиа? – не выдерживаю я.

– Карла! – от гнева у матери вспыхивают глаза. – Ты в своем уме? Я разве похожа на ту, кто готова унизить себя до такой степени?! Убить ради любви. Ха-ха, что за бред. Сама подумай.

На мгновение я выдыхаю. Но потом вспоминаю, ради чего действительно готова убить моя мать. Ради денег. Если бы папа Ноэль вернулся к ней, она сама бы могла стать Гарсиа. И тогда бы ей никогда в жизни больше не пришлось беспокоиться о благополучии виноделен. Потому что семья Гарсиа могла поднять с колен всю винную промышленность Испании.

– Ты хотела не его, а его деньги. И Дельгадо тоже хотели. Вы ни о чем не сговаривались. Каждый действовал по своему плану, поэтому вышла такая неразбериха с акциями. Пока Дельгадо планировали просто посадить Гарсиа за мошенничество, ты взяла и убила его. – Слова сами слетают с моих губ. Веретено мыслей крутится все быстрее и быстрее, совершенно внезапно я сама начинаю обретать ответы на все свои вопросы. – Ты и Ноэль хотела убить. Но не вышло. По иронии, ее спас Дельгадо. Стоило все же договориться, кто отвечает за деньги, а кто – за наследницу. Но ты посчитала себя выше этой семьи выскочек и решила, что все уладишь сама. С помощью этого Клето. Кстати... а как ты узнала, что Ноэль в Лондоне?.. Кто тебе...

– Карла, что ты несешь?! Ты начиталась детективов из теткиной библиотеки?! Лучше бы ты и дальше читала свои наивные романы про любовь!

Но я все равно продолжаю гнуть свое. Меня не остановить.

– Вот почему ты так просто отдала меня Дельгадо! Я должна была выйти за Фабиана, потому что ты желала, наконец, прикоснуться к деньгам, которые могли бы быть твоими по закону, но не стали...

– Прекрати оскорблять меня! – вскрикивает мама и, не сдержавшись, бьет меня по лицу наотмашь. Шлепок пощечины звучит слишком громко и унизительно для салона машины, в которой мы, на минуточку, не одни. Водитель может стать свидетелем одной из нас. Мамины глаза блестят от гнева, аромат ее миндального крема вдруг обретает физический вес и принимается сжимать мое горло, точно жирные пальцы. Я знаю, что она сейчас делает. Пытается заткнуть меня. Задавить и загнать в угол своим авторитетом, как она делала всю мою жизнь. Но сейчас у нее ничего не выйдет. Я была идеальной дочерью слишком долго.

– Ты хотела эти деньги не для виноделен, а для себя. – Тихо но сурово говорю я, растирая пылающую щеку. Смотрю на маму исподлобья и вижу, как мрачнеет ее лицо. Глаза блестят вовсе не от злости. Но я должна договорить. Тогда нам обеим станет легче. – Ты желала возмездия. Потому что тебя отдали замуж по расчету прежде, чем Андрес Гарсиа заработал свой первый миллион. Бабушка не дала ему и тебе шанса. И поэтому ты считаешь, что его не может быть и у меня. Но я тебя обрадую. Я полюбила Фабиана. И я пойду за него добровольно.

С маминым лицом случается странное. Чистая и неподдельная женская обида растворяется в недрах морщинок у глаз и сменяется привычным чувством превосходства.

– Нет. Не пойдешь. – С улыбкой отсекает она.

– Ты можешь сесть за убийство, ты это понимаешь? – вкрадчиво интересуюсь я.

– Могу, но не сяду. Потому что я виновна лишь в том, что воспитала такую невоспитанную и неблагодарную дочь!

От ее слов я буквально теряю дар речи. Возмущение встает поперек горла и не дает вытолкнуть изо рта ни единого слова. Господи, да меня же продали за вино собственные родители! А я этому не противилась! Да воспитаннее меня только Мария Антуанетта, которая просила прощения у своего палача, которому оттоптала ногу.

Машина останавливается. Но ужинать я что-то не хочу. Открываю было рот, чтобы попросить отвезти меня обратно к Великой тете, но замечаю, что поблизости нет моей любимой таверны, где по центру уютного внутреннего дворика стоит огромная печь, в которой готовится вкуснейшая в Испании паэлья. Это даже не та улочка. Нет лампочек между деревьями, нет цветов в терракотовых горшках вдоль поребриков. Нет людей.

Озираюсь по сторонам, вглядываясь в темноту и ничего, кроме одиноких фонарных столбов, не вижу.

– Ты меня тоже что ли грохнуть решила? – спрашиваю наконец.

– Фу, Карла, тебе бы не мешало промыть с мылом рот. Твоя речь ужасно испортилась. Твоему жениху это не понравится.

– Фабиан любит меня и мой рот в том виде, в каком есть.

Пока еще любит.

– При чем тут Фабиан? – мамины тонкие бровки подтягиваются ко лбу. – Ты верно сказала, он скоро станет беднее кармана нищего. Зачем нашим винодельням такой мужчина?

В недоумении перевожу взгляд с матери за окно машины. Вглядевшись в сумрак, различаю две башни, врастающие в темное небо и соединенные высокой сводчатой аркой, на фронтоне которой высится крест.

– Ты привезла меня в церковь? Зачем? – шепчу я. На самом деле, ответ мне уже известен. Страшный ответ, неправильный. Хочу, чтобы мама сама это сказала. Посмотрела в глаза родной дочери, которую носила под сердцем, рожала, проходя через неимоверную боль, кормила грудью, утешала, растила и сказала:

– У тебя свадьба, Карла. Поздравляю, через несколько минут ты выйдешь замуж! В июне, как мы всегда и хотели! Ну что ты смотришь на меня, как на Муссолини?! Карла. Ты родилась в состоятельной семье с древнейшими генами. Ты сорила деньгами и творила, что хотела. Так что будь уверена, я заставлю тебя заплатить даже за золотую ложку, которую мы сунули тебе в рот при рождении.

– Нет. Ты несешь полнейшую чушь! Я не просила тебя меня рожать, и я не выбирала семью, чтобы родиться! Я не вещь, а человек!

– Именно поэтому ты сейчас сама встанешь и выйдешь из машины. Мы наденем на тебя красивейшую фату, и я провожу тебя к алтарю, где ждет тебя твой будущий муж. Ты помнишь сеньора Сапатеро?

– Что-о-о?! Мам, что?! – мой мозг отказывается воспринимать услышанное. – Я думала, это твой любовник!

– Что за вздор! Детка, он баснословно богат. Финансирует Порт Авентуру, у него есть своя шахта, музей жемчуга и виллы на Майорке и Тенерифах, а еще он владеет целым заводом по производству вертолетов. Да, он староват, зато опытен. Самодостаточен. Знает подход к женщинам. И, – мама подмигивает, игриво толкая меня локтем, – точно умрет раньше тебя.

– Вертолетов? – переспрашиваю я. – Не он ли продал один папе Ноэль? Тот, что со сломанной лопастью? Кажется, ты представила их друг другу незадолго до смерти сеньора Гарсиа, в день моего совершеннолетия. И не хочешь ли ты продать меня старику в благодарность за такую услугу?

– Карла, перестань. Я желаю только счастья тебе и винодельням.

– Мама, скажи, что это шутка. Потому что я не выйду из этой машины и уж тем более не выйду замуж за этого старика. – Говорю я. Мой голос дрожит, мне едва удается сохранять остатки самообладания. Потому что как только я сорвусь на крик, примириться и уехать отсюда мы уже не сможем.

– Выйдешь. Скажешь ему «да» и подпишешь брачный контракт. И будешь гораздо счастливее, чем с этой тряпкой Фабианом. Бонус: свекровь уже в могиле. А то у тебя, как я заметила, с мамами женихов отношения не клеятся.

– Фабиан вовсе не тряпка! – вспыхиваю я. Все, дороги назад уже нет.

– Карла, эту песню надо было петь три года назад. Сейчас ты на пороге совершенно новой жизни! – мама придвигается ко мне, планируя распахнуть дверцу машины, но я вжимаюсь в сиденье и даже не даю ей отстегнуть ремень безопасности.

– Нет! Ты не можешь так поступить со мной, я же твоя дочь! Я наложу на себя руки! Или разведусь с этим дедом завтра же!

– Не наложишь и не разведешься. А будешь жить и в скором времени исполнишь свой супружеский долг! – рассержено кричит мама и пытается отодрать мои руки от ремня безопасности.

– Еще чего! – огрызаюсь я, пытаясь оттеснить ее.

– В брачном договоре, который ты сейчас подпишешь, есть пункт, по которому в случае развода или смерти жены до рождения наследников винодельни переходят в полное владение сеньора Сапатеро, а я знаю, ты очень любишь винодельни. Ты не отдашь их даже ценой жизни.

Она бьет по больному. Ошарашивает меня и сбивает с толку. Я вспоминаю прошедший месяц на виноградниках, теплое майское солнце, мерцающее сквозь полупрозрачные плоды, вино, светящееся в бокале, руки Фабиана на моем теле, соломенную шляпу с лентами и рыдаю навзрыд. Теряю бдительность, и маме удается отстегнуть ремень.

– Ну же, Карла, перестань. В мире богачей слезы тоже капают, но утирают их платком от Hermes. Ты это переживешь.

Я огрызаюсь и отталкиваю ее от себя.

– Что за девчонка! Последний раз тебя спрашиваю, ты выйдешь из машины?!

– Нет! - кричу я.

– Хорошо! Тоби, помогай. И позови остальных.

– Нет! Нет, пожалуйста, нет! – реву я. Блокирую дверцу, но ее быстро открывают при помощи ключа. Две пары грубых мужских рук выволакивают меня на улицу. На теле от их пальцев наверняка останутся синяки. Вечерняя прохлада пробирается под самую кожу, от чего меня начинает трясти. Торможу об землю пятками в открытых босоножках и сдираю кожу в кровь. Тусклые фонари придают происходящему еще больший ужас, потому что видится он в рыже-черном свете.

– Спасите! На помощь! Помогите! – кричу я на всю улицу. Но у церкви в восемь вечера нет ни души. Проходит лишь одна пожилая сеньора с собачкой, которая только пугается увиденного и ускоряет шаг. – Должна же быть в этом мире хоть какая-то справедливость, Господи!

– Я только что купила его слугу, какая справедливость?! Хватит кричать. – Мама утомленно потирает лоб. – Заносите ее, ребята.

Мама – это добро. Мама – это свет. Все, что мама делает для тебя, это во благо. Если мама кричит, это не она – истеричка, это ты – дурная девчонка. Мама знает лучше, мама всегда права. Я из последних сил хватаюсь за эти постулаты, пока два качка, крупнее всей моей жизни, волокут меня по ступенькам церкви.

– Мама я люблю тебя. Я выучусь и сама заработаю для тебя столько денег, сколько пожелаешь. – Охрипшим голосом шепчу я, глотая собственные слезы, которые теперь текут по лицу непрерывным потоком.

– Ты красивая дура, Карла. Твой удел – это богатый муж.

– Мамочка, пожалуйста, не поступай так со мной! – умоляю я ее.

Она же хватает меня за подбородок и стискивает так, что приоткрывается мой перекошенный рыданиями рот.

– Прекрати причитать, Карла Рейна Лурдес! У тебя в жилах не кровь, а вино!

Она цепляет мне в волосы фату, оцарапав гребнем череп и накидывает ее на лицо.

– Нет! Нет! Помогите!!! – визжу я с новыми силами, зубами пытаясь содрать с себя кусок фатина. Он обволакивает меня точно сеть, оковы или путы, вечные путы.

– Так, хорошо. – Игнорируя вопли, мама окидывает меня взглядом с ног до головы. – У нас есть что-то новое, это фата. Что-то старое и голубое: твое безобразие в синий цветочек. – Мама пренебрежительно дергает подол моего платья, – что бы нам найти взаймы...

– Взаймы у меня моя жизнь. – Сиплю я. – Ты одолжила мне из нее ровно восемнадцать лет.

– Вот и чудненько. Все традиции исполнили. Благословляю тебя на счастливый брак, дочка! Заходим, скорей-скорей, ребята. – Командует мама и сама тянет на себя тяжелую деревянную дверь.

Никто не любит меня достаточно, чтобы броситься на помощь и спасти от этого безумия. Гореть я начну не в аду, а уже при жизни.

Я кричу и брыкаюсь, пока парни волокут меня по пыльному красному ковру мимо длинных рядов скамеек с резными спинками. Мой голос долгим мучительным эхом разлетается по церкви. Двоится, множится и теряет всякий смысл. Задираю голову в поисках милосердия, но вижу под далеким потолком лишь сложный узор, образованный колоннами и напоминающий тюремную решетку. У алтаря под центральным нефом с ребристыми сводами ждут меня трое. Покупной священник, хлюпик с папкой документов и он, Сапатеро. Его голубые глаза интригующе мерцают в свете зажженных повсюду свечей. Я гляжу на него сквозь фату, и по коже расползается страх куда сильнее, чем в коридоре на вилле «Ностальжи».

Так вот, почему его взгляд ощущался на коже омерзительнее грязи... потому что он понимал, что имеет на меня права. Я видела Сапатеро лишь несколько раз и прежде не замечала того, что теперь кажется таким очевидным. Одетый в черный смокинг, он раза в два крупнее меня. Одного взмаха его руки было бы достаточно, чтобы сбить меня с ног. Сегодня он ни слова не говорит, просто смотрит на меня, сцепив руки в замок. И я перестаю брыкаться и кричать. Он подавляет меня одним только взглядом, своим убийственным светло-голубым взглядом, от которого стынет кровь. Словно наказанная собака, я поджимаю хвост и прижимаю к голове уши, глядя на владельца исподлобья. Только бы он меня не бил.

Мама тоже робеет, потому что не сразу начинает говорить.

– Сеньор Сапатеро, добрый вечер.

– Ты можешь звать меня Доминик. – Галантно склоняет голову он, обращаясь ко мне. – Отпустите Карлу, парни. – Смеряет меня еще одним долгим устрашающим взором и обещает, – ты никуда не убежишь.

Меня всю трясет от церковного холода и ужаса перед этим мужчиной. А он меня даже пальцем еще не тронул.

– Мы не можем пожениться, сеньор. – Шепчу я, робко глядя на него. – Мы не прошли курсы, объявления о свадьбе не было, документы в судебной инстанции не подписаны.

Я знаю, о чем говорю. Ведь объявление о нашем бракосочетании с Фабианом на днях повесили в базилике Санта-Мария-дель-Мар в Барселоне. Через две недели мы должны были посетить «предсупружеский курс», обязательный для венчающихся в церкви, и забрать бумаги из Registro civil. Конечно, я бы ограничилась поцелуем и подписью в мэрии, но наши религиозные бабушки, мамы и тетки все решили за нас, выбрав одну из самых помпезных церквей Барселоны.

Впрочем... какое это теперь имеет значение?

– Карла, бюрократическая возня давно улажена. Деньги значительно ускоряют этот процесс. – Отвечает Доминик. В его голосе читается сталь.

– Я не хочу за вас замуж, сеньор. – Чуть слышно говорю я. У меня зуб на зуб не попадает, а кровь с грохотом приливает к голове.

– Меня это устраивает. Главное, что я хочу обладать тобой, прекрасная. Мужчина и должен любить женщину сильнее. Ты роскошна. Не пристало тебе выпрашивать любовь, Карла.

То, как Доминик произносит мое имя, будоражит. Не в приятном смысле. Он пробует его на вкус и так, и эдак, играет языком с буквой «л», отчего сердце в пятки уходит.

– Я хочу начинать. Но прежде... – и вот его холодные длинные пальцы смыкаются на моем левом запястье. Доминик вынуждает меня сделать к себе шаг и подносит руку ближе к лицу. Его бесцветные губы кривятся в улыбке сочувствия. Слишком поздно я понимаю ее причину: он срывает с моего безымянного пальца красивый бриллиант Фабиана и швыряет его себе через плечо. Под мой жалобный крик протеста оно пролетает через алтарь и с грустным звоном ударяется об пол.

Слезы вновь зависают на моих нижних веках, и перед глазами все плывет. Доминик принимает из рук своего ассистента черную коробочку и с торжественным видом открывает ее передо мной. Я моргаю, и две крупные слезы падают на бархат. Камень внутри до того огромен, словно на улице подобрали кусок асфальта и обратили его в бриллиант. Он не многим меньше моего мизинца, и сверкает так, что больно глазам.

Моя мама пораженно вздыхает.

– Какая красота! Я бы убила за такую роскошь...

– Ты и убила. – Тихо отвечаю я, не глядя на нее.

– О, Господи. Да! Да, я убила, Карла! – вскрикивает она. – И что? Плохо тебе жилось от этого?!

Не успеваю я ахнуть, как откуда-то сбоку доносится страшный грохот, будто дверь слетает с петель.

– Никому не двигаться! Густав Ромеро, офицер полиции Риохи! – звучит грозный мужской голос, и следом за ним из-за кабинок для исповедания выбегают целая дюжина мужчин с пистолетами наготове.

Они окружают нас и живо скручивают парней, тащивших меня от машины к алтарю.

– Сеньора Аурелио, вы задерживаетесь по подозрению в убийстве Андреса Гарсиа и будете помещены под арест до начала судебного слушания. Вы имеете право на адвоката и право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас!

– Ах, это что еще за глупости? Мальчик, ты ничего не перепутал? – осуждающе качает головой мама.

А я своим ушам не верю. Ноги прирастают к полу. На моих глазах два полицейских заводят маме руки за спину и защелкивают на них наручники. Это, правда, творится на моих глазах?

Происходящее полностью завладевает моим вниманием. Убивает бдительность. Поэтому так просто цепкие мужские руки сгребают меня в охапку, вжимают спиной себе в грудь и приставляют к горлу длинный изогнутый нож. Я даже закричать не могу. Только хриплю, едва хватая ртом воздух.

– Доминик Сапатеро! Ваши действия будут расценены, как сопротивление органам власти. У нас – ордер и на ваш арест тоже! – офицер Ромеро наставляет на Доминика пистолет.

– Стреляй, тогда я перережу ей горло. – Совершенно невозмутимо отвечает он. – Эта прекраснейшая женщина достойна лучшего из мужчин. Или мне, или никому Карла не достанется.

Оставаясь под прицелом четырех пистолетов, Доминик тащит меня к главному выходу из церкви. Вновь пробую тормозить содранными пятками об ковер, но он угрожающе вжимает нож мне в шею, я вскрикиваю, тонкая кожа лопается, и алые капельки стекают по груди, точно рубиновое колье.

Мы уже почти на улице. Как вдруг офицер Ромеро дает рукой отмашку кому-то невидимому у нас за спинами. Тут же церковная дверь открывается наружу до того резко, что Доминик едва не выпадает на крыльцо. Его мощная хватка всего на мгновение ослабевает, лезвие сверкает в дюйме от моих перекошенных ужасом губ, и чьи-то руки выхватывают меня на волю. Доминик быстро обретает равновесие, но успевает поймать лишь пару моих волосков.

Фабиан толкает меня на одну из скамеек и бросается на подмогу Лукасу, который запрыгнул на Доминика со спины и пытается придушить мощную шею.

Двое безоружных на одного с ножом. Один из безоружных - чужой близнец. Происходящее качается и плывет у меня перед глазами. Такое в моей жизни уже было.

Лукас бьет Доминика ногой под колено, а тот его – затылком в лицо. Фабиан вышибает нож, когда мой истошный вопль прокатывается по церкви. Полицейские уже рядом, но Доминик вытаскивает карманный пистолетик быстрее. Фабиан бьет его в челюсть. Лукас со всей силы прогибает назад и опускает Доминика на лопатки. Звучит выстрел, следом второй, все, кто близко, синхронно пригибаются к земле.

Грохот эхом прокатывается под сводами церкви. Я кричу, как обезумевшая, потому что не понимаю, в кого попала пуля. Один из полицейских реагирует быстрее остальных. Отталкивает пистолет носком ботинка и скручивает лежащего на полу Доминика, которого придавил своим телом Лукас.

– Лукас, мать твою, вставай сейчас же! – ору я на него. Кучерявая голова вскидывается, и Лукас медленно поднимается на колени, потирая ушибленное плечо. У него под глазом расцветает фингал от башки Доминика. Но на бежевом спортивном костюме нет алых цветов.

– Фабиан?!

Холодок пробегает от поясницы до затылка. Фабиан лежит на спине под одной из скамеек. Его руки раскинуты.

И он не шевелится.

Я визжу так, будто надеюсь истошным воплем Банши отогнать от его тела смерть.

Кидаюсь к нему, спотыкаюсь о чей-то ботинок и падаю рядом с ним на каменный пол. Он в черном. Моя белая фата накрывает нас обоих, точно снег накрывает могилу. Я не понимаю, куда он ранен.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста не надо. Не забирай его, Боже, не забирай... я так сильно люблю его... – шепчу я пока тянусь дрожащими руками к воротничку его рубашки, чтобы нащупать пульс. – Он не стоял справа. Не стоял справа. Ноэль говорила, гибнут те, кто справа. Он...черт возьми, черт! – вскрикиваю я и со всей силы бью Фабиана в грудь кулаком. Подрываюсь, чтобы уйти, но он обхватывает меня обеими руками и крепко прижимает к себе. – Пусти меня, пусти, идиот! – рыдаю я, пытаясь вырваться. – Как ты додумался прикинуться мертвым в такой момент?!

– Я очень умный, ты забыла? Ты выбрала меня. Теперь я это знаю. – Шепчет Фабиан, поднимаясь и садясь вместе со мной, виснущей у него на шее.

Отрываю от его груди голову и заглядываю в глаза: проницательные, ласковые. Знающие все.

– Фабиан, прости, я...

– Ш-ш-ш. Просто поцелуй меня, я же был для тебя мертвым целую минуту.

Я прижимаюсь к его губам со слезами облегчения и радости. Он вытаскивает из моих волос гребень с фатой и откидывает куда-то в сторону. А вокруг нас вовсю суетятся полицейские, которые собирают улики и документы, чуть не перечеркнувшие мою судьбу, и приказывают явиться на допрос свидетелей: священника и секретаря Сапатеро, а так же парней, притащивших меня к алтарю. Выстрелы пистолета Доминика угодили в колонну и повредили древнюю фреску. Хорошо, что не чью-то жизнь. Его уже погрузили в одну из машин и увезли в участок.

Только тут мама понимает всю серьезность своего положения. Ведь ее ведут за ним следом. Чтобы так же увезти. И не домой, где она снимет с себя кольца, распустит прическу и уляжется в приготовленную горничной ванну. Ее отвезут в тюремную камеру и выдадут грубую бесформенную робу взамен платья от Valentino и дорогих колец.

– Карла, Карла! – кричит она на всю церковь. Фабиан ставит нас обоих на ноги и прячет меня у себя за спиной. Подбитый Лукас, нервно скалясь, становится рядом с ним. – Карла! Позвони папе и нашему адвокату! Только не Жаку! Он – болван! Звони Айзеку, слышишь? Он – чудо, Карла!

– Сеньора Аурелио, боюсь, вам не поможет даже ваш Айзек, каким бы чудом он ни был. Разве что сократит ваш срок на пару месяцев. – Коротко бросает один из полицейских.

Я выхожу из-за спин парней, когда ее, упирающуюся совсем как я, волокут мимо нас на выход. Невозможное зрелище.

– Мам. – Шепчу я, не замечая слез, снова побежавшим по моим щекам. – Мам. Это твой последний шанс сказать что-то мне, твоей дочке. – Всхлипываю, едва сдерживая новую волну рыданий. – Иначе... – судорожный вдох, – иначе я просто к тебе не приду.

– Что? Что ты хочешь, чтобы я сказала?! – срывается мама на крик. Полицейские останавливаются. Дают нам попрощаться, если эти крики вообще похожи на прощание. – Что мне очень жаль? Жаль тебя?! Меня никому не было жаль, Карла! И я от этого, как видишь, не растаяла! – у мамы по щекам вместе с тушью катятся слезы. Это режет меня больнее, чем недавний нож резал шею. – Я его любила! Его любовь – это все, что у меня было, все, что принадлежало лишь мне одной и не держалось за валюту! Но они отняли и это! Почему он не вернулся за мной?! Почему не боролся?! Он – все, чего я хотела в этой жизни! Но он выбрал ее! Он...

– Парни, все. Уводите, хватит. – Вмешивается офицер Ромеро. – Карла, приехала скорая, давай, девочка, идем.

– Нет, нет! Я не хочу в больницу! – вскрикиваю я, снова ныряя за спину Фабиана. – Я хочу домой. Пожалуйста, домой.

– Хорошо, хорошо. Если врач разрешит.

В церковь заглядывает доктор Гонсалез. Ну разумеется, чувствуется рука Великой тети. Он устраивает меня на скамье, дает успокоительное, обрабатывает порез на шее и содранные пятки. Затем принимается за глаз Лукаса и отпускает нас обратно в поместье.

Суета, возгласы и расспросы проплывают мимо меня, точно белый шум. Я ничего не хочу, кроме того, что накрепко держу в своей руке все это время: ладонь Фабиана. Она заземляет меня и дарит ощущение безопасности. В какой-то момент силы меня покидают, я прижимаюсь к его плечу, но начинаю валиться назад. Фабиан легко подхватывает меня на руки и, наконец, уносит подальше от сегодняшнего вечера в свою прохладную темную спальню.

Включает ночник и ногой открывает дверь ванной комнаты. На полочках царит идеальный порядок Фабиана, это успокаивает. Он включает воду и осторожно снимает с меня платье и белье. Целует каждую ногу, прежде чем расстегнуть убитые борьбой босоножки. Помогает зайти в душевую кабинку и закрывает створки. Ободранную кожу начинает щипать от воды, а от мыслей, что сегодняшний вечер мог иметь совсем другой финал, меня снова бросает в дрожь. Я кидаюсь на матовое стекло, будто зверек, посаженный в клетку.

– Фабиан! Фабиан!

– Ш-ш-ш, принцесса, я здесь, я здесь, – отзывается он, раздвигая створки и забираясь ко мне.

Я тут же вжимаюсь в его крепкую грудь, пряча лицо. Он обнимает меня в ответ и упирается подбородком в макушку. Он возбужден, но ничего не требует. Дарит то, что мне сейчас необходимо гораздо острее секса: чувство безопасности. Вода обволакивает наши переплетенные тела, смывая в водосток сегодняшний вечер. Слезы снова бегут по моим щекам, вода смывает и их.

– Сегодня ты спас мне жизнь, Фабиан Дельгадо. Еще никто не делал этого для меня. Спасибо...

– Я сделаю для тебя все, о чем ты попросишь или промолчишь, Карла. Буду стоять рядом или позади. Никогда не отвернусь. Это и есть любовь. Теперь я знаю.

Мы стоим под душем до тех пор, пока не лишаем весь дом горячей воды. А после Фабиан заворачивает мое размякшее тело в полотенце, сажает на унитаз, обрабатывает заново шею и пятки и сушит волосы феном. Когда он одевает меня в свою пижаму, я едва балансирую на грани между реальностью и сном, и отрубаюсь у него на руках по пути в кровать. Наверно, я снова цепляюсь за него, когда он опускает меня на подушку, потому что последнее что я слышу, это обещание никуда не уходить.

Кажется, утро наступает меньше, чем через одно мгновение. Врывается в спальню и ломится ярким светом через неплотно задернутые портьеры. Фабиан сопит, скатившись с моей подушки и уткнувшись носом мне в плечо. Выбравшись из плена простыней, шагаю в ванную и жую зубную пасту. Говорить то, что я планирую сказать, нужно только с чистыми зубами.

Нет нужды вспоминать вчерашний вечер. Он весь – у меня на шее. Тонкая подсохшая корочка, похожая на колючую проволоку. В зеркале позади меня обозначается помятая физиономия Фабиана. Он такой милый спросонья, будто ему лет шестнадцать. Целует меня в макушку и принимается наяривать зубы с таким усердием, будто это он собрался каяться в своих изменах. Закончив, он закидывает меня себе на плечо и, вытряхивая из пижамных брюк на ходу, тащит обратно в свою постель с голой задницей.

– Я честно хотела рассказать тебе, что несколько раз спала с Лукасом, – в лоб бахаю я, едва мы оказываемся на подушках лицом к лицу. – Но в последний месяц мне было так страшно потерять тебя, что я молчала, как последняя трусиха, Фабиан. Прости меня.

– Я бы никуда не делся, принцесса. – Не задумываясь, отвечает он. Убирает с моего лица лохматую кучерявую прядку и накручивает ее себе на палец. – Я знаю об этом три года. И отчасти я виноват в том, что ты была не со мной. Я выключил в тебе свет, а Лукас его снова зажег. Я видел вас тогда. В патио твоего дома. Извини.

Я краснею, вспомнив подушки с полосатыми рыбами. Хочу отвести глаза, но Фабиан приковывает мой взгляд своей честностью.

– Я приехал к тебе поговорить, ведь нам предстояло жить вместе. А, увидев тебя с ним, я разозлился. И оставил все, как есть. Я хотел наказать тебя. Но навредил нам обоим.

– Фабиан... это в прошлом.

– Нет, я тоже был не прав. Я не знал, что с тобой делать, как тебя любить, если ты променяла меня на деньги Гарсиа. Я выбрал самый простой путь. Соответствовать ожиданиям матери. Звать тебя «дорогая». Я сам все испортил. Заставил тебя почувствовать себя ненужной. Такой же, каким я сам чувствовал себя всю жизнь. Когда я осознал, что ты тоже любишь меня, то пришел в ужас. Ведь я буквально издевался над тобой и твоими чувствами все эти годы. И на самом деле я не заслужил твоего прощения. Не заслужил ничего из того, что было с нами в мае. И если...

Я зажимаю ему пальцами губы, как прищепкой.

– Замолчи.

Он пытается улыбнуться и что-то неразборчиво мычит.

– Ты наверно все правильно сказал. Я такая же токсичная личность, как и ты. Не стоит принижать мою вину. Я изменила и скрыла это. Мне стыдно. Я маленькая лгунья и должна была во всем признаться, когда мы орали друг на друга в день приезда сюда. Но это уже в прошлом и ничего не исправить. А изменить в наших силах только наше будущее. Фабиан Дельгадо, ты женишься на мне?

Я разжимаю его губы и только тут замечаю, что на пальце нет кольца. Нервный жар разом приливает к щекам.

– Фабиан, твое кольцо... – шепчу я, пытаясь вновь не расплакаться. – Оно осталось в церкви! Доминик содрал его с моего пальца и выкинул куда-то за...

Фабиан не дает объяснить до конца и касается моих губ своими. Привлекает меня к себе под одеялом и обводит своим языком мой. Приятное возбуждение уже начинает щекотать низ живота, но Фабиан обрывает наш поцелуй.

– На самом деле, я рад, что его нет. Карла, я хочу купить тебе новое кольцо. Не на краденные деньги, а на те, что я заработаю сам, своей головой.

Фабиан садится в постели, а я тянусь к нему и устраиваюсь верхом. Его руки тут же накрывают мои бедра.

– Я сделаю тебе новое предложение. Потому что я этого хочу. А ты его примешь, если будешь по прежнему хотеть меня. Не ради виноделен, а ради себя самой. Но если ты выберешь меня, знай: я спасу винодельни. У меня достаточно мозгов, чтобы их озолотить. И тогда мы сыграем ту свадьбу, которую захочется нам. И я торжественно обещаю выбирать с тобой все, что нужно: салфетки, скатерти, цветы, музыку и прочую дребедень.

Он легко приподнимаем меня, чтобы освободить себя от боксеров.

– Ты выберешь свой свадебный наряд сама. – Он медленно насаживает меня на себя, и я, ощущая собой каждую грань его твердого члена, с упоением вздыхаю, наполняясь им. – А я с огромным удовольствием его с тебя сниму в нашу первую брачную ночь.

– Говори еще, – урчу я, двигая бедрами в такт его плавным толчкам и легко царапая кожу на его упругом животе.

– Не будет никаких пионов и вообще июня. Будет шампанское и Альваро Солер.

– Настоящий?! – вскрикиваю я от того, что Фабиан толкается в меня глубже.

– Самый настоящий, – шепчет он, – если ночью ты станцуешь для меня одного.

– А можно не звать маму? – стону я.

– Можно даже бабушку не звать.

– О да... да-а...

– Карла, я люблю тебя. Ты возьмешь мою фамилию? Только мою? – выдыхает Фабиан, ускоряя движения бедрами. У него волосы разметались, глаза возбужденно горят, а руки умело управляют моим телом, насаживая его на себя.

– Я уже мечтаю стать твоей сеньорой Дельгадо, Фабиан, безо всяких дефисов и двойных фамилий... – стону я, слегка приподнимаясь на колени и опускаясь обратно, принимая его член до основания.

– Звучит, как что-то... пенсионерское... – стонет Фабиан, усиливая толчки.

– Тогда давай не будем... ах... стареть... да... Фабиа-а-ан, я кончаю, пожалуйста, я хочу глубже...

– Идет.

С грудным урчанием Фабиан двигает бедрами навстречу моим, поднимает меня и вонзается так глубоко и сильно, что звездочки мерцают перед глазами.

Мы стонем вместе, и от того, что он не контролирует себя и не сдерживает, я завожусь еще сильней. Его стоны заводят меня так же, как мои заводят его. В какой-то момент я всхлипываю и замираю, сжимаясь вокруг его члена. Волна оргазма зарождается во мне и перетекает по венам в вены Фабиана. Мы кончаем вместе, и я удовлетворенно опускаюсь ему на грудь, чтобы это сообщить.

Он тычется в меня носом и целует в губы.

– Мы можем все делать вместе, если тебе захочется.

– Только не писать. – Быстро уточняю я. – И давай никогда не умирать.

– Только если от любви.

– Но друг к другу.

– Договорились.