Жить надо сегодняшним днём. Здесь и сейчас. Уже через минуту можно упустить счастливый случай, который только что подвернулся. И всё. Больше он никогда не повторится. Так что живи и не бойся совершать ошибки. Мы прощаем ошибки другим, так давайте прощать их и себе.

Олег Рой

— Знаете, в чём самая главная странность мира? В том, что он существует. Да, это не кажется таким странным, когда мы живём изо дня в день и занимаемся всякой бесполезной рутиной. Однако сами подумайте, нет, тщательно вдумайтесь в следующие слова: мира могло бы и не существовать. Вот так легко и просто. Пух! — и ничего нет. Учёные до сих пор бьются над тем, что могло быть до Большого взрыва и было ли вообще что-то. Это вообще непостижимо для человеческого разума представить, что абсолютно ничего нет... это жутко, понимаете? Но ведь Большого взрыва могло бы и не быть. И что тогда? Мира не существовало бы. Не было бы ни денег, ни работы, ни планет, ни звёзд, ни тем более каких-то там людишек. Ничего бы не было. Абсолютно. И это пугает, верно? Сложно представить, невозможно. Однако мир создался, к счастью или сожалению. Как и зачем? Тот ещё вопрос. Но я против того, что всё это произошло «по воле Божьей», считаю это неимоверно глупым. Хотя нет, не так, я придаю этому малую субъективную вероятность. А иначе как объяснить, куда потом делся Бог после того, как якобы создал нас? Конечно, можно предположить, что Он нам якобы тайно помогает и по сей день, но это тоже маловероятно. Я считаю, что происхождение Вселенной связано с законами физики, что все можно объяснить с научной точки зрения. Просто человеческий мозг на данном этапе развития ещё недостаточно умён, чтобы сформулировать новые законы или объяснения того или иного явления, в том числе и возникновение Вселенной, хотя, казалось бы, мы и так довольно неплохо знаем о Большом взрыве. Но этого не достаточно. Нам нужно время. Уверна, люди ещё многого добьются в будущем, откроют занавес на те тайны мироздания, которые нас мучают сейчас. Кто знает, что нас ждёт в будущем — и тотальные пожары могут когда-нибудь закончатся, и люди, оправившись после произошедшего, будут и дальше в какой-то степени процветать. Или хотя совершенствоваться. Всё возможно. Всё...

Сегодня впервые за несколько зимних сезонов солнце выглянуло из-за облаков. Снег непривычно ярко сверкал в лучах солнца, как бисеренки, что насадили на деревья и колючие ветки кустов вместо проволоки. Небо насыщенного тёмно-голубого цвета, как глаза Джозефа, смотрело на меня сверху вниз и приветствовало меня в этот светлый день пением птиц и почти незаметным шумом машин. Хвойные деревья медленно протекали мимо меня, когда я неспешно шла по небольшому парку из школы и с наслаждением подставляла лицо лучам, которые брали в свои тёплые рукавицы мой подбородок и нежно гладили по чёрным волосам. Я говорила неторопливо, делая паузы между предложениями и задумчиво глядя по сторонам, а иногда и в камеру телефона, с которого я в очередной раз вышла в эфир в Instagram.

Разумеется, как и все подростки, ведь мне было всего семнадцать лет, я часто сидела в социальных сетях. Я вела блог в Instagram, выходя в эфир несколько раз в неделю и говоря всякие философские мысли, которыми мне порой хотелось хоть с кем-нибудь поделиться. И это дало свои небольшие плоды: помимо большого количества подписчиков я имела такое же большое количество вопросов от самых разных людей, всех возрастов и национальностей. Иногда вопросы превращались в длительные дискуссии, что меня всегда радовало — хотелось как можно больше общаться с умными людьми. Многие меня знали в сетях не только по болтовне о мире и его смысла, но и по дракам — кто из посетителей «Рогов Дьявола», а кто просто восхитился моей очередной стычкой с Торией или с кем-нибудь другим. Становиться популярной мне никогда не хотелось, но миру плевать на то, что ты хотел и чего не хотел. Таково самое главное правило бытия — всем абсолютно плевать на тебя.

И с этим оставалось только смириться.

Как только я отключила эфир, телефон тут же задрожал от звонка с тяжёлым роком.

— Привет! — радостный голос раздался в трубке. — Ты сегодня была просто потрясающей! И такие мысли невероятное высказывала, что у меня невольно голова закружилась. Реально, это очень сложно представить, чтобы совершенно ничего не существовало. Вот так смотреть в одну точку и вдумываться в эту мысль... моя жизнь теперь никогда не будет прежней!

Я рассмеялась этой быстрой от возбуждения речи и глубоко вдохнула колкий воздух.

— Я тоже очень счастлива тебя слышать, Мэйт, — непривычно весело сказала я, радуясь возможности услышать такой родной голос.

— А я тем более! — рассмеялся он прямо в трубку. — Неужели у вас там солнце появилось?

— Да, представляешь! — улыбнулась я, жалея, что Мэйт не мог увидеть моего поднявшегося благодаря ему настроения. — Я сама в шоке.

— Это что-то новенькое для Колдстрейна!

— Конечно, теплее от этого не стало, но зато светлее и на душе тем более.

— А мы вот в Сан-Диего почти каждый день наслаждаемся солнышком! — не упустил свой шанс похвастаться парень.

— Ой, иди ты к чёрту! — насупилась я сквозь смех.

— Только если чёртом будешь ты, — хихикнул Мэйт.

— А ты кем будешь? Ангелом?

— Для тебя — да.

Я глупо улыбнулась, не зная, как правильно отреагировать на это, тогда как на сердце стало неимоверно тепло, словно кто-то прижал его к своей груди и грел чуткой добротой.

— Ты же знаешь, что у меня...

— Есть Джозеф, я помню, — совершенно без обиды закончил за меня Мэйт. — Но это не мешает мне подкатывать к тебе! Я же знаю, что тебе это нравится.

— Ты вообще очень много что обо мне знаешь, — ехидно заметила я.

— Как и ты, так что мы в расчёте. Кстати, как там Джозеф?

Я закусила губу, вспоминая вчерашний вечер, и вздрогнула от всплывшего перед глазами горящего здания — так жутко это казалось теперь. А то, как выглядел чудом выживший Джозеф, вновь и вновь разбивало мне сердце. И поэтому я не стала держать это в себе. Я рассказала Мэйту все свои переживания и страхи, потому он был единственным человеком, с которым я могла поделиться подобным. Почему? Потому что Мэйтланд Тьенда — мой лучший друг из интернета. Да, друг. Единственный для меня. Единственный в своём роде. Только с теми людьми, с которыми ты никогда не встретишься в живую, но всегда будешь с ними общаться в интернете, можно быть открытыми, откровенными. Они тебя никогда не используют в дурных целях, никогда не обманут, не станут лицемерить и будут искренне помогать. Не объятиями, так словами

И Мэйт был для меня именно тем человеком, способным всегда мне помочь морально.

Даже сильному человеку нужна помощь.

— С моей стороны мне кажется, что Джозеф поступил довольно жестоко и как-то безрассудно, — после недолгого наконец сказал Мэйт, когда я закончила делиться своими проблемами. — Реально, это удивительно, что такой крепкий орешек, как он, вдруг захотел... покончить с собой, — было понятно, что ему не хотелось говорить последние слова вслух. — Но его семья по отношению к нему тоже жестоко обходится, что может сломать защиту любого человека. И я понимаю твои страхи потерять Джозефа. Это и вправду очень и очень страшно. Но зная твоё стремление защищать его любой ценой, я могу с уверенностью сказать, что ты сможешь поставить его на ноги и сохранить в этом мире живым. Ты ведь сильная, помнишь? Не давай страху завладеть твоим разумом. Просто помни об этом в самую тяжёлую минуту. Будь как снег: красивой, но холодной.

— Спасибо тебе, Мэйт, — искренне поблагодарила я, тщательно запоминая каждое сказанное им слово.

— Всегда обращайся за помощью, ты же знаешь, — я представила, как он улыбнулся, и мои губы тоже изогнулись в дуге.

— Да, знаю.

— Слушай, — в его внезапном шёпоте вдруг появились ноты страха. — Помоги мне, Делора. Помоги мне!

Я ещё больше нахмурилась, когда в телефоне вдруг послышался шум, какая-то возня резала слух, что-то громко застучало прямо в ухо. В груди всё застыло от напряжения и плохого предчувствия, пока на протяжении нескольких секунд шуршание раздавалось в трубке.

— Мэйт?

— Бу! — от громкости его голоса я вся вздрогнула. — Испугалась?

— Не делай так больше, — тяжело сказала я, пытаясь понять, что это сейчас было. — Что случилось?

— Разыграть тебя хотел, — беззаботно заявил Мэйт. — Как вижу, получилось.

— Не видишь, а слышишь.

— И это тоже, — рассмеялся парень. — Прости, больше так не буду.

— Прощаю, — вновь улыбнулась я, хотя на душе осталось неприятное ощущение опасности.

— Тогда давай, пока, люблю тебя.

Я отняла от уха телефон и проговорила в его экран перед тем, как отключиться:

— И я тебя.

Конечно, это было сказано в шутку. Я давно выяснила, что Мэйт не был в меня влюблён, тогда как я сама всегда оставалась верна только Джозефу. Я не знала Мэйта в живую, видела лишь несколько его фотографий, звонили мы друг другу не так часто, поэтому всё обычно сводилось к переписке в Instagram — от пары слов в день до очередной дискуссии на ту или иную философскую тему. Мэйтланд был для меня другом вот уже почти два года: хороший, добрый, надёжный, весёлый и всегда поддерживающий. Он был чем-то похож на таблетку от головной боли — облегчал мучения, делал этот мир не таким серым, позволял жить дальше, чем-то радоваться, к чему-то стремиться.

Я замерла, когда увидела знакомую макушку с русыми кудрями, прикрытыми совершенно детской розовой шапкой с какой-то принцессой от Disney. Длинная куртка в разноцветную клетку совершенно не сочеталась с полосатыми толстыми колготками и длинными зимними сапогами, но Филис никогда не волновал её пёстрый, сумасшедший и слишком яркий вид, как у попугая, — она одевалась так, как хотела. А ещё на что позволяли небольшие деньги. Даже издалека я слышала звуки какой-то быстрой мелодии, что доносилась из старых голубых наушниках Филис, которая нелепо танцевала под музыку, размахивая как руками, так и ногами.и совершенно не обращая внимания на то, что могла кого-то задеть из прохожих.

— Филис?

Я осторожно подошла к ней, не зная, чес привлечь её внимание и как остановить поток её самых разных движений, словно кукловод то тут, то там дёргал за ниточки и повелевал куклой — так поступало с Филис её сумасшествие. Она вдруг резко обернулась ко мне, будто почувствовала мой взгляд затылком, и громко рассмеялась.

— Однажды я умру... и заберу вас всех с собой.

Я несколько раз моргнула, совершенно не понимая, к чему она это сказала.

— Что?

— Солнце, — пояснила девушка, вынимая из ушей наушники. — Я говорила о солнце. Когда-нибудь оно умрёт.

— Мы всё равно этого не увидим, — мрачно изрекла я.

Филис вдруг виновато потупила фиолетовые глаза и начала теребить многочисленные фенечки, что выдавало её волнение.

— Прости, я вчера пристала к тебе... Просто порой когда я не могу отделаться от ощущения, что всё происходит во сне, отчего я начинаю нести всякий бред и не замечать, как людям от этого может быть больно.

Я наблюдала за её милым лицом, пока она говорила: покрытые маленькими снежинками ресницы слегка дрожали, рот как-то нервно двигался, два выпирающих зуба всё время кусали нижнюю губу, щёки покрылись лёгким румянцем от мороза. Филис была красивой. Правда. Очень красивой. От её нежного, как черничное мороженое, голоса так и теплело на сердце, точно кто-то открыл перед тобой двери, ведущие в отдельное царство Лета. Уютно, солнечно и цветочно — белые лица ромашек улыбались, бабочки пархали не только в воздухе, но и в животе, луч света, что падал на мягкую траву, указывал дорогу к счастью. А впереди — лесная фея, что могла убаюкать плачущую боль в сердце, а сам орган хрусталём приложить к груди —, к собственному сердцу.

И навсегда его сберечь.

— Ничего страшного, я на тебя не обижалась, — смело заверила её я, чувствуя щемящий свет в груди, точно одинокий светлячёк забрёл в тёмный лес мыслей.

— Правда? — искренне изумилась Филис.

Я решительно кивнула, решив не упускать своу шанс и наконец-то снять с себя вину.

— Да, правда. Я и сама вчера к тебе была слишком груба, за что тоже хотела перед тобой извиниться...

— Спасибо! — она вдруг крепко меня обняла, обвив руками мою шею. — Ты не представляешь, как я переживала по этому поводу! Я так рада! Просто во снах ты никогда на меня не держала зла... а тут реальность, как-никак.

Тепло.

От девушки исходило самое настоящее тепло. Не физическое — моральное. Её лучи света словно сконцентрировались на одном месте и проникли в меня — глубоко, сильно, надёжно. Открыли неизвестные мне сундуки, пощекотали рёбра белым пёрышком своих крыльев, крайне осторожно коснулись сердца и вытерли все слёзы, что оно пролило за долгие-долгие годы.

Я удивлённо моргнула, чувствуя как щёки становились красными. И вовсе не от холода.

— Ты опять подумала, что это был сон? — прошептала я в её волосы, наконец-то узнав, какими они были на ощупь: точно клубок шерстяных ниток.

— Только в них ты по-настоящему могла держать меня за руку, — совершенно без смущения улыбнулась вдруг она.

Я вспомнила, как сжала тогда её пальцы, и на щёки словно вылили кипяток — так стало жарко. Я никогда не краснела, ни при Джозефе, ни при ком-либо ещё. Но Филис каждый раз вгоняла меня в краску, раскрывала во мне совершенно новые стороны, показывала мне мир под иным, причудливым углом, делало моё существование более светлым, весёлым. Она как котёнок, что дарил любовь пожилой женщине, или любимая игрушка, с которой не расстаёшься с самого детства. И Филис умело игралась этой игрушкой, точнее её чувствами — моими. Покраснеть, извиниться, рассмеяться — она управляла мной как хотела. Сопротивляться или нет? Порой я могла противостоять этому, но чаще всего не видела в этом смысла.

Зачем, когда становилось так хорошо?

— Мы...

— Я видела вчера, как ты шла с каким-то мальчиком со школы, — Филис не дала мне ничего сказать, отстранившись и бодро идя дальше по аллее. — Кто это?

— Ты следила за мной? — подозрительно покосилась я на неё.

— Да, а что? — та была так удивлена этому, словно не понимала, в чём проблема. — Ах, да, прости, я забыла, что у людей не принято следить друг за другом.

— Ты так говоришь, будто сама не являешься человеком, — против воли улыбнулась я.

— Ах, да, прости, я забыла, что сама я человек.

— Ах, да, прости, ты забыла, что не надо начинать каждое своё предложение с «ах, да, прости, я забыла».

— Так что это был за мальчик? — тут же переключилась девушка, будто мы сейчас ни о чём не спорили, что на мгновение ввело меня в ступор.

— Хэмфри Филдинг, — ответила я, не видя смысла скрывать.

Филис на мгновение замерла, странно посмотрев на меня, точно что-то знала, но уже в следующую секунду привычно улыбнулась.

— Что это за мальчик такой?

— Брат моего... парня, — никогда ещё не говорила, что у меня был парень.

Вновь странное выражение лица, а затем — улыбка.

— У тебя есть парень?!

— Да, а что?

— Ты мне казалась почему-то очень одинокой, словно тебе не хватает любви, — Филис склонила голову на бок, пристально изучая меня, отчего я ещё больше занервничала. — И как его зовут?

— Джозеф.

От его имени, так легко произнесённого вслух, я почувствовала ещё большое тепло, а вместе с ним — нежность и доброту. Это имя наполняло меня всевозможными запахами леса, ночного города и тишины. Это имя — одинокий горящий фонарь, а я — мотылёк, что летел к нему дабы уничтожить одиночество. Смешать свой мрак со светом.

— А зачем он попросил тебя проводить Хэмфри до дома? — с любопытством вновь задала вопрос Филис, чуть ли не прыгая на месте от возбуждения.

— Я ему всегда во всём помогаю, что бы он ни попросил у меня, — искренне заявила я.

— Даже если это убить человека? — рассмеялась она, а затем резко стала серьёзной. — Прости, это вышло глупо.

— Но и ты не самое умное существо на свете, — ядовито сказала я, оскорблённая её словами.

Девушка вдруг остановилась, её лицо стало умоляющим, как в мультиках с «щенячьими глазами», ноги немного подогнулись в коленях, словно она хотела стать ниже, а взгляд устремился вверх.

— Ну я не хочу, не хочу!.. Ну пожалуйста, мам, пожалуйста! Купи мне, купи! Я не заболею, обещаю! Пожалуйста, купи мне! — она выпрямилась, сделала лицо пафосно-недовольным, закатила глаза. — На, подавись, лишь бы ты отстала от меня.

Наблюдая это странное представление, я вздрогнула от последних слов, догадавшись, что Филис копировала сначала маленькую девочку, а потом её мать, которая так грубо и жестоко отнеслась к собственной дочери. Но сказать я ничего не успела, как девушка продолжила копировать бабушку: наклонилась, сгорбившись в спине, и сделала вид, что идёт с тростью:

— Пенсия маленькая... жить совсем не на что, налоги большие... пойти работать некуда, никуда не возьмут... да и старая я, слепая и кривая. В наше время всё было по-другому, лучше... Ты бы пошёл, внучек, работать. На одной моей пенсии и сумме в банке мы долго не проживём... Слышишь, а, внучек? — она вновь выпрямилась, согнула руку так, словно держала телефон, и сделала совершенно равнодушное лицо. — Да слышу я, ба, слышу, не глухой в отличие от тебя. Не пойду я работать, я учусь, — и тут же Филис согнулась, изображая снова бабушку. — Меньше играть надо в свои компьютеры и телефоны! Совсем от них отупеешь и разленишься! И уважать старших тоже надо...

Я восхищённо наблюдала за ней, ожидая продолжения, но ничего не последовало. Она просто вновь выпрямилась, её лицо выражало глубокое сострадание и искреннее желание всем помочь. Я никогда ещё не видела Филис такой — опечаленной и беззащитной, точно старая боль прошлась чувствам, добавляя в каждую чашку немного слёз, немного яда, немного тьмы. Немного — но так существенно для загрязнения холста души.

— Зачем ты...

— Эти люди... люди, люди, люди, — собеседница покачала головой. — Они всё ходят здесь и ходят... А я их порой слушаю. Хочется знать, о чём они говорят, чем живут. А везде всё одинаково: от маленьких детей до старушек. Кто-то кого-то любит сильнее, поэтому не проявляет агрессию или грубость, но чаще всего все живут этой лживой любовью, скрывая своё безразличие ко всему... Когда-нибудь мы состаримся и будем отчаянно ждать своей смерти. Будем мечтать, как наши близкие оплакивают скользкое тяжелое тело. Дрожащей рукой будем писать завещание какому-то очень любимому человеку, которому на нас наплевать, и будем скорбеть по тем, кого однажды безвозвратно потеряли.

Она обвела взглядом зимний парк, где в такт её словам качались деревья и сверкал снег на солнце, и привычно улыбнулась, встретившись со мной взглядом.

— Не знаю почему, но я уже чувствую себя старой. Меня как магнитом притягивают добрые старые люди, мне нравится пряный запах старой книжки, нравится провожать в одиночестве закат и обращаться к богам, когда что-то идёт не так. Нравится писать в тетради своими совершенно разными почерками, нравится танцевать у телевизора под ламбаду. Мне нравится прошлое, нравится ностальгия по тем временам, когда меня не было даже в планах. Когда пересматриваю фотографии своих далёких-далёких родных, мир вокруг приобретает краски. Такие же жёлтые и тёплые оттенки, меня словно окутывают уютом Высшие Силы, они заставляют меня чувствовать душевность людей двадцатого века сквозь время. Время тает на кончике моего языка. Я будто бы живу в тех восьмидесято-девяностых годах, словно становлюсь маленькой частичкой той системы, где в моде была любовь, но точно не было меня.

В горле пересохло от её откровения, которое так внезапно проявилось после такого же внезапного причудливого копирования других людей. И главное к этому ничего не шло — только что мы разговаривали о Джозефе и Хэмфри, как Филис неожиданно переключилась на совершенно иную тему. Она была как волна во время бури: от эмоций и бешеных мыслей её бросало то туда, то сюда. Но даже после её слов я не понимала, почему с ней так происходило. Что с ней случилось когда-то далеко в прошлом?..

— А что же сейчас? — тихо спросила я, боясь нарушить ту печально-светлую атмосферу, что создалась только между нами. — Что сейчас с нашим миром?

— Прогнил, — горько выдавила из себя Филис. — Люди возненавидели отражения в зеркалах, обесценили чужое мнение и безвременные теплые фотографии. Мы так гордо заявляем о безразличии к остальным, но так горько рыдаем по ночам «о тех самых», что никогда не вспомнят наши имена. Люди стали такими злобными, потерянными… другими? Да, именно другими. Помощь друг другу стоит денег. Если ты хочешь, чтобы тебе помогли, плати или раздевайся. Бескорыстность в наше время такая находка… Все хотят чего-то взамен. Может быть, это и правильно, но сколько же ты протянешь на такой циничной диете? Стало бессмысленно пить за здоровье в праздничные дни, ведь они ежедневно давятся дешёвым алкоголем. Люди перестали мечтать…

— Грёбаные реалисты, — согласилась я, внимательно слушая каждое её слово и про себя удивляясь, что в этот раз говорила длинные речи не я, а... моя подруга? Надо было над этим подумать.

— Но вот только мы позабыли, что однажды мы все состаримся, наденем мантию недовольства и будем учить молодежь манерам. Тоже станем говорить эти мерзопакостные словечки: «А в наше время-то такого стыдобоя не было!» Однажды мы все начнём врать больше, чем раньше. Закурим сигаретку, выпьем первую таблетку. Однажды начнём замечать первые морщины. Однажды задумаемся о жизни и заплачем навзрыд. Однажды в зеркале увидим не того человека, которого знали десятки лет назад. Однажды ты умрёшь, даже не осознав ценности своего бытия, не попробуешь исполнить мечту в реальность, не узнаешь о смерти своего питомца, который не выдержал твоей внезапной смерти. Однажды ты сравняешься с землёй. Исчезнешь. Даже не поняв, как сильно хотел жить на самом деле.

«Но это же только к лучшему, ведь когда ты мёртв, поздно уже что-то менять», — хотелось сказать мне, но лишь прикусила язык и в порыве взаимной боли крепко обняла Филис. Мы словно поменялись ролями: она скрылась в ночной тьме, а я, бегая по тёмному лесу, фонариком пыталась найти её тлеющий свет.

Найти, найти, найти — лишь бы найти.

И я нашла — одно моё присутствие для неё уже было чем-то светлым. Как? Почему? Понятия я не имела.

Но теперь моя очередь настала её обнимать, слушать откровенные речи, копаться в её скелетах, случайно задевая оголёнными участками тела выпирающие кости и царапая ими кожу. Но это не больно. Не больно. Куда больнее преодолеть себя, чтобы помочь другим. Помочь Филис ди Уайт.

— Ай! Холодно!

Я резко отпрянула от неё, когда что-то мокрое попало мне за шиворот. В панике я засунула руку под куртку и пыталась как можно быстрее убрать со спины таявший снег. Громко смеясь своей проделке, что вновь внезапно всплыла после долгого молчания, Филис решила добавить ещё снега и кинула мне его прямо в лицо.

— А теперь ещё холоднее? — заливалась смехом она, беря в тёплые рукавицы ещё один снежок.

— Ну всё, тебе не жить! — чувствуя азарт, я побежала тоже набирать свои «снаряды».

— Если умирать, то от твоей руки!

Одна снежная битва за другой — мы как маленькие дети носились по парку, совершенно забыв о всех проблемах, о разговоре, о вчерашних происшествиях. Так весело мне было в последний раз только летом вместе с Джозефом, когда мы устраивали водяные битвы и догонялки в озере в один из самых жарких дней. Никогда не думала, что зима могла быть такой волшебной, как о ней говорили в самых разных сказках: радостно, солнечно, белоснежно, морозно — от красных щёк до мокрых рукавиц. Останавливаться совершенно не хотелось, как и обращать внимание на недовольных прохожих — только мы вдвоём.

Только я и Филис.

Мы в очередной раз со смехом повалились в сугроб, шапка слетела с головы Филис, позволив русым длинным кудрям рассыпаться золотыми линиями на белом фоне. Её грудь тяжело поднималась, что было видно даже через большую толстую куртку, колготки стали насквозь мокрыми — так часто она падала в снег сама по себе или когда её специально толкала я. Лица раскраснелись, глаза полны счастья, мокрая одежда, улыбки до ушей — мы лежали рядом друг с другом на снегу и смотрели прямо в глаза друг друга. У Филис — удивительно красивые, как фиалки, что когда-то моя мама выращивала на подоконниках, пытаясь не забыть о тёплом лете. А мои — та трава, по которой дети носились друг за другом, играя в догонялки, как и я с Филис сегодня.

— А теперь... — пыталась отдышаться она. — А теперь... мы... мы подруги?

— Да, — не давая себе ни секунды на размышления, заверила её я.

Так легко и просто. Всего лишь одно слово — а счастье на всю жизнь. Всего лишь одно слово... а существование обрело смысл.

Глаза девушки стали ещё больше от переполняемого счастья.

— О боги! Боги, мои боги! Всемогущие мудрецы! Это... это так круто! Надо отметить! Срочно... срочно надо отметить!

Я тут же вспомнила своё любимое уличное кафе.

— Знаю я одно место...

— Тогда бегом туда!

Филис энергично встала с земли и, протянув руку, помогла встать встать мне. Только секунду я могла наслаждаться теплом её пальцев и нашей близостью, как всю красочно-волшебную атмосферу прервал резкий вой пожарной машины, что ехала по соседней дороге и пыталась подобраться к новому горящему зданию. Словно почувствовав беду, солнце тут же скрылось за гигантской тучей, привычный мрак окутал Колдстрейн, точно кто-то накинул на город чёрную шаль. И на потемневшем фоне ярко выделялся очередной пожар: горело несколько верхних квартир девятиэтажного дома.

— Они не проедут.

Я это заметила, как только Филис договорила: чтобы повернуть к горящему зданию нужно было пересечь небольшую парковку, где прямо на пути стояла машина, мешающая пожарной.

— Надо оттолкнуть!

Видимо, эта идея пришла не только ко мне, потому что когда я добежала до мешающей машины, вокруг уже собралось приличное количество людей. Упёршись двумя руками в бампер, мы начали толкать её, чтобы пропустить пожарников. Кто-то кричал на помощь, кто-то пыхтел прямо мне в ухо, другие согревали своим присутствием, третьи усердно пытались отодвинуть машину.

— Скорее!

Ещё один рывок — и мы все вместе отодвинули препятствие и тут же поспешили убраться с пути пожарной машины, которая как можно быстрее подъехала к горящему дому. Никогда бы не подумала, что жители Колдстрейна с таким пониманием и переживанием за чужую жизнь станут кому-либо помогать, никогда бы даже представить себе не могла, что мы и я вместе со всеми сможем кого-нибудь спасти. Я была уверена, что пожарники тщательно сделают своё дело и вытащат из огня пострадавших. Сейчас, в этом горящем мире, пожарники были как никогда нужны.

Приободрённая этой мыслью я повернулась к Филис, собираясь что-то сказать, но увидела рядом с ней до радости любимую фигуру.

— Привет, Джозеф.