Ничто не умирает до тех пор, пока жива память.

Л. Дж. Смит

Каждый из нас когда-нибудь задумывался о смерти. Да, каждый. Рано или поздно, как бы это ни прискорбно.

Хотя чему скорбеть, если понимать, что человек — единственное живое существо на нашей планете, способное осознавать, что такое смерть? Конечно, наши доводы могут быть и не верны, но мы этого вряд ли когда-нибудь узнаем. Кто-то задумывался, что такое смерть после того, как встретил её на своём жизненном пути — кто-то умер из родственников или друзей. Кто-то может задуматься над этим понятием после прочтения книги, кто-то — в бессонную ночь, представляя, что однажды его не станет, что его разум потухнет, всё вокруг станет чёрным, а дальше — а что дальше? Верная смерть.

На этот феномен я смотрел со стороны времени. Да, возможно, это странно звучало, но я не знал, как это ещё назвать. Рано или поздно смерть придёт — это лишь вопрос времени. Эта концепция, скорее всего, верна, но я имел в виду другое. Читая книги об историках или о героях, которые жили, к примеру, ещё в прошлом веке, я будто оглядывался назад и видел, что как бы ни решали свои проблемы главные герои, как бы но поступали, что бы ни выбрали, к сегодняшнему времени они уже давно были мертвы. Конечно, это всего лишь книжные персонажи, но если взять того же самого Пифагора? Ведь он уже давно мёртв. Если переместиться к нему в далёкое прошлое, можно увидеть, как он жил, что чувствовал, о чём размышлял, как приходил к тем или иным выводам в разных сферах философии. Но с тех пор прошло много веков — и вот наш современный прогнивший мир, в котором люди мёртвы если не телесно, то морально.

Смерть за все эти года была везде — умер Пифагор, начались очередные войны, появились политические интриги, эволюция убивала одних и оставляла в живых других. Год за годом, век за веком, эпоха за эпохой — смерть, смерть и смерть. Везде она — приносила боль, радость, чувство мести или пустоты. Наша планета — один большой гроб, на котором мы строили свою жизнь, наивно предполагая, что палач был слишком далеко, чтобы затащить нас в этот гроб. Там, где человек, — там и смерть. Либо гибель сеял он, либо это гибель настигала его.

— Ты чего такая злая?

Я обратил внимание на Файону, когда та с недовольным лицом плюхнулась рядом со мной. Мы сидели в столовой за одном из рядом столов около большого окна, за которым открывались унылый серый вид и мелкий дождь, словно он хотел намочить грустные души людей ещё больше, чем те были до этого от простых слёз. Файона сейчас выглядела какой-то неопрятной и, заметив мой недоумённый взгляд, нервно пыталась пригладить торчащие во все стороны кудрявые волосы.

— Всё пыталась выяснить у братца, зачем он вчера полез к Транту, — бросила она, не глядя в мою сторону и раздражённо накручивая на палец локон волос.

Я удивлённо поднял брови.

— Ты беспокоишься о Транте?

Сердце в груди тревожно заныло от одного только воспоминания о нём. Надменно-холодный взгляд, который временами бывал нечеловечески пустым, длинные тонкие пальцы, словно щупальца неведемого чудовища, чёрные кудри, как тёмные воды ночного океана, — всё это вмиг появилось перед глазами, и дышать стало трудно. Красиво, очень красиво. Но чудовищно странно всё это, слишком странно.

— Он мне нравится, — надула розовый пузырь из жвачки Файона с таким голосом, будто уже сто лет встречалась с Трантом.

— Ты запала на него? — я широко улыбнулся, ткнув локтём её в бок, но от собственного вопроса почувствовал себя неприятно.

— Если судить по тому, как я вчера о нём говорила, ты мог бы и догадаться, — закатив глаза, Файона с высокомерием цокнула языком.

— Ну уж извините, в этом я не слишком умён, тем более хрен разберёшься, когда ты шутить, а когда нет, — весело пожал я плечами.

— Ты не первый день меня знаешь, тупица, так что пора уже разобраться, — фыркнула в ответ подруга.

— Так что Брэн ответил? — я решил сменить тему, не желая с ней устраивать очередную перепалку.

— Да он мудак.

Файона яростно жевала жвачку, скрестив руки на груди, чтобы не выдавать своего напряжения. Но я слишком хорошо её знал, что этого не заметить. Со скольки лет мы с ней дружили? Где-то с пятого класса, наверное, когда мы выросли из начальной школы и выбрали свой путь. Но такое чувство, будто я знал её всю жизнь.

— Ты только сейчас об этом догадалась? — беззаботно сказал я.

— Я хотела ещё вчера с ним на эту тему поговорить, но он куда-то ушёл, а вернулся только поздно вечером, когда я уже спала после тяжёлой тренировки, — проигноривовав мою реплику, пробурчала Файона.

Я тут же понял, про какую тренировку она говорила: моя подруга занималась любительским баскетболом, что даже удивительно, потому что у неё довольно маленький рост. Но я видел, как она играла, да и сам играл с ней, и могу с уверенностью сказать, что у неё отлично получалось всех сделать.

— Может, Брэн опять где-то шлялся со своей компанией? — не желая давить на Файону, мягко спросил я.

— Плевать я на это хотела, — резко ответила она. — Мне было важно понять, почему он теперь ходит ещё более злой, чем всегда.

— Потому что всё из-за этого урода, — безрадностный голос Брэна раздался за нашими спинами, отчего я весь подскочил от неожиданности.

Брэн медленно сел напротив нас двоих и, облокатившись спиной на стенку, посмотрел в окно, явно не желая ни с кем из нас встречаться взглядом, а в особенности со своей сестрой. Та тоже на него не смотрела, так и сидя со скрещёнными руками и глядя куда-то в центр столовой. Вокруг было шумно, но за нашим столиком создавалось такое ощущение тишины, словно мы находились посреди пустыни, в которой вот-вот разразится бешеная буря.

Брэн и Файона довольно часто ссорились или просто не ладили друг с другом. Как бы их жизнь не заставляла страдать, они всегда находили повод устроить конфликт, в котором, как правило, никто не выигрывал, но и никто не проигрывал. А судьба у них была и вправду трудная: когда Брэну было всего полгода, его мать развелась с мужем, который бывал даже в тюрьме, после чего она нашла себе нового мужчину, имевшего дело с наркотиками, и родила от него Файону. Всего пять лет им было дано счастье, пока родители не начали каждый день ссориться из-за наркотиков и пустяков. О детях мало кто заботился, им вдвоём пришлось держаться в этом мире самим: Файона всегда убиралась по дому, стараясь никому не попадаться на глаза, особенно отцу, который обращался с ней, как с рабыней, хотя он сам был тоже темнокожим; Брэн попадал из одной плохой компании в другую — в нём явно сыграли гены своего кровного отца — и пытался найти хоть где-то заработок. Не сказать, что их семья жила бедно, но детям денег не давали, мало что покупали им и забывали покормить. Это сейчас у них жизнь стала более или менее лучше, когда их маму забрали в больницу для психически больных.

По сравнению с ними, моя жизнь была во много раз лучше. Правда, я никогда не жаловался на то, с кем я рос и как, никогда не огорчался на то, что жил без родителей. Да, это, безусловно, грустно, но и с тётей можно вырасти хорошим человеком, особенно когда тебя любили и оберегали. Конечно, я мог быть и плохим человеком, если бы рос со своим родным отцом, но мне в какой-то степени повезло. А повезло ли Брэну и Файоне? Вряд ли. Жизнь изрядно их помучила, дала испробовать вкус боли и одиночества, с силой била прямо по сердцу, но не смогла его сломать. «А разве кто-то говорил, что будет легко?
Каждому из нас предстоит долгая дорога. Дорога, усеянная костями и мертвой плотью, несбывшимися мечтами и разбитыми надеждами, забытыми в пустоте страданий. Здесь только один трон, ожидающий в конце пути. Позволишь ли ты себе стать тушей в параде гнилых тел или все-таки получишь то, что твое по праву? А разве кто-то говорил, что будет легко?» — как-то раз сказал мне Брэн, рассказывая историю своей жизни. Но даже так, в конце концов, они выросли не такими уж плохими людьми, хотя насчёт Брэна я не особо был уверен. У него всегда было такое лицо, словно мысленно представлял, как будет тебя убивать.

— Ты про Транта? — я нахмурился, чувствуя неприязнь к тому, как Брэн назвал нашего новенького.

— Да, — ответил он нетерпеливо.

— Зачем ты пришёл? — Файона наконец посмотрела на брата. — Ты же сказал, что хочешь свалить с уроков. Так и вали!

Она раздражённо махнула рукой в сторону выхода из столовой и снова посмотрела в другую сторону, словно была маленькой обидчивой девочкой.

— Вот теперь точно не смогу уйти, вся школа теперь знает о моём плане, потому что ты орала, — сухо усмехнулся Брэн и потёр глаза.

— Так и тебе и надо.

— Слушай, что ты хочешь от меня? — голос парня дрожал от злости. — Чтобы я пошёл и извинился перед этим уродом, при том что он сам меня отшил? Не будет такого, даже не мечтай. Вообще не понимаю, почему ты привязалась ко мне с этой ерундой.

— Хотя бы не приставай к тем парням, которые мне нравятся, — сквозь зубы ответила Файона.

— Ох, простите, не знал, что он успел понравиться тебе за два дня, — грубо сказал Брэн, напрягаясь от внутреннего вулкана негативных эмоций. — Если не обижать тех, кто тебе нравится, то из этого выйдет все парни школы, кроме самых младших.

— Вот их и обижай, — заносчиво усмехнулась Файона, с неприязнью глядя на брата. — Или это слишком непрестижно для тебя? Я вообще не понимаю, зачем ты навязываешься на драки с учениками этой школы. Тебе, что ли, мало тех, с кем ты всё время проводишь время? Бей их, какая разница-то кого бить, всё равно тебе плевать на всех, тебе никого не жалко.

— А тебя тем более, — бросил Брэн и вдруг замер.

Он понял, что сказал лишнее. С некоторым раскаянием он глядел на то, как Файона сверлила его взглядом, затем медленно встала, всем своим надменным видом показывая, что её ничего не задело, и с каменном лицом ушла из столовой, по пути прихватив спортивную сумку с учебниками.

После её ухода в душе словно появилась дыра. Бездна разворачивалась посреди алой пустыни сердца, а что там внутри? Что? Там демоны одиночества, демоны страха, демоны боли. Там смерть, смерть и смерть. Мне всегда больно было наблюдать подобные сцены, когда Файона и Брэн ссорились. Я не понимал, как они выжили в своей нелёгкой судьбе и почему общее горе не объединило их, не сделало из них дружными, любящими друг друга. Но по тому, как Брэн с отчаянием смотрел вслед уходящей Файоне, я знал, что глубоко внутри они сильно любили друг друга и были готовы защищаться вместе от новых проблем. Просто ни один, ни второй не показывал этого. Конечно, это их дело показывать свои чувства или нет, но подобный выбор мог их привести к полной потери эмоций — всё настолько запрётся внутри, настолько загниёт в гробу, что умрёт, исчезнет без следа в один ужасный миг.

— А куда Файона ушла? — к нам вдруг шаркающей походкой подошла Ирена и показала большим пальцем назад. — Она прошла мимо меня и даже не сказала ни привет, ни что-либо ещё. Что-то случи...

В этот момент она заметила Брэна, который совершенно не обращал на неё внимание и с нахмуренным лицом уставился на стол, напряжённо о чём-то размышляя. Может, даже корил себя за то, что так ужасно грубо поступил со своей сестрой? Но потом он вдруг встал и всё так же с задумчивостью ушёл вон.

— Немного не поладили, — тихо ответил я, отвечая на немой вопрос подруги, которая села рядом со мной.

Я удивился, увидев, что за её спиной стоял с ничего не выражающим лицом Трантер. Даже не скажешь, что ему было на всё совершенно плевать, что он словно превратился в само равнодушие. Нет, у него был такой вид, будто у него отняли способность мыслить и чувствовать, точно у него не было ни мозга, ни нервной системы, ни сердца, ни души. Мешок с пустыми костями — там один мрак и тьма.

— Я тут Транта тебе привела, он искал тебя, — лениво протянула Ирена, как всегда уткнувшись в свой телефон.

— Меня?

Я перевёл удивлённый взгляд с подруги на молча стоявшего Транта, не спешил отвечать на мой вопрос.

— Хотел сказать, что я принёс книгу, которая поможет тебе во многом разобраться, — наконец сказал Трантер, не спеша внимания из рюкзака книгу в чёрной обложке, и протянул её мне.

— С-спасибо...

Когда я принял её из его рук, у меня бешено стучало сердце. Трант принёс мне книгу? Зачем? Чего он таким образом добивался от меня? Он потрудился купить мне эту книгу или взял где-то в себя? Он что, делал мне подарок? Или мне потом нужно будет вернуть эту книгу?

Видимо, у меня на лице отразился весь этот поток вопросов, потому что в следующую секунду Трант снисходительно начал объяснять:

— Эту книгу я прочёл ещё очень давно и не раз, так что знаю её наизусть и могу её подарить тебе. В принципе, мне понравилось, как ты размышлял вчера о Вселенной и пришельцах, но мне всё же захотелось направить твои мысли в верную сторону и дать нужную и проверенную книгу, — его взгляд скользнул по раскрытым страницам книги, которую я читал до того, как пришла Файона. — Мне не так часто попадаются умные люди, чтобы с ними общаться на такие же умные темы. Ты куда умнее, чем все мои знакомые, но всё же хочется, чтобы ты не ошибался, и хочется помочь тебе приобрести ещё новые знания.

Я был полностью ошеломлён. Инстинктивно сжимая в руках подаренную книгу, я никак не мог собраться с мыслями, чувствовал себя рассеянно, точно кто-то неосторожно подул на одуванчик и все его семена полетели в разные стороны. Всё смешалось, как тысячи фейерверков, пущенных в небо по одному через каждую секунду. Я не знал, чего ожидать от такого всплеска теплоты со стороны Транта по отношению ко мне, и терялся в догадках, почему он так поступил и с чего вдруг подарил мне книгу. Конечно, он мне уже что-то объяснил, но я всё равно не мог поверить в происходящее. Неужели я вчера всё-таки сумел произвести на него хорошее впечатление? И вправду ли оно было настолько хорошим, что Трант подарил мне сегодня книгу?

Хотя последняя его фраза меня натолкнула на мысль, что он хотел, чтобы я стал умнее, чтобы со мной ему можно было разговаривать на равных, но я понимал, что это не самая удачная идея, потому что, как-никак, Трант куда более хорошо разбирался в точных и технических науках, нежели я. Хотя я мог предположить, что он не так хорошо знал гуманитарные науки, как я, но в этом сомневался. Но всё же... Если моя теория верна и он хотел, чтобы я стал умнее, то я всё равно не понимал, как такой холодный и довольно эгоистичный человек, как Трантер, вдруг подарил мне книгу. Это просто не укладывалось в голове.

А потом меня вдруг осенило: Трант сказал куда больше, чем два-три слова! Вчера он ведь совсем был не разговорчив, а тут целую речь сказал, если это так можно было назвать! Может, с ним опять что-то случилось или это просто моё первое впечатление о нём было не совсем верным? Я не знал, но надеялся узнать.

— Это... Это очень приятно и неожиданно, — растерянно ответил я, не зная, куда деть глаза. — Только я не совсем понял, с чего бы вдруг тебе дарить мне книгу... Тем более я вчера уже сказал тебе, что не буду ничего подобного про пришельцев читать.

— А это тогда, по-твоему, что? — Трант кивнул в сторону моей раскрытой книги.

— Это уже другая книга, — я неловко улыбнулся. — И определённо не про пришельцев.

— Ага, а про нашу душу и про смерть, — загробным голосом обронил Трантер, внезапно сделавшись ужасно мрачным — казалось, ещё немного и вокруг него станет летать сама тьма.

Я не знал, как реагировать на эти слова. Мне стало ещё более неуютно, в сердце закралось щекотливое чувство тревоги и предупреждения об опасности — если продолжать этот разговор, то на каждом его шагу может появиться внезапная опасность, трещина, ведущая в бездну, или монстр непонимания. Надо было быть как можно аккуратнее, не наступить на шипы незнания друг друга.

— Я... Я хотел разобраться в этой сфере, понять человеческое сознание, его разум, его жизнь и смерть... — пробубнил я, совсем сбитый с толку, и изо всех пытался взять себя в руки.

— Смерть не есть зло. Ты спросишь, что она такое? Единственное, в чём весь род людской равноправен, — мрачно ответил Трант, смотря куда-то мимо меня.

— Как раз из-за этой якобы не злой смерти сейчас и не существует больше Сандерелиса, — я опустил взгляд на свои руки, лежащие на столе. — Ты ведь слышал, что сегодня будет похороны всего города? Каждый человек, потерявший своего друга или родного из-за крушения Сандерелиса, сегодня ночью выпустит в небо летающие фонарики. К этому процессу явно присоединятся ещё те, кто просто не равнодушен к судьбе погибших жителей. Может, у тебя тоже кто-то погиб их родных в этом городе, отчего ты такой весь холодный? Хотя ты и раньше не был теплее, но сейчас...

Удивляясь, что так смело высказал Транту некоторые свои предположения и мысли, я не смог договорить, как и не смог вытерпеть и всё же посмотрел на него. Трантер был мертвецки-свокоен, хотя выглядел он сейчас ещё более похожим на мертвеца. Смертельно бледный, он, казалось, утратил способность дышать и стоял совершенно неподвижно, точно заледенел от собственного холода. Невозможно что-либо было прочесть по его лицу, ничего нельзя было понять и по его глазам. Я не знал, о чём Трант думал, попал ли я в цель, или он просто задумался над чем-то ужасном, отчего так весь и побледнел. В один момент я даже удивился, что меня не стало раздражать то, что я почти ничего не знал об этом загадочном человеке, потому что с каждой тайной мой интерес к нему становился лишь сильнее.

Когда Трант заговорил, его голос был похож на скрип половиц под тяжестью чёрного духа Смерти, но лицо и глаза всё так же ничего не выражали.

— Да, я потерял там своего отца.

Вот и всё, что он сказал. Так мало, но это уже был какой-то прогресс в моём деле. Но с другой стороны, мне стало его жалко. Потерять отца... Любая потеря — это всегда боль, всегда убийство собственных чувств и мыслей. Может, именно поэтому Трант был таким отчуждённым?

— Ты... Ты был с ним близок? — я не желал давить на него, но с другой стороны, мне хотелось ему чем-то помочь. А чтобы хоть как-то помочь, нужно сначала было во всём разобраться.

Трант некоторое время помолчал, словно я задал слишком сложный вопрос, но потом холодно ответил:

— Перед его смертью мы были с ним очень близки.

— А как он появился в Санлерелисе?

Ужасно, как же отвратительно на душе. Я чувствовал себя так, будто был на допросе и расспрашивал преступника. Что за поршивое ощущение. Почему Трант не может отвечать нормально? Да, ему явно больно говорить на эту тему, но когда людям больно, они либо совсем не отвечали, либо изливали душу, но Трантер делал совершенно по-своему, не так, как все. Собственно, быть как все — тоже не в его духе.

— По работе, — продолжал всё так же сухо и коротко отвечать парень, совершенно не выражая никак чувств, словно запер их настолько глубоко, что больше не мог их оттуда достать.

— А с кем ты тогда сейчас живёшь? — как бы мне не было его жалко, мне всё же стало интересно.

— С мамой.

Чёрт возьми, да он издевался. Трант явно видел, что мне не комфортно от этого разговора, больше похожего на допрос, но никак этому не подавал вид, лишь продолжал без эмоций отвечать, как робот. Вот это уже начинало меня раздражать, хотя я был рад, что узнал одну важную информацию: раз он жил с мамой, то можно было что-то узнать от неё. А вот это уже реально хорошая идея.

— А ты будешь участвовать в этих похоронах? — с любопытством спросил я, понимая, что хотел бы тогда провести это время вместе с Трантом.

— Мне не нравится, что эту процессию назвали похоронами, — он поморщился, наконец хоть что-то проявив на своём лице, и с цинизмом продолжил: — Люди ведь не будут никого хоронить, так как тел до сих пор не нашли. Это сделано лишь для того, чтобы почтить память. Похороны — это лишь для себя, для успокоения собственной души и души умершего человека. Положить тело мертвеца в гроб и закопать его как можно глубже, словно таким образом можно избавиться от боли и от воспоминаний о нём. Но это совершенно не так: память о погибшем человеке всё равно живёт в тебе, продолжает своё собственное существование и, казалось бы, даёт вторую жизнь умершему. Можно даже сказать, что человек не умрёт до тех пор, пока не умрёт о нём память. А память о погибших жителях Сандерелиса останется ещё очень надолго. И ещё очень долго будет всех нас мучить.

Теперь я не сомневался в том, что сундук его чувств существовал, а сейчас даже наконец-то открылся. В глазах Транта ясно отражалась боль и такая невыносимая тоска, будто он потерял не только отца, но и многих близких для него людей. Можно ли было такое предполагать? Если только быть уверенным в том, что Трант и вправду жил в Сандерелисе. Но подобный вопрос я не решился задавать: и без того я уже надавил на него. Хоть он этого не показывал, но у меня складывалось такое ощущение, что именно так оно и происходило. И тем более его речь, его последние слова... Трантер был безусловно прав, наверняка не один год люди будут вспоминать о Сандерелисе и явно не один год будут пускать китайские фонари — память не даст покоя до самой нашей смерти.

— Эй, слушай, Риель, — Ирена вдруг легко толкнула меня, чтобы привлечь внимание, и кивнула подбородком в сторону своего экрана, на котором помимо текста красовалась картинка с кладбищем. — Сегодня ночью нашли на кладбище две новые с безымянными плитами могилы, которые неизвестно откуда взялись, а рядом с ними были вырыты ещё две, но никого в них не было, — она подняла на меня воодушевлённый взгляд. — Как думаешь, кто это делает? Может, призраки? Или мёртвые жители Сандерелиса решили выкопать себе могилы?

От этой истории мне стало как-то не по себе и я перевёл взгляд на Транта. Тот, к моему удивлению, стоял нахмуренный и о чём-то сосредоточенно размышлял, пока после нескольких секунд не бросил на меня странный взгляд и не скрылся за дверями столовой, оставив меня мучиться навязчивой мыслью: а не Трантер ли выкапывал эти могилы?..