С давних пор мир охвачен смутой. Период смертей, сражений и доблестных воинов. Народ восстаёт против Императора. Хватается за мечи, шагая в лучшую жизнь. Их называют «Противостоянием», пусть точно и неизвестно, кто именует их так. Они подставляют свои головы под снесение, устраивая мятежи, обнажая истинное лицо главы, за которым стоят толпы людей, делающие всё его руками. Многим кажется, и утверждение это крайне верно, что он и сам не понимает, что является лишь лицом и никак не руководителем.

У него есть личные дьяволы, шепчущие на ухо то, что тот должен сделать. Все знают это. Наверное, знает и он сам. Но если Императора жизнь такая устраивает, то народ бунтует.

Если кому-то не везёт родиться обычным человеком без уникальной силы, предопределяющей судьбу, то жизнь его обречена. Таковы правила: они будут прислуживать и унижаться всю свою жизнь, до самой смерти, ведь их жизни принадлежат не им. Они — собственность того, кто выложил не столь большую сумму денег за рабочую силу. А значит, у них нет ни надежд, ни возможностей.

Однако, когда у себя обнаруживается уникальную способность, открываются все двери. Золотые двери в лучший мир, в имперскую гвардию. И здесь зарождается душа воинов. Именно там, под гнётом наставников и страхом смерти, переживая страшные ранения — начинается новая жизнь, которой видать не многим.

И в этом заключается несправедливость. Жизнь, которую они так ненавидят. Но так или иначе в их сердцах, в сердцах Противостояния, горит огонь. Огонь, который нельзя потушить; огонь, который спалит все правила; это огонь отчаяния и вместе с тем готовности к победе.

— Работай усерднее, Минджон! Пусти в ход все свои чувства. Сосредоточься на клинке. Вот так… на самом его кончике, — рассекая воздух, наставница лишь недовольно фыркает, когда движения девушки кажутся ей слишком плавными и предсказуемыми.

Вечернюю тишину, которую, кажется, буквально можно резать ножом, разряжал лязг стальных клинков. Шаг за шагом движения наставницы становятся резче; игра набирает обороты, подходя к финишу. Она готова сразить девушку одним ударом, застать её врасплох, а после приставить клинок к шее, не давая ей иного выбора, кроме как сдаться, но её истинное желание — научить. Показать, что она всё ещё не так усердно работает, чтобы постоять за себя.

Наставница делает выпад вперёд, посильнее сжимает эфес, дабы не выпустить тот из рук, и, взмывая в воздух, направляет лезвие на её высочество. И пусть та не сильно хороша в ближнем бою, пусть и делает ошибки, она слишком хорошо знает свою наставницу, чтобы определить её следующий шаг. Исходя из этого, она отступает назад, напрягает каждый участок своего тела, прислушивается к её движениям, когда та оказывается прямо над ней, готовая нанести удар, дёргается вбок, скользит по влажному полу, пачкая платье, а после, ударив на первый взгляд хрупкую девушку прямо в грудь, выпускает клинок из рук, направляя его прямо ей меж глаз. И он летит, рассекая холодный воздух, мчится прямо в точку на лбу наставницы, а после падает, когда девушка приходит в себя и сбивает клинок Минджон за мгновение до того, как тот застрянет в её голове.

— И не говори, что это была не гениальная тактика, — начинает девушка, с улыбкой на лице шагая к тренировочному клинку. Кажется, словно она выиграла все битвы мира и теперь может идти вприпрыжку рядом с наставницей. — Признай, что ты проиграла, Джимин, — улыбается девушка, остановившись напротив неё.

— Не называйте меня так, ваше высочество. В этой форме для вас я только наставница, — шепчет девушка, смахивая капли пота со лба.

Девушка хихикает, убирая с лица выбившиеся пряди волос. Конечно, в этой форме она для неё лишь наставница, однако, сняв её, она, кажется, сама того не понимая, становится её личным защитником от внешнего мира. Так её растили. Так ей всегда твердили. Всё, ради чего она живёт — благополучие её высочества. Так или иначе, она выросла для неё хорошим другом, прежде чем стать ей наставницей. Их связывает нечто большее, чем десятки лет совместного проживания. Их связывают воспоминания, совместные тренировки, взлёты и падения. И они переживают их вместе. Джимин стала для неё старшей сестрой, не дающей спуску. Джимин стала для неё утешением и вместе с тем причиной, почему она должна работать над собой. Когда она уйдёт или её не станет, Миджон придётся бороться самостоятельно.

С десяти лет Джимин находится во дворце Алых облаков. Когда её родители получили работу у имперской семьи, каким бы низким рангом они ни обладали, они сорвались с места, бросив родной домик в лесу, оставив привычную рутину там, и оказались прислугой во дворце. Казалось бы, они достигли всего, чего желали, однако не Джимин. Жизнь прислуги была не для неё. У неё есть силы, индивидуальные способности, которыми она научилась пользоваться. А поэтому, тренируясь бок о бок с дочерью Императора, она боролась изо дня в день, имея всего одну цель: стать одним из представителей имперской гвардии.

Но и этим мечтам не суждено было сбыться. За десятки лет, каким бы тернистым путь в армию не был, пробиться ей не удалось. Попасть разведчиком в гвардию и быть вместе с тем девушкой — невыполнимая задача. Так или иначе, ей хочется верить, что она стала лучшей версией себя, когда ей дали титул наставника. Она старалась принять его с честью, однако что-то всё равно безудержно в ней кричало, что это не то, к чему она шла.

Ким Минджон для неё же спасательный круг, что держит её на плаву. Он любит эту девушку за её открытость; любит, что та, пусть и по-своему глупа, порой говорит то, что именно она хочет услышать; любит её как сестру за то, что, несмотря на свой статус, та не смотрит на неё свысока. Всё это для неё ценно, и всё это она бережно хранит в своём сердце.

— Ну переставай! — вдруг воет Ким, бросившись на шею Ю. — Сними ты уже эту маску и верни мне мою, Ю Джимин, — по-детски смеётся та.

И девушке ничего не остаётся, кроме как отойти от образа наставницы и до поры до времени вернуть образ подруги. Она улыбается, расцепив руки Минджон у себя на шее.

— Так-то лучше, — довольно лепечет Минджон. — Покончим с тренировками на сегодня. Вот, видишь? Смотри, как посинели твои пальцы, — подняв руку Джимин, девушка принимается растирать её тонкие изящные пальцы, аккуратно, стараясь не задеть ещё не полностью зажившую рану на левой руке. — Идём. Попрошу приготовить нам чай.

И, широко улыбаясь, она подталкивает Ю в сторону дворца. Уставившись в пол, рассматривая пятна на юбке, она шагает за её высочеством в сторону беседки у искусственного озера. Что-то не даёт покоя. Она чувствует, как что-то едкое и противное смешивается с кровью и течёт по её венам. Но назвать, что это, сложно. Удушающий страх? Отчаяние? Или, вернее будет признать, что сказать точно — просто невозможно. Она не знает. Джимин путается в собственных мыслях и чувствах, но не старается распутывать этот клубок. «Лучше оставить всё как есть», — раз за разом проносится в голове.

Когда они ступают по гравию, уши наполняет характерный звук. Минджон, оказавшись в беседке первой, опускается на холодную табуретку, предлагая Джимин сделать то же самое. А поэтому, подобрав юбку и оперев ножны о перила, она аккуратно садится на табуретку, устремив взор к ночному небу. Пристально глядя на девушку, Минджон, кажется, в самом деле может разглядеть, как крутятся шестерёнки в голове наставницы. То, как та поджимает губы, как суживаются её глаза, превращаясь в маленькие щёлочки, — пусть и не говорит многого о состоянии Ю, но служит сигналом, что она закрывается в себе, не переставая прокручивать что-то в голове.

— На что ты так пристально смотришь? — тихо спрашивает девушка, когда Джимин глядит на смену караула. — Или вернее будет спросить: на кого?

По серьёзному лицу наставницы бежит тень улыбки. Сложив руки перед собой, она откидывается немного назад, поворачиваясь лицом к её высочеству. Подхватив небольшой белый чайник со стола, который так бережно несколькими минутами ранее ставит прислуга в невзрачном белом одеянии, одной рукой придерживая рукав, она наливает немного горячего напитка, после осторожно потягивает небольшой сосуд Минджон. Та принимает его из её рук, делая небольшой глоток. Налив немного травяного чая и себе, отставляет чайничек, смотря прямо в глаза девушке.

— Думаю, они усердно тренируются, чтобы оставаться здесь. Ходят слухи, но это только слухи, и я вам об этом не говорила, — с озорной улыбкой, пригрозив пальцем, говорит Ю, — что на их спинах красуются десятки шрамов от тренировок, а эти глупцы хвастаются ими в казармах! Беспредел, не так ли?

Минджон смеётся.

— Я бы посмотрела на это!

— По правде говоря, — вновь поникнув, начинает девушка, — я не знаю, что и думать. Народ бунтует, и я не могу быть уверена, что вы в безопасности.

В глазах Минджон что-то блестит. Она тяжело выдыхает, собираясь с мыслями. Отпивает уже остывший чай, постаравшись вместе с ним проглотить и ком в горле, прежде чем сказать:

— Я знаю, что ты беспокоишься, но будь уверена в моих силах. Отец не оставит меня без стражи, а вместе с ними мне ничего не угрожает, — накрыв своей ладонью холодную руку Джимин, она успокаивающе глядит на неё, стараясь заверить, что всё будет в порядке.

И Минджон в самом деле не боится. Она уверена, что ей ничего не угрожает, пусть и большинство думает иначе. Ей хочется помочь людям, у которых нет статуса или уникальных способностей. Поэтому порой, несмотря на запрет отца, она вызывает дожди не только для полей империи, но и на тех, что ей не принадлежат. Она делает это от чистого сердца, рискуя быть пойманной, однако она также знает, что это стоит того.

«Так быть не должно, — твердит себе она. — Несмотря ни на что, мы должны оставаться людьми. Они тяжело работают, я знаю это. Их судьбы в чужих руках, и если только я могу ослабить их страдания, то я постараюсь сделать для этого всё, что в моих силах».

Опустив взгляд в воду, она наблюдает за плавными движениями рыб. Смотрит с наслаждением, как те, рассекая холодную воду, мчатся друг к другу, а после вместе уплывают прочь.

— Думаю, вам пора. Час поздний, а завтра вас вновь ожидают тренировки. Отоспитесь хорошенько, это полезно для кожи.

Поднявшись на ноги, Ю хватает ножны, удерживая их стальной хваткой. В последний раз глядит на Минджон, которая спешит улыбнуться и пробормотать что-то наподобие «Не стоит меня провожать, я доберусь до комнаты сама», и, кивнув, большими тяжёлыми шагами спешит вернуться в свою комнату, дабы там, обтеревшись мокрым полотенцем, стирая липкий пот с лица и шеи, упасть на подушки и постараться выспаться.

Оставшись сидеть под холодным ветром, Минджон опускает голову на руки, прикрывая глаза. Ей скучно. До смерти скучно. Как давно она не выходила за пределы дворца? Как давно гуляла без присутствия слуг? Как давно давала себе волю? Уже и не припомнить. Её запирали во дворце последние несколько лет, не давая спуску, и если поначалу её это устраивало, то сейчас тоска внутри разрасталась с колоссальной скоростью.

Как вдруг голову озаряет идея.

«Я ведь никогда раньше не пробовала поговорить с отцом по этому поводу», — думает она.

А внутренний голос мгновенно отвечает не давая покоя:

«Зачем пытаться, если всё равно знаешь, каков будет результат: он скажет тебе "нет" и ты, не найдя за столько лет в себе силы возражать, опустишь голову и уйдёшь, смирившись. Так зачем испытывать это, если результат уже заведомо известен?»

И пусть она понимает, что крик здравого смысла говорит правду — признавать она того не собирается. Верно, она попробует, поставит всё на кон, не не сдастся, не испытав удачу. Она точно знает, что потом будет жалеть себя и корить за то, что не попробовала. Чхусок в следующем месяце, и если только отец разрешит — она будет плясать от счастья, наконец воспользовавшись возможностью посетить празднование.

Поэтому, поднявшись на ноги, она срывается с места, держа путь в библиотеку. Ей хорошо известно, что отец будет там. Пробегая мимо стражников, бросая им приветствия, она мчится вниз по тропинке, настигая небольшого строения. Переступая через порог, зацепившись за него носком своих туфель, теряет равновесие, но не падает, лишь немного зацепив мальчика со стопкой книг. Тяжело дыша, вприпрыжку она бежит между рядов с писаниями, ориентируясь на знакомый силуэт. Однако останавливается в паре метров, когда замечает незнакомого мужчину в военной форме, который, склонившись над головой Императора, кажется, чем-то сильно обеспокоен.

— Противостояние собирается наступать. Они собирают на вас информацию, выискивают слабости, — шёпотом говорит мужчина лет тридцати пяти. Его лицо покрыто шрамами, на правом глазу повязка. Минджон остаётся только гадать, что тот пережил. — Вы понимаете, к чему я клоню, мой господин? — Император качает головой. Пусть взгляд его направлен на книгу, и Минджон, и мужчина в форме знают, что тот полностью обращён в слух. — Военная мощь нашей армии пусть и хороша, но противостоять слухам мы не можем. Если они вновь раскроют ваши тайны — это подорвёт вашу репутацию. В который раз. И на нашей стороне будет меньшинство.

— И что вы предлагаете? — строго спрашивает Император, захлопывая книгу. Он сверлит его взглядом, дожидаясь ответа.

Минджон может поклясться, что видит, как трясутся руки у воина. Под таким пристальным свирепым взглядом сложно устоять. Тем не менее мужчина продолжает:

— Ваша дочь, как бы прискорбно это ни звучало, — ваша слабость, — он нервно кашляет, прежде чем продолжить: — поэтому ради её благополучия я предлагаю собрать славных воинов, лучших из лучших, с уникальными способностями и навыками, дабы те встали на её защиту. Я уверен, что Противостояние решит воспользоваться шансом отнять её у вас, и тогда мы нанесём ответный удар.

Тяжело дыша, сжимая кулаки, мужчина не опускает голову, с невероятной решимостью глядя в сторону Императора. Потирая зудящие глаза, его величество тщательно обдумывает предложенное. Благополучие его дочери на первом месте, и даже если ему придётся выложить кругленькую сумму, он готов сделать всё, чтобы та осталась цела и невредима.

— Тогда сделаем так, как вы говорите! Проведите отбор. Выберите лучших из лучших и обеспечьте безопасность моей дочери. Отряд под вашим руководством, — сжимая руки в кулаки, уверенно шипит его величество.