Слова младшего в тот день оставили за собой чувство большой недосказанности. Юнги ночами думал над ними, изрядно злясь и ругаясь мысленно на тех, кто строит панельные дома, не предусматривая при этом в них шумоизоляцию; и ту парочку этажом выше, которая очень любила заниматься сексом так, чтобы весь подъезд об этом знал. Но только сегодня утром, собираясь на работу, он вспомнил, что над ним нет никакой парочки. Над ним жил Хосок. А у Хосока уж точно парочки не было.

Во входную дверь очень громко постучали, Юнги чуть не разлил кофе от такой неожиданности и даже испугался от одной мысли о том, кто может так стучать. Парень посмотрел в глазок и вроде как даже сначала успокоился, увидив там знакомое лицо Хосока, но только когда открыл ему — понял, насколько всё страшно.

Чон был бледнее фарфора и шагал еле-еле, одной рукой обхватив низ живота, другой закрывая рот, а вдоль его пижамной футболки простиралось длинное оранжевое пятно, источавшая запах весьма неприятный. Что это — догадаться было нетрудно.

Парниша рыдал и весь трясся, в конце концов буквально упал в объятия своего хёна, не совладав со своими ногами.

— Господи, Хоби... Что случилось? Тебе плохо?! — воскликнул Юнги и, подхватив его, помог дойти, если не донёс, до дивана в гостинной самостоятельно. — Что?! Что такое?! Говори, Хосок!!!

— Юн-нги... — заикаясь вымолвил Чон, изо всех сил пытаясь продолжить свою фразу, но не смог. Его вырвало прямо на ковер, из-за чего он заревел пуще прежнего: — Юнги, прости пожалуйста!.. Я не нарочно!..

— Хосок, мать твою, что случилось?! Мне насрать на этот ковёр! Что с тобой?! — уже орал старший. Присаживаясь рядом на колени, парень всё крепче и крепче продолжал сжимать его ледяную ладонь в своей руке. Видя, что крик только сильнее усугубляет ситуацию, он сбавил тон и, мысленно корчась от мерзотного запаха, стёр с его нижней губы остатки рвоты вместе со слюной и уже мягко произнес: — Солнышко, что случилось? Что болит? Где болит?

— Юнги... Ты мо-можешь в-вызвать м-мне «скор-рую»?.. — превозмогая не покидающую всё тело дрожь, Хосок произнёс эти шесть чёртовых слов, ради которых, собственно, сюда пришёл. Только и всего лишь.

— Хорошо, хорошо, конечно, — парень немедленно достал телефон и уже начал набирать номер местной больницы. — Но ты можешь объяснить, что случилось?

— Я п-проснулся и мне стало п-плохо... Мен-ня вырвало... Очень мног-го раз... и... И я потянулс-ся за мобильником, чтоб-бы позвонить в «ск-скорую», но он сел... Я не нашёл за-зарядку, я не знаю, к-куда она могла деть-ся... Юнги, пож-жалуйста... вызови «с-скорую»... — С трудом связывая слова, Хосок кое-как заставлял язык шевелиться, когда опухшие глаза уже, кажется, плавали в глазницах.

— От чего тебя вырвало? Ты что-то съел? Почему тебе стало плохо? Ты можешь сказать? Есть предпо... — уже нажимая на кнопку «вызов», вновь попытался спросить Мин и, трясясь не меньше младшего, приложил телефон к уху, однако Чон не дал ему договорить, срываясь на истерику озвучивая то, что Юнги так боялся в своей жизни услышать:

— У меня рак, хён! Мне страшно!

В трубке уже послышался голос дежурного врача, но после сказанных младшим слов, телефон из руки парня выпал, а сам парень на секунду из реальности. С уст сорвалось лишь тихое:

— Чёрт...

Но долго пребывать в состоянии ступора ему не дает Хосок, который, похоже, уже начал задыхаться от собственной боли. Юнги понимает, что имея при себе  «Хонду» и умирающего прямо на глазах близкого ему человека, было бы глупо терять драгоценные минуты на ожидание кареты скорой помощи.

Он рывком сдернул покрывало с дивана и закутал в него друга, осторожно обхватывая и поднимая на руки. Юнги понёсся вместе с ним в прихожую и, быстро открывая дверь, сорвался на самый быстрый бег вниз по лестнице, считая, что даже ожидание лифта может оказаться слишком длительным.

Только в машине, уложив Хосока на переднее сиденье с опущенной до ста сорока градусов спинкой, Мин обратил внимание на то, что он выбежал на улицу в одних носках и тапках. Хосок же вообще оказался босой.

Юнги выжимал газ так сильно, как только мог в тот момент, и гнал на красный свет, а плач Хосока заставлял сильнее сжимать в руках руль, а вскоре переместить одну из них на бледную холодную и мокрую ладонь рядом, также сильно в неё вцепляясь.

— Не смей подыхать, Чон, слышишь?! Всё будет хорошо. Дыши глубже, — цедит сквозь стиснутые зубы старший, на что в ответ слышит лишь слёзное:

— Прости...

И снова.

— Прости...

— Прости...

— Прости, хён... Ты... Ты злишься?..

— Нет. — И это ложь.

Юнги сейчас просто на взводе. Почему?.. Почему о раке он узнаёт только сейчас? Почему Хосок не сказал ему о нём раньше?

Со снежным вихрем на асфальте они въехали на больничную автостоянку. Мин поставил машину на ручник, вылетел из салона и подбежел к дверце со стороны Хо, вытаскивая и его, словно какую-то тряпичную куклу, тоже. Парень уже почти потерял сознание.

Чуть не поскользнувшись на кафельном крыльце, Юнги влетел в отделение приёмного покоя, из последних сил прижимая друга к себе, и прокричал на весь коридор:

— ВРАЧА! ПОЖАЛУЙСТА!

Встревоженный дежурный, объявив по громкоговорителю «Код синий! », тут же сорвался к ним. Подоспевшие санитары быстро уложили парня на носилки. Проверив пульс, дыхание и зрачковый рефлекс, мужчина обратился к Юнги:

— Вы можете рассказать, что случилось?

Мин сначала, похоже, не услышал. Он всё смотрел на Хосока. Его исхудавшее тело, синие губы, зареванное лицо, свинцовые веки и измученный вид совсем не выдавали в нём того светлого и тёплого юношу, которого Юнги знал, А голову всё никак не покидал вопрос: как это случилось? В какой момент его любимый цветочек стал увядать, а главное, почему он никогда не обращал на это внимание? В попытках на него ответить Мин, сам того не осознавая, прокручивал сюжет этого утра у себя перед глазами снова и снова. Он даже не заметил, как начал плакать.

В тот момент парень действительно познал истинное значение слова «шок». События сегодняшнего, ещё даже не успевшего начаться дня, буквально оглушили его, и всё настойчивее продолжали поглощать его разум, что он уже даже не разбирал, что происходит вокруг, лишь судорожно метался глазами из стороны в сторону. Но как ни старался он избавиться от навязчивых мыслей, картинка рыдающего и едва стоящего на пороге его дома юноши рисовалась в голове в тот момент, как назло, особенно чётко, не говоря уже о том, что сейчас этот самый юноша лежал рядом, едва находясь в сознании.

Словно сквозь толщу воды слышался голос врача, но, кажется, ему всё же удалось до него докричаться:

— Молодой человек, пожалуйста, ответьте на мой вопрос, если хотите, чтобы мы помогли этому парню!

Слова застревали в горле, а наплыв эмоций каждый раз норовил оборвать его речь, но боясь, что потраченное на пустые слёзы время может очень плохо сыграть в ворота Хосока, Юнги всеми силами пытался рассказать всё как было, и без остановок.

—... я начал звонить, попутно пытаясь выяснить, что он съел и когда... Я думал это просто отравление, но потом он сказал, что у него рак... Черт!.. Почему ты не сказал мне об этом раньше?!. —  Мин, склонился над носилками, уже даже не расчивая на ответ адресовал свой вопрос, быстро ставший риторическим, Хо в надежде, что тот его хотя бы всё ещё слышит. Хосок лишь тяжело дышал.

— Тише, тише, — врач погладил Юнги по плечу и снова спешно спросил: — Рак чего? Он вам сказал?

— Нет... У него одышка началась... Я дальше спрашивать не стал, сразу его в охапку и помчался... Я так боялся, что не успею... Господи, Хоби... — Юнги вытер слёзы, отводя слипшиеся пряди от потного лба — себе и Хо. Холодная рука юноши, безвольно лежавшая на серо-сиреневом махровом покрывале, впопыхах схваченном Мином, кажется, почти слилась с ним цветом, а у последнего от одного только взгляда на неё внизу живота боль крутила жутким спазмом. Но вскоре ему всё же пришлось её отпустить.

Врач что-то торопливо записал на планшете, а затем выдал свои мысли вслух:

— Раз его вырвало, скорее всего это либо желудок, либо печень. — Следом же отдал команду остальным, озвучив то самое страшное слово: — В реанимацию.

Мужчины, сорвавшись с места, привели носилки в действие и быстро покинули коридор, скрывшись за дверями реанимационного отделения. Мин остался в холле один. Один в своей совершенно не знающей границ боли, которая словно иглами пронзала его сердце от одной только мысли о том, что Хосоку за стенкой сейчас ещё хуже.

«Почему... почему... почему... почему... » — повторял Юнги до тех пор, пока слово не начало казаться ему бессмысленным, но он всё ещё не мог понять... почему? Почему Хосок ничего ему не сказал? Почему он терпел всё в одиночку? Почему скрывал?

Минуты ожидания тянулись долго и мучительно, а из-за тяжёлой двери так ни разу никто и не показался. Времени на раздумья было много, да только постоянное проматывание в голове одних и тех же вопросов так и не дало на них ответа, лишь сильнее загоняло в тупик и давило на больные воспоминания.

Однажды Юнги уже чуть было не потерял своего друга.

Это случилось год назад, когда умерли родители Хосока. Он с самого детства знал Чонов как не самую благополучную семью, любившую не просто выпить, но и изрядно напиться. Вскоре они и употреблять начали, но тот день был особенным. Это был день рождения Хо. Парнишка уже даже не ждал подарков и поздравлений, надеялся лишь на то, что сегодня родители будут хотя бы трезвыми. Однако те, видимо, сыну предпочли дозу. Как потом оказалось, смертельную.

«Во всяком случае, они тебя не били... » — сказал тогда Юнги, что было самой большой его глупостью.

«Да лучше бы били! А так им вообще до лампочки было! » — Хосок ревел всю дорогу на похороны, все похороны и всю дорогу домой, однако, кажется, вовсе не от боли утраты. От обиды. — «Спасибо, мама, папа, за подарок на день рождения! Называется "Да, сынок, ты совершеннолетним стал, тебе родители больше не нужны"! А пока я ребёнком был?! Где вы были?!» — кричал он, склонившись над двумя скромными надгробиями. — «Зачем рожали тогда?! Зачем?! Я же даже вам не нужен был! Зачем?! »

Пока отец с матерью были живы, Хо ещё как-то старался держаться на плаву, но их предательская смерть в тот день перечеркула все надежды, едва теплившиеся в его юном сердце. Кажется, смысл жизни, которого в жизни и так особо не было, в этот раз решил исчезнуть окончательно.

Слава богу, у Юнги были ключи от квартиры Чонов, и он как раз вовремя тогда в один из дней решил навестить своего друга, заодно и выбить из его рук баночку с анальгином, содержимое которой рассыпалось по всей кухне. А ведь если бы он не среагировал так быстро, то оно, вероятно, уже находилось бы в желудке младшего.

Вроде бы мозги Хосоку тогда вправить получилось, но с тех пор постоянная тревога за младшего только лишь усилилась. Он уже не казался таким жизнерадостным, как когда-то в детстве.

«Сколько же ты натерпелся... Хоби... » — По щекам Юнги вновь потекли слезы.

К тому моменту, как двери реанимации наконец открылись, Юнги уже давно потерял счёт времени. На работу он не поехал, за что наверняка потом обязательно получит выговор от начальства, но вопросы жизни и смерти, которые решались прямо сейчас, были для него намного важнее.

Он вытер лицо и соскочил со стула, в три шага приблизившись к мужчине.

— Доктор, что с ним?!

— Состояние стабильное, средней тяжести. Вы правильно сделали, что не стали терять время и ждать «скорую».

— Что означает «стабильное средней тяжести»? — Врачебный язык оказался парню труден в понимании. — Как он себя чувствует?

— Давление высокое, кислорода в крови мало, пульс слабый, — пояснил врач.

— Но он в сознании? — не унимался Юнги.

— Да, он в сознании.

— Мне можно к нему?..

— Вы ему кем приходитесь? У нас только близким родственникам можно.

Мин закусил губу и тихо произнёс:

— Дело в том, что у него нет родственников. Из близких у него только я. Сейчас тем более, я чувствую, что вся ответственность за него лежит на мне, — и видя, что его слова того не сильно убедили, добавил: — Ну... мы почти как сводные братья.

Врач устало вздохнул, понимая, что сейчас не самый лучший момент для возражений:

— Что ж, в таком случае пройдемте...

Мужчина повёл его вдоль по коридору. Было только восемь утра, но в больнице уже начала кипеть во всю работа. Медсестры и санитары сновали туда-сюда с тележками и стойками для капельниц. Юнги нервно озирался по сторонам, останавливая взгляд на каждой палате, которую они проходили, так и норовя спросить у доктора, «Это здесь? », но каждый раз воздерживался от своей навязчивой идеи. Врач и так, казалось, был на взводе. Это внезапное утреннее ЧП, вероятно, потрясло не только Мина.

Наконец они остановились возле большой раздвижной двери, из которой тоже вышла молодая медсестра. Перекинувшись с главврачом парой медицинских терминов, значения которых Юнги так и не удалось узнать, она устремилась покинуть блок интенсивной терапии. Мужчина, вручив тому халат, который только что снял с вешалки рядом, произнёс:

— У вас есть пятнадцать минут. Да, и наденьте бахилы.

Выполнив указание врача, парень поспешил зайти в маленькую комнату бледно-голубого цвета и с таким неприятным, казалось, почти совсем отсутствующим освещением, отчего создавалось ощущение, будто в палате не только темно, но и холодно.

Слева изголовьем к стене стояло две койки. Одна из них оказалась свободной, вторая же была обставлена аппаратурой. Хосоку, лежавшему там, это явно не нравилось. Катетеры  облепили ему всё тело, начиная с рук, заканчивая грудью и ногами, а трубки кислородного концентратора обвили его худое бледное лицо. Во мраке палаты оно и вовсе показалось Юнги серым.

Хосок медленно открыл глаза.

— Хён!.. — сдавленно вырвалось из его обсохших и уже почти синих губ. К глазам вновь подступали незваные слёзы, а когда старший наконец приблизился к его постели и сел рядом, парниша буквально вцепился в его руку своими тонкими холодными пальчиками. Оно и понятно, почему холодными. Одеяло, которым укрыли Хосока, и которое больше походило на простынку, совсем не выглядела как вещь, которая действительно может нормально согреть.

Юнги несильно сжал его ладонь и устремил на него свой взгляд. Хо заметил вокруг его глаз остатки засохших слез, что смотрелось крайне жутко. Особенно если брать во внимание то, что Чон в принципе почти никогда не видел его слёз.

— Хён, ты... плакал?..

А Мин всё молчал. Не знал, что сказать. Да и вопрос, по всей видимости, был риторическим. Но поскольку в следующий момент младший всё же издал свой первый всхлип, похоже, так показалось только Юнги. Ему молчание доставляло лишь неловкость, Хосок же в этот момент чувствовал ужасный страх.

— Всё хорошо, — наконец отозвался старший, погладив его по руке, и даже смог по-доброму ему улыбнуться. Какую бы боль не причинило ему то, что случилось сегодня, злиться на Хо за это он никак не мог. Просто не получалось.

— Всё хорошо, не плачь, кроха, — прошептал он, последнее слово бросив как-то даже совсем небрежно, но от того оно ещё более ласково прозвучало в ушах младшего. Юнги любил делать акцент на их разнице в возрасте. Пять лет, как ни крути.

Хосок нервничал, совсем как в детстве, когда сильно нашкодил. Вспоминая свои шальные школьные годы он чувствовал, что и сейчас будет беседа не из приятных, разве что теперь это не очередная детская шалость. Это огромная беда, которую он сам себе создал. Которая, как бы он ни пытался этого предотвратить, медленно, но верно начала поглащать и его дорогого друга, и из которой вряд ли получится выбраться живым. Ему точно. И хотя Юнги не выглядел так, словно собирался давить и отчитывать, это не меняло того факта, что данный разговор принесёт им обоим очень и очень много боли.

Прочистив горло, старший всё же решил начать, вспомнив о том, что в запасе у него есть всего лишь пятнадцать минут:

— Как себя чувствуешь?

— Ужасно...

Обведя глазами постель, аппаратуру и самого Хо, Юн на шумном выдохе выдал:

— Что это было?

— Приступ... — промямлил тот, а затем дополнил: — Рака печени.

— И как давно?..

— Почти год... — тихо отозвался парниша, боясь поднять взгляд и посмотреть в глаза напротив. Было ужасно стыдно, словно он совершил самую большую подлость.

Юнги опешил от названной единицы измерения, но пока собирался с мыслями, чтобы сформулировать следующий вопрос, Хосок его опередил. Он не хотел больше слушать друга, потому что тогда беседа только сильнее бы угнетала и всё больше походила на допрос, которому Чон предпочёл бы чистосердечное признание.

— Всё началось в феврале, после смерти мамы с папой. — Слова давались ему с трудом, но Юнги был рад, что Хосок решил рассказать всё сам. — И при их жизни я чувствовал себя никчёмным и никому не нужным ребенком, но после их смерти стал ощущать это по-особенному остро... Смысл потерял, жить расхотелось... Ты, наверное, помнишь, как выбросил тогда из моего дома все лекарства, которых я мог в твоё отсутствие наглотаться; как мы тогда постоянно ругались, дрались даже, кажется... — Мужчина лишь кивнул. Конечно, он помнил. Такой кошмар забыть невозможно.

Юнги сглотнул и сильнее стиснул его руку. Младший продолжал уже более уверенно:

— Знал бы ты, как я тогда хотел умереть... Даже когда мы помирились, и тебе даже вроде удалось, как ты думал тогда, «вставить мне на место мозги», спешу тебя разочаровать: нет, не удалось. Я просто перестал озвучивать свои мысли и желания. Тебя это всегда доводило. Но резать руки, прыгать откуда-то, надевать на шею петлю мне было слишком страшно... Единственное, на что я мог решиться, это наглотаться анальгина, но этой возможности меня лишил ты. Спасибо... — За этим последовала большая пауза, после чего голос Хосока ещё сильнее дрогнул, а слёзы, что он так долго и упорно старался сдерживать, все же хлынули наружу. — Нет, правда, спасибо... Ты тогда так беспокоился за меня... А я не ценил этого... Только сейчас осознал, какой же я полоумный...

Руки Хо были все в проводах и трубках, он чисто физически не мог их поднять, тем более на уровень лица. Юнги решил этим воспользоваться и сам вытер ему слёзы рукавом халата.

— Тише, тише, тише... — нежно повторял он снова и снова, пока это «волшебное» слово не начало действовать. Остаток исповеди парень слушал уже не только держа Хосока за руку, но и постоянно поглаживая его по голове.

— Где-то в середине апреля я почувствовал жуткую боль в правом подреберье... Я сходил в больницу, прошёл обследование, тебя о своём походе, естественно, оставил в неведении... Мне тогда прямым текстом сказали: рак печени... И если не начинать лечение, то через год-полтора хлопнет крышка моего гроба... Тогда меня, почему-то это вовсе не испугало... Скорее даже обрадовало... Конечно, я же так хотел умереть... Я в тот момент подумал, что на протяжении всей жизни человек терпит боль. Терпит, для того, чтобы жить. А я не хотел жить... И терпеть что-то ради этой самой жизни я тоже не собирался, однако... подумав, я решил, что ради смерти, которой я так жажду, годик потерпеть я готов... Я ничего не предпринял... Вообще ничего...

— Господи... — Юнги снова жмурил глаза, силясь вновь не заплакать. Хотя сейчас хотелось не то, что плакать — кричать.

— От тебя я это, конечно, скрывал, давился обезболивающим, пока оно действовало... А потом перестало действовать... — Снова пауза. На этот раз не сдержался Юнги. Уронив голову рядом с его бедром, он беззвучно разрыдался, лишь дергая плечами.

Парень всё ещё не мог поверить в то, что это происходит наяву. Ему казалось, что Хосок просто решил поговорить и рассказывает ему сейчас какую-то исторю, совершенно не связанную с ним самим, или пересказывает сюжет какой-то очень грустной книги. Вот только от книг Мин никогда не плакал, а сегодня... Сегодня Тихий океан по сравнению с тем, сколько слёз он вылил, выглядел так ничтожно.

«Это не книга, это жизнь », — звенела в ушах самая горькая правда, которую ему когда-либо приходилось слышать. И которую так не хотелось принимать...

Хосок положил ему на голову ладонь и легонько прошёлся по его шелковистым волосам.

— За этот год ты помог мне понять, что я действительно нужен... Возможно не всему миру, но хотя бы тебе... В то утро, когда ты сказал, что любишь меня, и когда мы ещё долго обнимались на кухне, мне впервые за всё это время действительно захотелось жить. Жить и каждый день видеть тебя, и знать, что всё хорошо... Сегодня я понял, что если я не прибегу к тебе и ничего не скажу, то возможно больше никогда тебя не увижу... А я хотел наслождаться твоим присутствием в своей жизни хотя бы ещё два месяца... А ведь ты просто сказал, что любишь меня... Что я тебе дорог... Ты и раньше это говорил, но почему-то в тот день это звучало как-то по-особенному... — Хосок помолчал с секунду и добавил: — По-особенному иронично. Я захотел жить именно тогда, когда врачам ничего не оставалось, кроме как в растерянности разводить руками в стороны... Я захотел жить тогда, когда стал умирать... Сейчас я действительно чувствую это... — Парень сглотнул. — По ночам боль особенно усиливается... Настолько, что иногда даже кричать и стонать начинаю... Жалкое зрелище...

Когда рассказ Хосока подошёл к концу, он с горечью взглянул на друга, чьи плечи всё ещё нервно дрожали.

«Так вот, что это были за стоны по ночам... » — Мысленно заключил Юнги, наконец поднимая зареванное лицо с постели, оставляя после себя большую сопливую лужу, и тихо выдал, силясь вновь улыбаться:

— Какой же ты всё-таки у меня дурилка...

Продолжение следует....