Лиса не хочет верить всему тому, чему ей приходится. Всему тому, через что прошла Джихё. Что её изменило. Или сломило. Здесь и вправду был один смысл у двух разных и даже не связанных слов.
Судьбу не выбирают. Ни её, ни всех остальных.

Люди никогда не должны обесценивать чужие слёзы и страдания, особенно если сами не были в шкуре в полной мере их испытывающих.
Легко ли открывать рот и выливать всю ту грязь незнающих, если выстроить фасад счастья?
Кто знает, что прячется в тени.

Иногда незнание – спасает.
Но зачастую губит. Без тормозов, как вылетевшая в ночь машина с пьяным водителем, для которого ничего не стоит сбить молодого парня, и не разбираясь в ситуации скрыться с места преступления.
Без оправданий, как врачи в больнице, которые за своей работой прячут опыты на людях и генные эксперименты, что могут стать равно как победой в научном прорыве, так и погибелью всех моральных принципов и качеств в гонке за успехом.

Успех это так мимолётно. Так эфемерно.
Так безобразно, говоря проще.
В один день ты имеешь всё – любящую семью, близких и верных друзей, свои далеко идущие мечты, и просто желание жить, что-либо творить и превносить в этот мир. Но в другую секунду ты это теряешь. Как по щелчку пальцев.
Щелчок, и ничего нет.
Нет как и смысла больше жить.
Только и остаётся, что влачить бесцельное отныне существование, и только вспоминать с горечью о том, как всё было.
Как всё могло бы быть, если...

Если бы не обернулось так.
Грозовая туча в безоблачный день.
Кто бы мог подумать. Почему прогноз погоды может так нагло врать о солнце, когда на пороге невиданной силы ураган?
Лалиса Манобан жалеет о многом.
И прогноз погоды она не смотрит с ранних лет, предпочитая ориентироваться по своим наблюдениям и ощущениям. Себе доверять – всегда проще. На любой дождь – ответит зонтом. На ветер - курткой.
Но как быть с цунами?
Она умеет плавать. Но со стихией трудно бороться. Почти невыносимо бесполезно.
Цунами кроет с головой.

Время для опрометчивых решений.
По наитию и выжить может быть удастся. Либо ты, либо тебя.
Внешний мир – могущественный из сильнейших, и беспощадный из худших врагов. Лиса просто так не сдаётся.
Если борьба – доказательство, она докажет.

***

После бури воздух всегда становился засушлевей. В нём так и отражались ноты недовольства и безобразная правда. Правда в песчаных оттенках.

— Нам нужно вновь к Чэрён, не так ли? — в ту минуту, как они вышли из больницы, и в полной мере ощутили крах их мирной жизни, и только поутихшей, замершей непогоды, на небосводе первыми маяками заискрились голубоватые мириады созвездий.
Самый пик ветров им удалось перетерпеть в здании, но ночевать там было бы уже слишком... Странным. Неправильным. После всего того, что пришлось узнать – наплевательским по отношению к Пак к её чувствам. К её прошлому.

— Да, — после откровений всегда тяжело смотреть прямо в глаза. Эта как заслонка, замок, что скрывает маленькую беззащитную боль внутри её тела, и не даёт ей выхода. Зарывает в глубины души и прячет от внешних языков и осуждения. — Мы ещё не закончили. Нужно будет это ещё всё попытаться довести до следственной группы. Вот только я не смогу

— Тебя никто и не просит. Не лезь, если не выдерживаешь. Естественно, что мы не закончили, но основная часть уже пройдена. Остаются лишь штрихи. — на улицах Карупаса пустынно. В преддверии ночи, чем дальше от центра, тем чаще не встречается им ни единой живой души. Будто повымирали. И как же всё-таки это удивительно и обескураживающе, знать, что здесь есть люди, и при этом их не видеть. Словно по ту сторону зеркала, где мерцающие по углам тени, всего лишь отсветы от неверного огонька свечки. И он горит, танцует, извивается, и дрожит на ветру фитиль, пугает безмолвными образами поверх стен отражающихся. Лиса никак не привыкнет, что с наступлением темноты вся эта местная волокита с вереницей богов и запахом эфирных масел, что казалось, пропитались повсюду, въелись навязчиво и не выветрить, не избавиться никак, затихает. Как и не было никогда. Фантомный город.

— Тем не менее от этих штрихов зависит восторжествует ли справедливость или жизнь убитых и пропавших канет в лету. — понять Джихё не трудно. Ни её переживания, ни опасения. Но её сейчас нестойкая, пошатывающаяся от всего происходящего и жгущих на кромке сознания воспоминаний натура истощилась. Ей бы отдохнуть по-хорошему. Желательно так дней пару. Однако, чего нет, того нет. Никто им не даст время на восстановление поддорваного боевого духа.

— Просто оставь всё мне. Положись на меня. Я всё сделаю. — обещать напрасно – не в стиле Манобан. Пак ей безоговорочно верит. — Но в тоже время пообещай и мне кое-что.— она выглядит серьёзной. Прямо как когда-то будучи ещё молодой девчонкой, если они вновь собирались посоревноваться за грядущие экзамены и оценки на них.

— Всё, что в моих силах. — не имеет смысла вертеться и пытаться уйти от этого, – о настойчивости бывшей одногруппницы уж точно знала лучше многих.

— Сейчас мы дойдём до её дома, и вы поговорите. Я знаю, что для вас это – открытый гештальт. И он кровоточит, тянет, ноет и царапает по сердцу когтями былого. Но вам не станет легче, ты же понимаешь? Без разговора от всего этого не будет ни грамма толку. — глаза у них у обоих тёмные, насыщенные. Шоколадной и коньячной тональности. У Лисы шёлк длинных ресниц, и немного за эти дни отросшая чёлка, которую та постоянно поправляет самыми кончиками длинных пальцев. Особенно если нервничает или напряжённо думает о чём-то своём, –судя по заметкам ещё с поры студенчества – попытка сосредоточиться. За прошедшие дни эту, быть может неосознанную привычку, Пак имела удовольствие наблюдать достаточно часто. Возможно, что из-за отсутствия других собеседников, её взгляд просто был вынужден обращаться хотя бы к единственному, помимо неё самой, в её окружении человеку.

— Вы не можете бегать вечно. Когда-нибудь вам всё равно придётся столкнуться с этим вновь, так не лучше решить всё сразу?

— Я, — голос затихает почти в начале. Ломается, осядает под тяжестью, но не срывается. Больше нет. — Хорошо. Как пожелаешь. Может быть ты и права. Я очень постараюсь, правда.

— Не бегайте от правды. Это ничего не даст. — это звучит очень убито, но только на секунду, на одну из её мили в чужом образе сквозит осязаемая почти ненависть. Полыхающая костром, и очень и очень глубоко внутри разъедающая по крупицам. Сковывающая счастье и радость, затаившая их в себе всех без остатка. — Будет сложно. Будет больно. Но потом станет легче. На самом деле вы могли просто не понять друг друга. Не захотеть осмотреться. Вы просто обе заперлись в себе, и все эти годы ненавидили не других – себя. Винили во всём случившемся и кроили на лоскуты измученные сердца. В конце концов, вы обе в той трагедии потеряли родных и близких, и почти лишились смысла жить, вам уже нечего терять. Прости, но всё что можно было, мы уже потеряли. Научитесь с этим жить. Нельзя вечно бегать от пошлого. Рано или поздно оно догонит.

— Хорошо. — одно слово – для них целая вселенная. Новая, пока только зарождающаяся на осколках старых планет, но крепнущая, набирающая обороты. Скоро вокруг неё станет возможным жить. Даже, может, почти замечательно, а не просто существовать безликой тенью старого. Всё проходит, всё меняется. Время – скоротечная река. Сметает всё. — конечный пункт достигнут.

— Пожалуйста, — последний взор из-под ресниц и сжатые в одну полоску губы. Лалиса заходит первой. Джихё вздыхает полной грудью режущий немного сухостью воздух, чуть заламывает в кулаки пальцы, и настраивается. На разговор, на реакции, на слёзы, что непосредственно последуют за всем. Сколько лет уже прошло, а они так и не выросли. Вопреки цифрам возраста – всё те-же запуганные дети, потерявшие все. Прежде чем ей удаётся переступить порог уже вновь успевшей слегка прикрыться двери, она слышит полный удивлённого негодования крик.

— Какого чёрта? — в нём она узнает Лису.
Пак спешно заходит в дом.

***

На самом деле, никто из них не ожидал, что всё получится вот таким спонтанным образом. Без предупреждения или даже малейших намёков. Что же, всё ещё крайне непредсказуемая жизнь.

— Так и, — покидает неловкое с губ Джихё. Она по очереди оглядывает всех здесь волею судьбы собравшихся, и немного замирает в диком приступе нерешительности. Кого-то из них она видит впервые. Кого-то думала, что никогда больше и не увидит. А кого-то даже не знает, а хотела ли бы знать. Во всем этом хаосе островом её спасения и берегом спокойствия, что не удивительно, становится Лалиса. Знакомое среди чужого.

Статная, гордая, своенравная.
Ныне тоже немного ошалевшая. Пускай и так явно, в отличии от неё, это и не показывает. Умение приходит с опытом, а ей ранее никогда не приходилось так долго и тщательно себя сдерживать как здесь, в Калибрии – где всё причиняло изумительную по силе и страданиям боль. Стоило бы поучиться.

— Наверное нам стоило бы познакомиться со всеми, кого не знаем. — голосом здравого разума отзывается единственная в комнате девушка, которую Пак наблюдает впервые. Она чуть ниже стоящего подле неё парня, её длинные антрацитовые волосы заколоты позади аккуратной заколкой, а одежда состоящая из свободных штанов и закрытой кофты графитовых оттенков напоминает местную. Но она здесь видит её первый раз.

— Наверное, — отзывается с долей сарказма вторая в этой разношерстной компании брюнетка. В отличии от той, у неё волосы забраны в высокий хвост, а лицо более серьёзное. Лиса обычно перед незнакомыми всегда производит неизгладимое ничем впечатление.

Джихё косится на молчаливую Чэрён и единственного среди них парня.

— Первой буду, вероятно, я. — заключает она, собирая на себе взгляды всех присутствующих. Её манера общительности всегда вызывала в брате бурный восторг. Он называл её особой обаятельной, и хотя та ему никогда не верила, но и перечить не могла. — Пак Джихё, сюда, в Карупас, вернулась по личной просьбе Лалисы Манобан, — кивком указывая на свою коллегу, выдохнув, продолжает. — Для тех, кто видит меня сегодня, как и я вас, первый раз, не могу сказать, что мне приятно познакомиться. Обстоятельства, сложившиеся на данный момент, для меня трактуют несчастья, но в любой другой случай я была бы очень рада с вами побеседовать.

— Да, сестрица говорила, что вы умеете говорить. Признаться, с такой честностью сталкиваюсь редко. Хотя и правилами вежливости и этикета не пренебрегли, спасибо. Я — Манобан Юци, их младшая сестра. — подобно прошлой, но на двоих, указывает и эта особа. — Здесь нахожусь вместе со следственной группой расследующей убийство дипломата и пропажу туристов. — и чуть развернувшись в сторону окна комнаты, бросает взор туда, но быстро возвращает его обратно. — Но из-за сложившихся ранее погодных условий, мы также были вынуждены здесь задержаться. Мне больше таки приятно с вами познакомиться, чем нет. Очень наслышана.

Джихё сталкивается глазами с напарницей, и видит в ней полную уверенность и подтверждение слов своей сестры.

— Так и есть, — ровным тоном отражает это же Лиса, присаживаясь на пол, и отточеным движением складывая ноги по-турецки. — Но не думай, что только лишь от меня. — в голосе почему-то явственно звучит намёк.

Парень прокашливается, сталкиваясь битвой взглядов со старшей из Манобан, и та немного ехидно выгибает аккуратную бровь в каком-то своём уникальном жесте, смотря прямо и не увиливая от всеобщего внимания.
Пак Джихё кажется, что когда-то раньше она его уже встречала. Но где и как – покрытая мраком тайна пока её неведения.

— Рано или поздно это бы случилось. Со Чанбин. — и он точно смотрит на неё. Чётко видит, как расширяются чужие поражённые этой новостью опаловые глаза. Как сбивается с положенного ритма дыхание, как приоткрываются не в силах вымолвить ни звука, ни слога губы.
Как лицо зятягивается пеленой жуткого отчаянья, где противоречит надежда в танце со страхом.

Джихё больше не кажется.

— Вы, — запоздало и хрипло, но оборванное тут же, — ты, — но и так не собираются в единое предложение слова. Не могут выстроиться в логическую и смысловую цепочку. Разбегаются подобно волнам на реке Хан во время штормового предупреждения. Расходятся волнениями по гладкой поверхности, бьются о каменные стены ограничивающие пространство им, и шумят. Будто и впрямь море. Кружат лентами песков во время самумов дюны, не находя ни успокоения, ни места. Всё носятся из стороны в сторону не в силах осесть, подчиняясь стихии. Завораживают. Пугают.

— Да. — и не пояснения, ни малейшего дополнения. Вот так просто. И в тоже мгновение – рушится зеркалами чей-то мир. Теми самыми зеркалами, которыми столько лет закрывалась от всего, прячясь в их тени, не давая свету солнца достичь себя и согреть промерзшую от одиночества тишины душу. Пак не плачет. Нет ни сил, ни желания, ни даже слёз. За все эти годы она выплакала уже все, казавшиеся в прошлом бездонными, запасы грусти. На всю жизнь хватит. Уже хватило. — Можно ли нам? — он не просит прямо. Не утверждает, не приказывает, просто осматривает остальных.

Лалиса и Юци смотрят совершенно одинаково нечитаемо. На них застывает, всего на краткий миг, необъяснимая тоска, но сестры опомнившись стремительно её с себя срывают. Ожесточенно и без права на возврат. Никак более не реагируя, тихими ланями скользят за двери комнаты, где все пропахло проженными травами. Может и лечебными, ароматными, но всё ещё безумно горьким на вкус. Как смерть.

Чэрён не может. Её полные печали омуты сверкают в приглушенном свете люстры влагой. Не явной, не настораживающей. Скорее навсегда там поселившейся. Её руки и ноги чуть дрожат, хотя ни холода, ни прохлады не ощущается в доме. Красный каскад рябиной падает на снежную кожу. Раньше эта кожа сияла кремовыми отливом, но уже много лет с неё не сходит белая метель, и только волосы подкрашиваются в ранее самый любимый цвет. Их с Чеён один на двоих.

Пак узнает это выражение.
Такое же было, когда в тот вечер они с ней зашли в больничную палату, чтобы попытаться вновь вернуть старшей Ли хотя бы каплю былой жизни. Где маленьким ножичком для еды, неизвестно где и как добытым, та вскрыла себе вены. Прямо на белоснежных простынях, с которых никогда уже не отстирались те рубиновые разводы.

Чэрён и тогда не кричала.
Чэрён вообще никогда не кричала.

Джихё дёргается к ней, пытается взять в свои пальцы другие, даже так резко констатирующие и температурой и тональностью, но не успевает. В паре миллиметров от проходит её рука, но мимо, когда Ли до невезможного остро, скоропалительно отходит. Как от огня отшатывается. А потом бросается вон.

Не из комнаты, – из дома в черноту.
Как тогда. Пак не дают ринуться во след пока ещё можно всё обратить вспять.
Чанбин, у которого всё получается точно и выверенно, в своих горячих прячет её только немного тёплые. К себе поворачивает мягко, медленно, чуть тягуче.

— Джихё, — роняет болезненно плавно, большими пальцами поглаживая тыльную сторону её ладоней. У него лицо очень запоминающееся. Она не знает, не ведает, в толк не возьмёт как могла его забыть. Выбросить из памяти, когда почти каждый разговор с Чаном он мелькал на фоне. Шутил, разбивал незримое между ними напряжение от семьи, и просто пытался подружиться.

— Чан он, — да, сипит, может даже слишком жалко, но ей это нужно. И после всего этого, и тогда, и как было точно так же до. — Он... Умер без... — раненной птице с подбитым пулей крылом кажется, что она больше никогда не взлетит. Умрёт одна в страхе и одиночестве.

— Да, он не жалел. — её находит лекарь. Мажет пахучими настойками, подкладывает под пробитые перья перевязки с травами и цветами полезными, и охаживает, лаской приручает. — Просил присматривать за тобой. И передать, что даже если бы всё повторилось – без страха и сожалений сделал бы тоже самое. Он любил тебя, и невероятно сильно. Прости, если я слишком поздно.

Подобно этой птице, Пак Джихё подбили крылья на пути в небо, – к своей мечте.
Сбросили нещадно вниз и оставили погибать, и хотя рана загноилась, желанного хладного успокоения не принесла. Не дала костям упасть в землю и напитать слезами и кровью. Осталась шрамом в всклохе перьев, что никогда больше не почувствуют порывов в высоте. И на обочине этой череды мучений её нашёл он. Пытался помочь, вылечить, дать любовь и уют.

Она не знает, сможет ли после всего птица вновь летать.
Не знает, хочет ли и проверять.
Может крылья спасать уже слишком поздно. Но от него исходит слишком знакомое щемящее тепло.

***

— Ну, почему, почему скажи мне, мы должны идти туда посреди ночи? — делать вид, что её это не раздражает Юци не собиралась от слова совсем. — Мы могли просто осесть в кухне, если в комнату нам доступ был закрыт. В конце концов найти Чэрён. Неправильно было оставлять её совсем одну наедине с ними. Ты не знаешь, чего та натерпелась. — да, она действительно до крайности зла. На всё, на всех.

— Ты ошибаешься. — отбривает одной только фразой сие вторая. Осаждает фирменным грозным взором и давит об друг друга в недовольстве губы. Те немного трескаются, и так в последнее время слишком травмированые постоянными покусываниями, и лопаются, окрапляя кровавым полосками. Они чуть саднят, но дела до ним никому нет. — Я знаю. Но это не наше дело, понимаешь? Им нужно разобраться самим. Нельзя всю жизнь бегать от прошлого. Тем более если оно не даёт жить. Это их ломает. Лучше срывать пластырь мгновенно, чем по сантиметру тянуть часами. Они тянули годами. Годами. Ты хоть представляешь, во что превратились их раны?

— Но Чэрён. Она же, — наблюдательность у сестёр Манобан – в крови. Но чужие тайны, на то и чужие, чтобы другие языки не смели открывать засовы каморок. — Это всё просто не имеет смысла.

— Много ли смысла тебе удалось вложить в признание Джисону? До его смерти. — Лиса знает, что бьёт по больному, но некоторые люди понимают лучше, если им ситуацию развернуть в обратную сторону. Дать увидеть зазеркалье. — Сколько раз за восемь лет ты была на его могиле? Если не ошибаюсь, то каждую неделю, верно?

— Ты не посмеешь, — ломаются не только люди. Расслоить можно и чувства, и собрать из них такой невменяемый и отвратный букет, что и в руки не возьмёшь. Даже лицезреть будет неприятно. — Я... Это... Это же совершенно, — не находится и оправданий. Теряются все мысли.

— Это не другое. Совершенно нет. Все вы страдаете от одного, просто не хотите этого признавать. — Брюнетка пропускает младшую в здание гостиницы первой. У них на двоих должно хватить средств, чтобы снять хоть и маленький, но номер. А выработанная годами службы привычка всегда иметь при себе удостоверения, фальшивые или нет, – сыграет им на опережение.

— Почему ты можешь говорить так... Отчужденно. Неужели ты вправду настолько бесчувственная? — Юци поражается, и откровенно признавая, ненавидит эту черту старшей. За стойкой регистрации сидит молодой паренёк, он им по регламенту приветливо улыбается, и спрашивает, чем может быть полезен.

— Доброй ночи, — оставляя вопрос без ответа, Лиса отвлекается на переговор с сотрудником. Просит им один двухместный номер, и разузнает про плату и способы её предоставления. Заполняя нужные бланки личными данными, после получая аккуратный ключ с брелоком номера на нём, желает спокойной ночи, и одарив другую девушку кратким взглядом из-под ресниц, удаляется на необходимый этаж.

Юци догоняет сразу. Уже ступая по лестнице на второй этаж, всё ещё молчит и думает о своём. Ждёт ответа.
Щелчком замка открывается их на эту ночь место отдыха, и едва стоит прикрыть за собой дверь, тут же провернув защёлку изнутри, и отбросить ключи на рядом стоящую с выходом тумбу, как Лалиса наконец-то оправдывает возложенные на неё ожидания.

— Просто я уже смирилась. Жизнь не  мюзикл, где ты споёшь и тебе станет проще. — она присаживается на край кровати, и в отблеске луны из окна, смотрит на младшую, так и оставшуюся стоять у порога. — И не сказка со счастливым концом. В любом из исходов нас всех ждёт одно – смерть. Просто одних она настигает раньше. Ты не можешь знать когда, где и как умрёшь. Не можешь собирать сожаления по поводу невысказанных и не сделанных во время слов и поступков. Не легче ли будет покидать мир с чистой душой? А все эти переживания и пустые слёзы отравляют душу. Жизнь дана не для того, чтобы ждать. Это действие. Движение. Даже если сквозь тернии.

Свет никто не зажигает.

— Ложись спать, Юц. Завтра многое предстоит сделать. — в растянувшейся резиной тишине, сквозь пару ли, или даже с десяток минут устало просит та. Она за веками скрывает глаза, за сомкнутыми устами хранит мысли и свои обнажённые чувства. — Наша цель – главврач.

Обе безмолвием царапают друг друга, но ни одна не собирается отступать.

Юци Манобан ложится, как и просила сестрица. На самый край большой кровати, закутываясь по нос в лёгкое покрывало, которыми та была застелена, и отворачиваясь от немой фигуры на другом её конце. Не обижается. Просто им обоим нужно время на осмысление и дабы найти выход из этого. Но они сильные, они справятся. Всегда справлялись.

Лалиса Манобан повторно шумит щеколдой, и из мягко окрашенной луной комнаты, выходит на яркий, немного режущий после полуобволакивающей темноты номера, коридорный свет.
Ключи остаются лежать на тумбе.
Юци закрывает глаза вместе с тем, как женские пальцы по ту сторону прикрывают нежно дверь, чтобы не шуметь.

Время на подумать. Что же, вся ночь впереди.

***

«— Девчонки, вы не поверите! — радостью с которой сочился этот голос можно было бы запросто укутаться как вуалью, и носить в самые дождливые и ветрянные дни. Укрываться в ней от сомнений в себе, прятать редкие слёзы от незначительных обид, и набираться сил.

Чеён всегда сияла радостью.
Заражала ею.

— Что там? — громким смешком обернулась на неё Джихё, отвлекаясь от набирания в строке поиска названия фильма. У них сегодня – ночной киномарофон, посвящённый любовным дорамам и комедиям. — Чан сказал, что согласен взять тебя в жены? — и едва успела увернуться от прилетевшей следом после этих слов подушки, разражаясь смехом, и заслоняя технику, чтобы не разбил этот опасно пущенный вражескими войсками снаряд.

— Да между прочим, это самое ожидаемое событие! — наигранно гневно воскликнула та, откладывая от греха подальше и свой недавно купленный новый телефон с выходом в сеть, который ей подарили за успешно оконченную с высокими оценками школу, и подскакивает от негодования прямо на кровати, чуть ли с неё тут же не сверзнувшись, когда подобранная подругой подушка возвращается пулей обратно, и попадает точной наводкой в лоб.

— Да уж конечно, конечно! — не переставая хохотать кивает шатенка, сохраняя ловко вкладку с сайтом дорам, и после выключая ноутбук. — Помни, что я должна быть не только твоей подружкой на свадьбе, но и на стороне жениха! Имейте совесть, и дайте мне тоже найти себе какого-нибудь Кристофера.

— Ах ты так! — уже искренне кричит Чеён, и бросается на подошедшую к кровати девушку. Они валятся, невообразимым образом оказываясь половиной и на постели, и на устеленном ковром полу спальни близняшек, и продолжают хохотать уже в лица.

Подошедшая с кружками чая Чэрён смотрит на этих дурных, и не может сдержать улыбки. Она рвётся наружу, просится на своё законное место на устах, и искрится заботой и любовью.
Ей нравится наблюдать за дружескими перепалками старшей сестры и их общей лучшей подруги.
Как они катаются по ковру, стянув пушистое малиновое одеяло на пол, как докатившись до ножки стола врезаются в неё и с ойканьем и шипением пытаются безуспешно откатиться обратно, и, как бодаясь друг на друга и поскальзываясь во всеообщих конечностях в многострадальное дерево заново втемяшиваются.

На всё ещё зажженном экране смартфона, что от всех телодвижений оказался почти на крае, и тем самым был вынужден быть спасённым единственной адекватной среди них, горит объявление о зачислении в университет искусств. На трюмо возле выхода паром заполняют комнату чайный ягодный аромат.

Чеён вновь сначала с лаской смотрит на ворочающихся, а потом переводит взгляд на открытое окно, за которым жаркое лето пустыни, и полуденное солнце Карупаса, и думает, что им действительно повезло найти друг друга в нескончаемых лицах прохожих и соседей.

Совсем скоро начнётся совершенно другая, новая, интересная, полная красок, смеха, иногда грусти и печали, но всегда самая лучшая их жизнь. Со всеми своими поворотами и сюжетами. Полностью неповторимая.»