Ни один человек не знает, сколько у него сил, пока он эти силы не испробовал до предела.

Виктор Розов

Что-то мокрое касалось моего носа. Что-то такое знакомое и нежное, отчего в груди возгоралось тепло. Может, это мой пёс Лютер? Медленно я разлепил веки, с радостной надеждой на то, что сейчас увижу его счастливую морду, но перед глазами появлялось только бесконечно белое небо. Без единых красок. Абсолютно белый лист небес. И новые слёзы ангела — капли дождя лизали мой нос, а не умерший питомец. К моей большой боли.

Всё окоченело от холода. Я с трудом смог сесть, мышцы меня не слушались, кости, казалось, трещали от каждого движения. Я оказался в том же самом месте рядом с кладбищем. Это вконец разбило мне сердце — Трант ведь мог переместить меня в свой или мой дом, чтобы я не замёр или даже не умер от холода. Но он бросил меня здесь одного после того, как я отчаянно захотел его убить. Да, так со мной и надо было поступить. Я это заслужил. Бросить меня здесь ночью на морозе — даже не самый худший вариант, который мог меня ожидать. Плевать, хорошо ли это или плохо.

Слёз уже не было. Кончились. Как и все чувства. Тихо билось сердце, словно устало от своей работы. Устало поддерживать моё никчёмное существование в этом мёртвом мире.

Я был разбит. Проклят. Растоптан судьбой. Жестоко и бесповоротно.

Пути назад у меня уже нет. Потому что никакого «пути назад» вообще не существовало, ни для кого. Это просто очередная успокоительная сказка из тех, что так хорошо заменяли колыбельную…

Пора. Пора смело двигаться вперёд, забыть все эту боль, пустоту, кровоточащие раны на душе. Хватит надеяться на любовь от Транта, у меня была вся остальная жизнь помимо него. Ведь как-то я жил без него эти полтора года и даже больше. Как-то же всё было хорошо. Значит, всё можно было вернуть в то состояние, которое существовало до этого. У меня же были лучшие подруги — Файона и Ирена, за которые я так счастлив. Мариам — что бы она ни говорила насчёт ориентаций, я всегда буду её любить. И даже Брэн — после нашего с ним разговора в туалете я был уверен, что наша дружба стала только крепче. У меня было всё, что нужно: дом, хорошее образование, книги, вкусная еда, паранормальности. Всё, что я так любил и без чего не мог жить.

Так ведь, да? Я ведь вполне мог жить без Транта дальше. Да. Определённо да.

Или определённо нет.

Домой я пришёл уставшим, с головной болью и ужасно голодным. Смертельно хотелось спать или просто сдохнуть. Конечно, о посещении школы сегодня не могло идти никакой речи. Я мог вполне пару дней отлежаться дома, чтобы восстановить как физические силы, так и моральные силы. Я застыл перед дверью, совершенно не сообразив о том, что надо было заходить в дом через балкон. Но на это не оказалось сил, как и на то, чтобы взять с собой лопату — я кинул её куда-то в кусты перед тем, как попрощаться с могилой Лютера.

Внутри слышались голоса. Мариам и чей-то ещё знакомый... Надеюсь, это не Карин. Только её сейчас не хватало. Кто-то с кем-то спорил, а точнее устраивал разборки. Ничего, конечно, не понятно, о чём там говорили, но мне стало не по себе. Сейчас было утро, как раз время для того, чтобы собираться школу. Тогда кто к нам пришёл?

Медленно я открыл входную дверь и зашёл внутрь. Однако тихо проникнуть в свою комнату, чтобы не спалиться, не удалось: меня тут же заметила Мариам, стоящая в коридоре и разговаривающая с Файоной. Они обе в изумлении посмотрели на меня, тут же прекратив спорить.

— Риель? Откуда ты..?

Мариам не смогла договорить, заметив, в каком ужасном состоянии я был: грязный, с чёрными мешками под глазами, с землёй в растрепавшихся волосах, измученный и будто похудевший на пару десятков килограмм. Я не смог выдержать её удивлённого и полного сочувствия взгляда и ушёл на кухню. Налил себе полный стакан воды, залпом выпил её, затем ещё и ещё, пока чувство голода не притупилось, а жажда не исчезла. Чуть ли не ломаясь от боли во всём теле, я сел и, упёршись спиной об стену, только сейчас заметил, что в кухню уже зашли Мариам с Файоной. Правда, моя подруга стояла на пороге, явно чувствуя себя неловко и лишней, но оставалась то ли ради приличия, то ли из-за любопытства.

— Где ты был? — требовательно спросила Мариам. — Я думала, ты в своей комнате заперся. Тогда где ты был ночью? И почему такой грязный?

Я не отвечал, не в силах вспоминать эту ночь. Рука дрожала, держа станкан воды, которая немного выплескалась на меня. Надо успокоиться. Взять себя в руки.

Вдох. Выдох.

— На кладбище. Хоронил Лютера.

Горло сдавил якорь вины, и я не смог его проглотить. Разговаривать на эту тему совершенно не хотелось. Не в этот день. Не в этой жизни. И почему становилось только хуже?..

— Что ты делал? — упавшим голосом спросила Мариам.

Я не ответил, прекрасно зная, что она всё слышала. Файона молчала и не задавала никаких вопросов, потому что она знала куда больше, чем моя тётя. Начать хотя бы с того, что подруга знала, что я часто сбегал из дома через балкон, а закончить можно тем, что она была в курсе моих последних трагедий с Трантом.

— Но ведь сейчас опасно, — взяв себя в руки, строго сказала Мариам. — По улицам не только бродят призраки, но ещё ходит убийца, который уже отправил на тот свет более десяти человек.

Неужели снова Трант в этом виноват? Может, он как раз не ходил в школу, чтобы убивать людей? Он ведь мог запросто скрыться с места преступления — взять и пропасть во тьме. Но какая мне разница? Я не стану его останавливать. Пусть делает что хочет. Мне плевать.

— Как видишь, я живой.

«К сожалению», — мог бы добавить ещё я, но не стал.

— Но зачем ночью это делать? И почему ты мне ничего не сказал?

Мариам села напротив меня, и это напомнило мне наш прошлый разговор, когда я взбесился. Возможно, сейчас всё шло к тому же исходу. Проблема лишь в том, что я не испытывал ни единой эмоции.

— Ты никогда не любила Лютера, — уныло пожал я плечами. — И только замучила бы меня своей опекой за то, что я потерял своего любимого питомца. А мне надо было побыть одному. Ночь — самое прекрасное для этого время.

— Но ты ведь мог замёрзнуть! Ты целую ночь был на улице! И в одной только этой куртке! — тётя сильно переживала за меня, что было видно, но она так же была на меня зла.

— На мне ещё два тёплых свитера, — вяло возразил я и только сейчас заметил, что до сих пор не разделся. Да и не хотелось — я наконец-то мог отогреться. Хотя бы физически. — Что ты здесь делаешь?

Я посмотрел на Файону, которая явно поняла, что я не всё рассказал. По моему ужасному виду было прекрасно видно, что я не только своего пса хоронил. Что случилось что-то ещё. Наверное, она догадывалась, что это был Трант, но у неё ещё оставались сомнения на тот счёт, что я мог встретиться этой ночью не с ним, а с Брэном. Может быть, я когда-нибудь расскажу ей всю правду. От начала до конца. Но не сейчас. Я дал себе слово в это больше никогда не влезать, если собирался жить дальше. Или умирать. Какая разница.

— Помнишь, я говорила, что поговорю с Мариам? — Файона бросила на мою тётю недоверчивый взгляд. — В общем, я для этого сюда и пришла. Решила это сделать утром, пока ты ещё дома, но... как оказалось, тебя не было дома.

— И то верно, — равнодушно бросил я.

— Что, чёрт возьми, верно? — возмутилась Мариам. — Что тебя не было всю ночь дома, когда на улице сейчас так опасно, или что ты попросил свою подругу поговорить со мной о твоих ненормальных отношениях?!

Я сглотнул. Чёрт, снова это. Снова с этим разбираться. Снова. Почему сейчас, когда я и так был на грани срыва? Почему бы это не отложить на завтра? На следующую неделю? Месяц? Год? Жизнь?

Вдох. Выдох.

Спокойствие, только спокойствие. Не стоило впадать в безумие, когда рядом находились дорогие для меня люди. Трантер — другое дело. Он мне не дорог. Уже нет.

— Да, мне нужно было, чтобы ты приняла меня таким, какой я есть, — как можно спокойнее ответил я. — Сам я этого сделать не смог в прошлый раз, поэтому мне нужна была помощь Файоны.

Мариам кинула на мою подругу подозрительный взгляд и посмотрела на меня.

— Да, мы с ней поговорили на этот счёт. И про Транта, и про Брэна тоже. И мне совершенно не нравится то, что во второй раз тебя бросают парни, а не девушки. Разве это уже не говорит о том, что такая любовь неправильная? Разве тебе этого недостаточно, чтобы наконец-то понять, что нельзя любить парней, когда ты сам парень? Что для хорошего будущего тебе нужно будет девушка, любящая тебя девушка?

— Как она может меня любить, если я гей? — с вымученным видом развёл я руками.

— Это можно вылечить, — твёрдо сказала Мариам.

Я несколько раз вздохнул, пытаясь держать себя в руках.

— Нет, этого нельзя сделать, мы уже говорили с тобой на этот счёт в прошлый раз. Мне нравится не только Брэн или Трант. Я засматривался на многих мальчиков в течение своей жизни, но никому об этом не говорил. Я следовал твоим наставлениям: подружился с Файоной и Иреной, — в этот момент я кинул взгляд на подругу, — углубился в учёбу и историю, заинтересовался паранормальностями, принимал какие-то таблетки, медитировал, смотрел с тобой какие-то передачи на этот счёт и много что делал для своего излечения...

— Которое так и не помогло, ты хочешь сказать? — недобрым голосом перебила меня тётя. — Надо этого захотеть, Риель, а не просто следовать моим указаниям. Надо было самому захотеть стать нормальным, самому всё понять, что так будет лучше. Конечно, без собственного желания ты ничего не добьёшься. Лучше бы я тебя записала к психиатру...

— Я. Не. Псих.

Я сверлил её холодным взглядом, тогда как внутри меня буквально всё кипело от негодования.

— Риель прав, — Файоне явно не хотелось перечить моей тёте, но она всё же решилась вступиться за меня. — Он не болен, у него нет никаких психических проблем, он в полном здравии. Просто он буквально немного другой, чем все остальные люди. И его отличие заключается в любви. И то не во всех её аспектах, так как он же любит вас, Мариам, он любит своих друзей, любит... любил свою собаку, — её сочувствующий взгляд прошёлся по мне. — Но он немного по-другому любит тех, кого можно принять за свою вторую половинку.

— Это его не оправдывает, — не сдавалась Мариам, смотря на нас как-то злобно и будто... с долей отчаяния. — Это всё равно неправильно. Любовь — это только тогда, когда мужчина и женщина любят друг друга и никак иначе. Только так люди могут размножаться, заводить настоящие семьи, а не брать детей из детского дома. Если бы все отношения людей были бы однополыми, человеческий род давно бы вымер.

— Но как видите, он до сих пор существует, — заметила Файона, не желая так легко проигрывать в этом споре. — Потому что люди вольны любить кого угодно, будь то таракан или Бог, которого они никогда не видели. И люди вольны любить как женщин, так и мужчин, даже если эта любовь «ненормальная». На то человек и человек, чтобы делать всё, что вздумается.

— Если бы так оно и было, мира давно не существовало, — не согласилась с последними словами Мариам, будто бы до этого ничего важного Файона и не сказала.

— Человек может делать всё, что вздумается, когда это касается любви, — решил поддержать свою подругу я. — Точнее всё в рамках разумия.

— И в этом Риель тоже прав, — кивнула Файона. — Человек может даже любить два пола одновременно, если он бисексуал. Я — тому пример.

— Что? — брови Мариам взлетели от удивления.

— Недавно я начала встречаться с Иреной, которая, между прочим, девушка, — как ни в чём не бывало начала объяснять подруга. — Но до этого я всегда встречалась с парнями. В течение всей моей жизни меня иногда тянуло к девушкам, однако я ещё тогда не разбиралась во всех этих тонкостях. Но даже так, я сейчас очень счастлива, потому что Ирена не только моя лучшая подруга, но теперь уже моя девушка.

Мариам несколько секунд стояла молча, не в силах поверить в услышанное. На мгновение мне стало её даже жалко. Возможно, она считала нас предателями, впала в депрессию, не знала, как воспринимать реальность. Но при всём этом ей было сейчас всё равно куда легче, чем мне.

— Нет, я не верю в это, — покачала головой тётя, прижимая пальцы к вискам. — Не могу поверить, что это не лечится... Должен же быть какой-то способ. Как-то это исправить, что-то с этим сделать, направить в другую сторону. Что-то изменить, надавить, сломать...

— Да что ты такое говоришь?! — я вдруг впал в бешенство от её слов. — Ты хочешь меня сломать, чтобы я стал «нормальным»?! Это невозможно! Невозможно с этим ничего сделать, как ты этого не поймёшь своей тупой башкой?!

— Не смей орать на меня! — разозлилась Мариам, чуть пристав со своего места.

— А ты мне не мать, чтобы тут указывать!

На мои слова она вдруг посмотрела на меня большими от горя глазами, и только тогда я понял, что сказал не то, не подумал. Но ведь не от сердца, верно? Не мог ведь я и вправду не считать Мариам своей матерью? Она ведь растила меня всё это время, заботились обо мне, любила...

Я перевёл встревоженный взгляд на Файону, которая с некоторым ужасом глядела на меня в ответ. «Это было лишним, Риель. Нельзя было этого говорить, нельзя», — весь её вид выражал эти слова. И я снова посмотрел на свою тётю. Сердце в груди застыло — в её глазах стояли слёзы.

— А ты мне сын, Риель, — упавшим голосом сказала она. — Приёмный сын.

Если бы я не сидел, то точно бы упал. Боясь не только шелохнуться, но и даже дышать, я в шоке смотрел на Мариам, не веря в услышанное. Нет, только не это...

— Что..?

— Я так боялась, так боялась... — по её щекам текли слёзы, она несильно раскачивалась на табуретке.

— Чего боялась? — тихо спросил я, не зная, хотел ли услышать ответ.

— Что ты окажешься таким же, как... как мой муж, — девушка говорила с трудом, но выбора, помимо как всё рассказать, у неё не было. — Я вышла замуж за Маркуса Ниренберга — обаятельного, доброго, внимательного повара, который имел в своей жизни не так уж много денег. Я любила его, любила всем сердцем, любила так, как про это могли писать только в книжках. Но Маркус оказался геем. Он женился на мне только ради того, чтобы быть ближе к моему брату — Фриду. Мы жили в одной трёхкомнатной квартире, все вместе и дружно до тех пор, пока я не застала их за поцелуем. Тогда Маркус мне во всём признался, рассказал о своих отношениях с Фридом, о их сильной любви, почти такой же, какая у меня была по отношению к своему мужу. Вот только она была безответная, эта любовь. Денег у меня не было, чтобы съехать от них, а разводиться не хотелось. Я всё время пропадала на работе, стараясь не видеть ни своего мужа, ни брата, и в одиночестве рыдала по ночам. Маркус был идеальным для меня человеком, в нём было собрано всё хорошее. И единственный изъян его состоял в том, что он никогда не мог полюбить меня как свою жену.

Она замолчала, вытирая слёзы и пытаясь себя успокоить. У меня же не оказалось сил вымолвить от слова. Я просто в полном шоке сидел и не двигался, будто находился под гипнозом. Под гипнозом боли.

— Конечно, и Маркус, и Фрид замечали мои страдания. Многие это видели, но я никому ничего не рассказывала, почему страдала. И чтобы хоть как-то отвлечь меня от мук, сделать счастливее, Маркус подарил мне ребёнка — взял его из приюта, когда ему было всего три года. И это был ты, Риель, — Мариам не вынесла моего взгляда и отвернулась. — Два года я тебя воспитывала, потому что это реально отвлекало от боли. Маркус вместе с Фридом мне даже помогали, пока я не решила тебя отправить в садик. Но это место напоминало тебе о детском доме, поэтому я забрала тебя оттуда, потому что ты там странно себя вёл. Маркус был очень этому рад, и я сначала не поняла почему, но потом... Я подслушала его разговор с Фридом и выяснила, что чем больше я проводила времени с ребёнком, тем больше времени Маркус мог проводить с моим братом. И в итоге я развелась с Маркусом и уехала в Фоглэнд. Больше я никогда не слышала ни о своём муже, ни о брате.

Мариам замолчала, судорожно вздохнув, и закрыла лицо руками. Она не плакала, по крайней мере, этого не было слышно, но вот мне хотелось просто громко взвыть. Такое ощущение, словно кто-то выворачивал мои внутренние органы, ковырял в ней палкой, варил в адском котле. Невыносимая мука души — сожаление по отношению к тёте и её истории, вина за то, что сказал ей, что она мне не мать, боль от осознания, что я приёмный никому ненужный сын.

И одиночество... Бесконечное одиночество.

— Кто... кто мои настоящие родители? — в горле всё пересохло, но молчать не было сил.

Мариам вытерла ладошками мокрые дорожки от слёз и посмотрела на меня полным битого стекла взглядом.

— Я не знаю, — тяжело признала она.

Я вздрогнул от её слов, как от пощёчины.

— Почему ты тогда рассказала мне фальшивую историю о моих родителях?

— Я её не выдумывала, — отрицательно покачала головой девушка. — Такова была история моих родителей. Отец — жестокий убийца, мать повесилась после того, как родила Фрида.

В глазах защипало. Если это была не моя история, а тёти... Как же она с этим жила? Мне становилось каждый раз не по себе, когда я вспоминал её слова о моих родителях, которые, как оказалось, были вовсе не моими. Как Мариам смогла выжить в этом мире вместе с братом после того, как их родителей не стало?

Так хотелось много что спросить, но я не смог вымолвить ни слова. Боялся смотреть как на Мариам, так и на Файону. Вцепившись пальцами в джинсы, я тихо задал вопрос:

— Если я родился не в Фоглэнде, то в каком тогда городе?

Тётя ответила не сразу.

— В Сандерелисе.

С каждым ответом становилось всё только хуже. Больнее. Я так и не побывал в своём родном городе и никогда не побуду — ведь его больше нет.

Нет. Нет. Нет.

Как и моей жизни.

— Почему ты так боялась, что я тоже гей? — задал я последний вопрос, потому что не хотел больше страдать.

— Я знала, что Файона была влюблена в тебя, она мне об этом сама рассказала, — Мариам кинула сочувствующий взгляд в сторону моей притихшей подруги. — И я очень боялась, что её судьба сложится так же, как у меня. И не только с Файоной я так боялась, но и со всеми девушками. Поэтому я не рассказывала тебе историю своей жизни, потому что боялась, что ты всё поймёшь не так, как надо. Я боялась за очень многое, но больше всего за тебя, Риель. За твоё будущее, ведь ты жил без отца, за твой каждый прожитый день, за твои собственные страхи, за твои предпочтения, в том числе и ориентацию.

— Если бы ты узнала, что я гей, когда мне ещё было пять лет, ты бы отказалась от меня?

Я встал со своего места, строго смотря на тётю. В этот момент для меня не было ничего важнее, чем узнать ответ на свой вопрос. Иначе весь этот спор был бы ни к чему...

Ответ Мариам разбил во мне всякую надежду на лучшую жизнь. Вообще на жизнь. Желание жить. Его просто не стало.

— Да.