Даника всегда просыпалась рано. Даже в свой выходной, даже если выпивала накануне две бутылки вина. Но сегодня на удивление головная боль не появилась, от чего Даника могла обрадоваться. На часах семь утра. Она посмотрела на окно, прикрытое белыми аккуратными занавесками.

Хорошо, что они не зеленые, как дома у Мирослава. Иначе Даника бы взвыла.

Холодный пол привел в чувства очень быстро. Все же не смотря на лето, этот дом был неприятно прохладным и Даника уже мечтала вернуться к себе в Загреб. Прижаться к Антонии и вдохнуть ее родной аромат. Сказать, что командировки не будут более такими частыми и долгими, что маме не все равно на дочь и карьера не стала самым важным делом жизни после развода.

После того, как на плечи хрупкой Даники упала финансовая ответственность за самого любимого человека на свете. После того, как Мирослав хлопнул дверью и сказал — Антония не его дочь.

«Я была бы рада, не будь бы она твоей. Не хочу, чтобы гены такого конченого ублюдка передались самому светлому созданию».

В ванной Даника долго стояла под очень горячим душем, от которого кожа приобрела красный оттенок и покрылась пятнами. Она будто снова отмывалась от него. От его мерзких прикосновений и слов.

Ты же понимаешь, что без меня никто?

Ты не сможешь содержать Антонию, даже если очень напряжешь булки.

Тебе идет, но лучше надень другое платье, которое не подчеркивает ноги.

Ты сделала новую прическу? Что, ты отдала за нее шестьсот пятьдесят кун? За это убожество?

Но убожеством был он. От кончиков ушей до пяток. С самого момента их знакомства и до последнего угрожающего звонка. Антония не должна знать, что у нее такой отец. Должна забыть, вычеркнуть его из подсознания. Мирослав — табу тема в их квартире в центре Загреба.

Мирослав должен исчезнуть навсегда. Его не было, не было свадьбы, не было ничего хорошего.

Есть только Даника и Антония. Мать и дочь.

Она вышла из ванной в халате, с мокрыми волосами, которые свисали на плечи. Даника увидела сладко спящую Вик. Она укуталась простынью по самый подбородок, положила одну руку под подушку, а волосы завесили пол ее лица. Милая, молодая, еще чистая, не испорченная замужеством. У нее все впереди, как когда-то было у Даники.

А потом все закончилось. Молодость утекла сквозь худые пальцы.

Даника оказалась на кухне, прикрыла дверь и принялась делать завтрак — два тоста, сыр, помидоры... Она смотрела на то, как куски хлеба выпрыгивали из тостера. Немного подгорели. Даника нервно намазала сыр и положила хлеб на тарелку. Пьет ли Вик кофе? Если да, то какой? Может, латте? А может и вовсе зеленый чай?

Хорошо, если не текилу. А то у нее ее нет. Только красное вино где-то в тумбочке.

Даника услышала, как дверь на кухню открылась и на пороге показалась заспанная Вик. Она потирала глаза и смешно зевала. Даника моментом расплылась в улыбке.

— Ну доброе утро, — сказала она.

— Доброе.

Голос Вик звучал не очень. Она в целом была бледной, а в голове стоял гул. Девушка села за стол и Даника заботливо протянула ей стакан прохладной воды, которую та залпом выпила.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не очень, мягко говоря. Хочу сдохнуть.

— Брось, тебе еще рано. Я тут тосты приготовила. Ты кофе будешь?

— Угу. С двумя ложками сахара и молоком, пожалуйста, — сказала Вик и опустила голову на руки, которые лежали на деревянном столе.

Даника усмехнулась и включила кофе-машину, подбирая стакан для напитка побольше. Она все же любила латте. А Даника его ненавидела.

— Ты в школе учишься? — спросила внезапно Даника.

— Да.

— Нравится?

— Глупый вопрос. Я ненавижу школу, как и любой адекватный подросток.

— Неправда, я любила учиться, — возразила Даника.

Голова Вик медленно поднялась. Огромные глаза уставились на женщину и той даже стало неловко. Она сжала в руках огромный стеклянный стакан, уже наполненный темной жидкостью. Осталось добавить молоко.

— Дай угадаю — ты была ботаником?

Даника подошла к холодильнику и открыла дверцу. Достав пакет с молоком, быстро налила его в стакан. Размешала. Забыла про сахар и протянула Вик. Ее худые руки потянулись к спасительному напитку.

— Жутким. Еще и очки носила, как по классике.

Вик рассмеялась.

— Стереотипно как-то, не находишь? — спросила она.

— Еще как! Но мне нравился этот образ. Я... так думала. Может, пряталась за этими стекляшками, как ты за макияжем.

Вик отпила кофе и скривилась. Все же без сахара она не могла его пить и Даника сразу это осознала, протягивая сахарницу.

— Макияж — это не способ спрятаться.

— А что же?

— Самовыражение.

— Способ закрасить комплексы, — добавила Даника, ставя кружку, чтобы сделать себе эспрессо.

— Как знаешь. А ты где работаешь?

Даника поставила перед ней тарелку с тостами.

— Я океанолог. Приехала изучать дельфинов.

Вик замерла со стаканом в руке. Ее челюсть слегка отвисла.

— Вау... океанолог. Это интересно.

— Всегда любила море. Там... спокойно. Даже если оно бушует и показывает свой грозный характер. Я постоянно сбегаю туда. Мечтаю купить яхту и сбегать еще чаще. Но лучше — привить эту любовь Антонии. И сбежать с ней.

— Кто такая Антония?

— Моя дочь. Ей девять. Она — мой смысл жизни.

— Ты замужем? — сразу с интересом спросила Вик.

Она смотрела на худое тело Даники, прикрытое белым махровым халатом. Ее ногти были покрашены розовым лаком, на руках проступали вены.

— Была. Развелась три года назад.

— Сочувствую.

— Нет, Вик, это лучшее событие в моей жизни.

Вик не могла ничего сказать на этот счет. Наоборот — помнила, как мама развелась с отцом когда ей было одиннадцать и никак не могла назвать это время хорошим, не то, что лучшим. Скорее болезненным, пугающим и меняющим жизни ребенка и матери. Но Даника будто рассказывала о рождении дочери, а не о разводе. Хотя Вик не могла знать всей правды. Вдруг, муж был ублюдком? Вполне вероятно.

— Ну ладно, — прошептала лишь она.

— Слушай, а Вик — это твое полное имя?

— Нет, меня зовут Викториа. Именно с буквой а в конце. Мама так захотела.

«Ви-кто-ри-а» — повторила эхом в своей голове Даника.

Она уставилась на огромные глаза Вик, на ее маленький нос, на пухлые теплые губы, которые то и дело прислонялись к стакану с кофе.

— У тебя красивое имя.

— Как и у тебя, — сразу сказала Вик и залилась краской.

«Какая же она неловкая, милая, девочка совсем. А я побитая жизнью женщина с разводом и ребенком».

— Ты всегда такая милая? — спросила следом Даника.

— Ну-у-у, я вообще не милая. Скорее дура, которая не знает, чего хочет от жизни.

— Ты не дура, я в шестнадцать тоже ничего не смыслила в этой жизни. Не кори себя, а наслаждайся молодостью. Ты не должна потерять лучшие года просто так.

— Мама так не считает.

— Родители всегда будут такими. Они... забывают какими были. Поверь, я тоже немного начинаю забывать себя молодой. Смотрю на Антонию и понимаю — скоро она вырастет. Скоро будет первая менструация, первые мальчики, первые поздние возвращения, первый алкоголь и сигареты. И тебе становится так страшно. Ты напрочь вычеркиваешь из своей головы то, что у тебя тоже были первые мальчики и алкоголь. Первые гулянки и встречи с унитазом. Становясь матерью, ты превращаешься в параноика. Не представляешь, как твою принцессу кто-то обидит. Кто-то оставит огромный след в ее еще детском сердце.

Вик внимательно слушала женщину и хотела прикоснуться к ее руке, лежавшей на столе напротив. Она прикусила губу и неловко потянулась к ней. Дотронулась к нежной коже. Заметила, как по руке Даники пробежали мурашки.

— Не бойся, с Антонией все будет хорошо. Если она такая же красивая, как ты — это она разобьет ни одно мужское сердце. Вот увидишь.

Теперь уже Даника залилась краской и неловко опустила голову. Она перевернула руку и сжала ладонь Вик. Она смотрела на нее понимающим взглядом, будто сама была матерью и осознавала, как это тяжело. Будто тоже развелась с ублюдком.

— Спасибо за твои добрые слова. Как тебе тост, кстати?

Вик одернула руку и усмехнулась.

— Очень вкусно. И мне скоро пора. Нужно дома еще прибраться, чтобы мама не злилась по возвращению с работы. Я и так ночевала не пойми где.

— Ты хоть номер оставишь свой?

— Зачем тебе номер такой малолетки, как я? Сколько тебе лет? Тридцать? Тридцать два? — удивленно спросила Вик.

— Тридцать пять.

«Старше меня на девятнадцать лет. Она теоретически может быть моей матерью...»

— Я не знаю, о чем ты можешь говорить со мной: о школе, мальчиках, поступлении? У тебя иные проблемы, Даника. У тебя дочь, работа.

— И что? Ты... интересная. Я хочу общаться с такой молодой девушкой. Я вижу... в тебе себя. Ты похожа на меня.

Вик покраснела. Она почему-то хотела обнять Данику. Прижаться к ней, ощутить тепло, заботу, нежность. Материнское такое чувство, которого она не получала от родной матери. Холодной, расчетливой, сдержанной.

У нас не принято выражать чувства, потому что это сочтут за слабость. А мы, подростки, вырастаем с недостатком любви, ищем ее в мимолетных связях, совершаем кучу ошибок.

— Я не знаю, что сказать, — прошептала Вик, рассматривая свои накрашенные черным лаком ногти.

— Просто дай свой номер. Я тебе напишу. Прогуляемся по набережной.

— Я тебе покажу свои рисунки...

Мама никогда не воспринимала творчество Вик серьезно.

Вик, этим денег не заработать, давай реально смотреть на мир. Поступи на экономический. А может пойдешь дантистом? Помнишь, у меня была подруга... а у нее сын дантист. У него денег...

А плевать Вик на эти деньги. Работа дантиста — это не то, чего она хотела. Готова плеваться только от упоминания этого «сына маминой подруги», который такой весь из себя зайка. А она — никто, потому что не выбрала ничего. Выбрала творчество. И умрет бедной.

— Ты рисуешь? — искренне удивилась Даника.

Ее лицо загорелось детским азартом и Вик в ту же секунду захотела достать все пейзажи и разложить перед ней на полу. Чтобы она рассматривала своими прелестными глазами, прикасалась мягкими подушечками пальцев к мазкам гуаши и акварели. Чтобы хвалила ее, говорила, какая она молодец и что обязательно станет такой же знаменитой, как Айвазовский и Репин.

Ее картины будут висеть в галереях за стеклянными стендами. Их будут рассматривать сотни, тысячи людей из разных концов мира. А внизу мелкими буквами будет виднеться имя Викториа Желич. А может, она возьмет псевдоним, чтобы ничего не напоминало о семье?..

— Да, я пишу пейзажи.

— Обязательно покажешь мне. Я очень люблю творчество. Только вот у меня талантов ни к чему нет.

— Ну раз ты готова посмотреть... то я дам тебе номер.

Она достала телефон и продиктовала цифры Данике, которая быстро их записала. В ее глазах можно было увидеть, как она старательно заносила все в телефонную книгу, писала имя Вик.

— Спасибо еще раз за гостеприимство. Ты меня спасла, — сказала Вик и поднялась.

Она неуверенно мялась на месте, пока Даника сама не встала и предложила провести ее к двери. У выхода Вик быстро обулась в свои любимые кеды, вспоминая, как вчера их с себя сбросила.

— Я рада была тебе помочь. Так что, на связи? — спросила Даника.

— Да, конечно, пиши.

Они неловко посмотрели друг на друга и Даника все же приобняла Вик.

Вик не хотела ее отпускать. Такое крепкое объятие подарило волну невероятного чувства, захватившего обеих девушек. Отстраниться — потерять ее. Но Данику нужно было отпустить. Вернуться в свой дом. К матери.

Вик ушла, а на душе Даники остался осадок. Руки прекрасно помнили прикосновения Вик. В голове звучал ее голос и смех. Кто она такая? Молодая, неопределенная, потерянная. Как и Даника была. Главное, чтобы Вик не нашла своего Мирослава.

Вик бежала домой быстро. Села на автобус, добралась до квартиры, забежала внутрь и скривилась от привычного запаха благовоний. Мать, помешанная на духовных практиках, никогда не была по-настоящему душевной. Лицемерная, создающая образ идеальной. Это в ней Вик ненавидела больше всего.

Медитации, духовные практики, курсы йоги, позитивное мышление — иллюзия, которую выбрала она. Выбрала быть такой, а не матерью. А как же она хвасталась перед подругами...

Мы должны не бояться мечтать. Я завела блокнот желаний, представляете? А еще научилась визуализировать. Вы обязаны тоже научиться этому. Тогда каждая мечта — финансовая, личная, духовная, выйдет на новый уровень. Научитесь записывать мечты. Не «я хочу», а «у меня есть». У меня все так изменилось, стало так хорошо...

Нихрена не стало хорошо.

Вик открыла окно нараспашку, желая избавиться от запаха. Выбросить все блокноты желаний, которые эта наивная покупала у блогеров в Инстаграме. Забросить пособия о позитивном мышлении в урну. Разорвать коврики для йоги. Сжечь к чертям палочки с ароматом мерзких пачуль. Встать перед матерью и спросить — а почему эти шарлатаны не учат любить детей? Почему не учат интересоваться их желаниями? Ты — эгоистка, мама! Зачем меня родила? Я не просила!

Вик достала палетку от Диор из лифчика. Захотела заплакать, смотря на нее. Даника такая добрая... а она такая мерзкая. В собственной комнате Вик села на кровать, взяв в руки зеркало. Она схватила пару кисточек и начала наносить тени на покрасневшие глаза.

Одна слеза капнула. Противно...

Она задыхалась. Задыхалась и красила глаза черным. Ненавидела тушевать этот цвет. Хотела воткнуть кисточку в глаз. Прикусила губу до боли, пока металлический привкус не заполнил рот.

Вик вздрогнула от пришедшего сообщения. Это была Даника. Боже, как она быстро написала...

«Как добралась? Дома все нормально?»

Нормально. Воняет так же. Пусто так же. Безразлично так же.

Но Вик написала, что все просто хорошо и в конце даже добавила смайлик. Даника прочитала и ничего не ответила, выходя из сети.

Это раздражало. Заставляло задуматься, что что-то не так. Но все же Вик отбросила телефон на мягкое покрывало и завершила макияж, дополнив его блестками, которые девушка нанесла в уголок глаз.

На нее смотрел не очень привычный образ Виктории Желич. Обычно она была яркой, вызывающей, а сейчас темной и мрачной. Будто вдохновилась готическими образами из 2007 года.

Вик растормошила волосы и спрыгнула с кровати. Она знала — в шкафу нет одежды, подходящей под образ. Девушка просто сняла с себя платье, оставаясь в нижнем белье. Она медленно подошла к зеркалу. Уставилась на свою фигуру. На каждую родинку, шрамик, родимое пятно. На растяжки на бедрах, на грязные секущиеся волосы, на грудь первого размера.

Любить себя — важно. Но как разучиться себя ненавидеть? Хотя Вик, правда признаться, не прямо не любила себя. Она никогда не занималась сэлфхармом, никогда не хотела убить себя. Лишь иногда ненавидела какие-то части тела. Стыдилась их. Закрывала. Сутулилась. Пряталась. Не хотела принимать.

Она прикасалась к своей мягкой загоревшей под хорватским солнцем коже. Подушечки пальцев плавно скользили по изгибам ребер и слегка выпирающем животе. Остановились на нижнем белье. Не кружевном. Обычном, черном, таком, которое стыдно парням показать. Но в голове были не парни, не их «мужественные» фигуры.

А Даника.

Ее острые плечи, ее длинные пальцы, ее выпирающие ключицы. И голос... голос, что зовет в море. Она океанолог... она может забрать туда и не возвращаться более в ужасный мир.

Рука Вик скользнула по черной ткани. По гладкой, дешевой, но удобной. А потом забралась под нее. Глаза не хотели больше смотреть на отражение. Оно не возбуждало. А Даника — да. Она прекрасна. Она была добра. Почему таких людей так мало?

Вик шумно выдохнула. Ее движения — страх. Они медленные, нерешительные. Вик будто влезла в личное пространство Даники. А она — в ее голову. Что же хуже?

Движения более решительные. Знающие, что нужно делать, чтобы образ Даники запылал яркими красками. Фейерверком. Теплым, растекающимся по всему телу, особенно по животу.

Вик боялась осуждения. Даника — не милая девочка из класса. Нет, она далеко не девочка. Она женщина, она в разводе, она родила дочь. А что Вик? Маленькая школьница, сгорающая от стыда из-за прикосновений к себе.

Сгорающая от желания просто заплакать.

Она замерла, тяжело и часто дыша, бросилась в ванную и опустила руки под горячую воду.

Ну что, дура, получила свое мимолетное удовольствие? Мерзко, фу, отвратительно. Только парни так делают.

Вик махнула головой. Так делают не только парни. Это нормально. Это жизнь. Это исследование своего тела. Не кори себя, девочка.

Она заплакала. Намыливала руки лавандовым мылом и плакала. Соленые капли падали на раковину. Вик задыхалась. Думала о Данике и задыхалась. Она даст кислород, скажет, что все нормально, сделает тост и гребаный латте с двумя ложками сахара (в этот раз про них не забудет).

Вик, повтори это утро, ты же хочешь, тебе же понравилось. Как раз новые воспоминания для такого яркого фейерверка. Получи свое удовольствие. Разве это не впервой? Разве ты не засматриваешься на фото девушек? Разве парни не вызывают рвотный рефлекс?

Ей не хотелось думать обо всем, что творилось в голове. Желала лишь одного — забыться. В объятиях Даники, в алкоголе, в, черт побери, наркотиках... не важно. Главное просто отдохнуть.

Руки уже скрепели от чистоты. Вик наконец выключила шумный кран и вытерла руки о желтое полотенце. Пора было одеться, запрятаться под одеялом и начать смотреть глупые видео в Ютубе. Провести привычно день. Серый, скучный, однообразный. Надоевший...

С тряпкой для протирания пыли.

Но спустя три часа вернулась мать. Вик слышала, как она сняла свои туфли, осторожно отставила их в сторону (тихо так, будто боясь напугать кого-то, но она всегда была тихой. Даже когда разводилась). Мать подошла к окну, цокнула от глупости дочери, что та впустила так много знойной летней жары в их квартирку и закрыла его. Медленно подошла к кофейному столику, достала из картонной коробки несколько палочек с ароматом ванили и зажгла, пару раз чиркнув зажигалкой.

Привычные звуки. Вик вынула наушник из уха, вернула его в чехол. Напряглась, сидя с ногами на любимом месте — кровати. Ждала, когда она войдет в комнату. Прикроет дверь, спросит где была ее «любимая» дочь.

Что и случилось. Как по сценарию. Дверь открылась без предварительного стука — зачем личное пространство? Какое у подростка может быть личное пространство? Встала на пороге, такая вся напыщенно красивая (хотя о ее красоте глупо было спорить). Стройная фигура, лицо вечно закрашенное бледным тональником, густые накладные ресницы, руки с красным маникюром, длинные ноги в юбке (всегда).

— Ну и где ты была вчера? — спросила обыденным тоном мама.

Спокойная, будто выпила баночку успокоительного. Хотя Вик подозревала — она злоупотребляла им.

— У подруги ночевала. Ничего такого.

— А могла хотя бы позвонить? Я испугалась.

— Разве? Могла бы помедитировать, чтобы не бояться, — ответила сразу Вик и прикусила внутреннюю сторону щеки.

Мама промолчала. Держалась за дверной проем и медленно дышала. Неужели она уже медитировала?

— Что у тебя на глазах? Черный макияж тебе не идет. Я же говорила, что розовый больше к лицу.

Она развернулась и вышла из комнаты, не соизволив закрыть дверь. Что за привычка? Что за мерзкое забывание элементарных просьб?

Вик нервно спрыгнула с кровати, закрыла дверь и выругалась. Мать ушла в ванную. Послышался звук воды, стекающей из душа. Она даже не поинтересовалась, как Вик. Была у подруги — ладно.

Я устала на работе, чтобы еще стоять и интересоваться тем, что моя дочь делала со своими подружками.

Но с другой сороны такое равнодушие было на пользу Вик — меньше вопросов, больше свободы. Всегда лучше, чем медленные, монотонные, тихие вопросы почему она не учится, не слушается мать, не возвращается вовремя. А после такое же тихое изымание ключа от квартиры. Наказание молчанием. Наказание безразличием.

А будто бы это наказание.

Мама, ты всегда была такой, даже до твоих бессмысленных духовных практик.