Проводя кисточкой по бумаге, накладываешь новые слои краски. Намешиваешь на палитре оттенки, поглядывая на постановку из кувшинов и фруктов. В кабинете слышатся переговоры, стук кисточки о банку с водой. В воздухе витает запах краски, кто-то рисует маслом, другой — гуашью. За открытым окном проезжают машины, солнце заходит за горизонт. В кабинете постепенно темнеет, а в качестве освещения лишь лампы и софиты на постановках.

Вот слышно, как хлопает дверь — учитель вышел. Тут же в кабинете начинают говорить больше и громче. Ты пытаешься сконцентрироваться, но парень рядом наклоняется и трясёт тебя за плечо. Привлекает внимание. Его длинные, для парня, рыжие волосы падают тебе на плечи.

Поднимаешь на него взгляд и устало вздыхаешь. Откладываешь кисть и ждёшь.

— Воу, Вик, не надо так смотреть на меня, я с новостями, — присев на корточки рядом с твоим стулом, начинает он. — Слышал, у музыкантов слепой парень, вот не повезло его соулу*.

Разговоры о соулмейтах всегда задевают нити в твоём сердце (потому что ты не можешь найти своего, хотя все говорят, что он найдёт тебя сам), учитывая их особенность в этом мире. Никто не хочет, чтобы его соулмейт оказался слепым, ведь ты, влюбляясь, можешь перенять это от него. Конечно, в этом мире не было даже тридцати процентов слепых, но всегда страшно.

Ты — талантливый художник.

Он — слепой музыкант.

В твоей голове сразу возникает неприязнь к этому парню. Ты решаешь, что будешь остерегаться его. Делаешь так с каждым слепым человеком вокруг, боясь в них влюбиться. И ты справляешься, ненавидя их, отвергая, отчего они бегут. Ты сломал их и сломаешь его.

Тебе слишком дорог твой красочный мир.

***

Ты сразу замечаешь его в коридоре; он идёт с друзьями, будто ничто не мешает ему. Сразу бы и не догадался, но ты ведь его искал.

Коротко подстриженные тёмные волосы, а среди них — белые-белые пряди. Будто снег на земле. И больше ничего необычного. Хотя ты учишься в академии искусств, тут обычно тяжело найти кого-то.

Ты просто проходишь мимо, но атмосфера ненависти к этому парню так и витает вокруг тебя. Ты не удерживаешься от того, чтобы задеть его плечом.

Один момент — одна фраза извинения — и ты застываешь.

Оглядываешься, а он уже ушёл куда-то вперёд. И все идут дальше, а ты стоишь. Всё вокруг движется, а ты падаешь. От удивления или неожиданности? Тебе не понять. Абсолютно ничего в этом мире.

***

На холме хорошо, дует ветер, солнце не слепит глаза, а с его высоты видно дома. Тихо, никого нет. Где-то шуршат листья, а вдалеке слышно гул машин, но это всё ещё тишина. Тонкая и прозрачная. На закате тут волшебно, хочется принести краски и рисовать, рисовать каждую деталь, каждый луч солнца, что ещё, не скрываясь, падает на дома. Добавлять жёлтые пятна, обобщать и лисировать. Хочется нарисовать этот вид каждыми красками: акварелью, акрилом, маслом. Но ты никогда так не делаешь, понимая, что после пропадёт всё волшебство. Просто наслаждаешься, не трогая природу и не изучая её.

Новый поток ветра; прикрываешь глаза и наслаждаешься этими минутами. Рядом шуршит трава; поднимаешь взгляд и видишь его. Он тихо опускается, слегка задев твою ногу.

— Какого чёрта?

Он тихо ойкает и пытается повернуть голову на твой голос. Извиняется и хочет встать. Дёргаешь его обратно и отодвигаешься.

— Да сиди уже. Не понимаю, как ты дошёл. Я сам, пока нашёл и добрался, упал пару раз. —Отворачиваешься от него.

Его извиняющийся вид так и бесит, заставляя вскипеть кровь и бросить всё. Хочется кричать, ненавидеть. Ты понимаешь, откуда это желание, стараешься не смотреть на него, как бы ни было велико желание разглядеть его образ. Не замечаешь, что солнце уже скрылось за горизонтом окончательно, что наступают сумерки. Вокруг постепенно темнеет.

— Разве эта тишина не прекрасна? В музыкальном классе устаёшь от звуков, особенно когда они перемешиваются вместе в какой-то суп. Я вообще не люблю супы.

Впервые слышишь от него что-то больше извинений, более уверенный тон. Сам молчишь, раздумываешь, всё-таки повернувшись и смотря на него. Проходят секунды молчания, и ты уже видишь, как поднимаются его плечи. Сейчас он снова извинится; его вид настолько виноватый, что ты не выдерживаешь.

— Да перестань ты! — прерываешь ты, вскакивая на ноги и долго, выжидающе смотря на него. А в ответ тишина, снова вокруг всё замирает. Фыркнув, уходишь, быстро подбирая с травы свои вещи.

А музыкант, чьё имя ты так и не узнал (и не собираешься — да зачем оно тебе вообще?), остаётся там. На холме среди кустов.

***

Безграничные вспышки гнева начинают посещать тебя всё чаще, ты прямо так и видишь, как в глазах вспыхивают бомбочки и всё окрашивается в чёрно-синие цвета. Всё меньше жёлтого в жизни. Тебе тяжело контролировать свои эмоции, а музыкант всё чаще и чаще стал с тобой сталкиваться. С тобой, судьба будто специально поставила ваши уроки так. Лишь на уроках ты успокаиваешься и погружаешься в небытие.

На линейку собирают все факультеты, для этого небольшого зала их слишком много. Пробираешься через филологов, танцоров, музыкантов, как на тебя кто-то падает, а ты, еле успев отойти, задев при этом всех вокруг, просто смотришь. Ах, и снова он. Безразлично говоришь ему быть аккуратнее и толкаешь его уже сам. А он сидит на полу, среди стада людей, буквально лежит в их ногах. Бормочешь что-то вроде: "Ненавижу". Это так чётко слышно в резко наступившей тишине. Музыкант садится поудобнее на полу и не опускает взгляд, он буквально смотрит на тебя. Тебе кажется, что в этот момент на тебя смотрят все, но лишь одни глаза, направленные на тебя или за тебя, тебе в душу, не понимают смысла.

— Вик! Ну ты где? —отвлекают тебя, и ты спешить к толпе художников, раздумывая.
Обо всём, что происходит, о мотыльках, запутавшихся в лампочках, о пауках, что устают плести паутину, и о муравьях, что слишком упорно строят плотину.

***

Следующие два дня не видишь музыканта. Ты даже волнуешься и пытаешься узнать: где он? Тогда же ты узнаёшь, что его зовут Тодд*.

Ненависть к нему утихает, но ненадолго.

На третий день, когда ты спешишь на уроки, пробегая мимо крыла музыкантов, случается это. Ты бежишь, но в один момент чувствуешь, как кто-то хватает тебя за кофту и тащит. От шока ты ничего не понимаешь. Оказываешься в пустом музыкальном классе. Пытаешься выйти, но двери закрыты; снова дёргаешь ручку. Но она твёрдо не поддаётся тебе. Смотришь на время и понимаешь, что тебе конец, ты опоздал на урок, никто не поможет. И в этой жизни всегда так: никто не поможет жукам, запутавшимся в паутине.

Громко вздыхаешь и садишься на пол. Поворачиваешь голову и видишь Тодда. Облегчение, что ты не один попался на эту шутку, накрывает тебя. Шутников у вас предостаточно.

— Ну что, мы попались?

— Это я попросил. — Его голос кажется абсолютно другим, ты смотришь на него и видишь Тодда, но не того вечно извиняющегося музыканта. — В тот день я услышал, что ты ненавидишь меня. И знаешь, я ведь не понял почему, сначала я хотел узнать просто причину. Но я ведь не умею говорить и спрашивать... Я просто хочу доказать, что я тоже достоин хорошего в свою сторону.

Его монолог резко прекращается, и он, сев за пианино, начинает играть.

Ах, да, он же музыкант. Ты бы тоже пытался выразить свои чувства через искусство.

Отвлечься на мысли не даёт музыка, она так и летает в кабинете. А ты завороженно смотришь на него. Эта музыка проникает прямо под рёбра, бегает там и возвращается. Иногда влетает прямо в голову; чувствуешь, как она двигается и шипит. Прикрываешь глаза, отдаваясь моменту.

Ненавидеть — это одно, а пропустить мимо ушей такую прекрасную музыку — это другое. Смотришь на него и видишь, что он тоже закрыл глаза; на некоторых моментах он жмурится, двигает в такт головой, отстукивает ритм ногой. Его отдача музыке сразу видна, он растворяется в ней, как мотыльки в свете.

И ты, кажется, сходишь с ума. Воображение рисует прекрасные композиции, которые ты бы хотел пойти и рисовать да рисовать.

Забываешься.

Слышишь нарастающие ноты.

Тодд открывает глаза и видит всё вокруг.

А музыка обрывается, как чья то жизнь в этот момент.