_MycroftHolmes_

Хроника от 23.02.2004 г.

«Возвращаясь домой после убийства, всегда смотрел по телевизору на свои преступления. А потом плакал... как ребёнок»

— Альберт Де Сальво, американский серийный убийца.

- Когда мне было семь лет, я съел свою маму.

Так начался рассказ этого удивительного по своей сути человека, который навсегда изменил мою жизнь. Мы сидели с ним в маленькой камере, от силы достигающей трёх метров в длину и ширину, ровно друг напротив друга. Он держался удивительно прямо, хоть и знал, что ждёт его потом. В тюрьме не любят убийц. Особенно таких, как он.

- Декабрь сорок третьего. Конец блокады. Мы с братьями сидим на голом бетонном полу в подвале, прячась от последних артобстрелов. Я вижу мать. Она прижалась в уголок, плачет и молится. И я слышу ее молитвы, я единственный, кто слышу ее молитвы, ее гнусные и мерзкие молитвы. Дети - эгоисты. Думают только о себе. Неправильно думают. Она заботилась о нас. Она молила бога о том, чтобы младший брат умер. Поскорее умер этот чахлый и слабый мальчик, а она бы накормила нас его плотью. Еды совсем нет. Из дома не выйти - борьба за город. И все, что остаётся - это поедать друг друга. В прямом смысле поедать. Но бог не услышал молитвы, на следующий день умерла сама мама.

Он откашлялся, сложил руки вместе, теребя большими пальцами костяшки, и шумно выдохнул, избавляясь от груза воспоминаний.

- Потрошить человека не сложнее, чем куру. Нас было трое - трое братьев. Я средний. Ни рыба, ни мясо. Ни самый успешный, ни самый любимый. Я забрал нож у старшего и сам распорол брюхо. Так неумело, что надрез оставлял неровный след за собой. Кровь сочилась липкая и густая. Она налезала на руки и нож, въедаясь в них. Слишком много липкой и густой крови. Слишком много моего отчаяния. Мы ее съели сырой, у нас не было ни газа, ни огня. Мы ее съели сырой, сидя на сыром полу в сыром подвале. Мы, трое мальчиков, измазанных в темной крови, засохшей вокруг рта, будто мы измазались вишней, а не съели собственного родителя. Мне понравилось. Мне слишком, черт возьми, понравился этот вкус. Знаете, если самые сочные куски каждого вида мяса смешать между собой, они все равно не будут такими лоснящимися, распадающимися во рту, из них не будет так сочиться густой кровавый сок, они не будут такими мягкими. Мясо человека, высшего хищника, не сравнится с мясом ни одного хищника и травоядного разрядом ниже.

Пока я был маленьким, я держал это в себе. Я бил себя по лицу, вспоминаю моменты, когда мои зубы глубоко вонзались между волокнами ее мяса, я видел это перед собой. Я бил себя. Я бил себя много и настойчиво. Никто не знал о том, что я хочу есть. Есть по-настоящему. Этот голод не унять - только временно укротить. Мне пришлось ждать двадцати лет.

Я работал в местной больнице. Патологоанатом был тем ещё алкоголиком и ради денег на бутылку своей прелести отдавал на растерзание свое тело и душу. А ещё те тела, что лежали рядами в морге. Я выкупал их за коньяк и стерлядь. Я выкупал их, клал в багажник и вез домой. Я выкупал их и ел в моей маленькой квартире, прислушиваясь к каждому шороху и оглядываясь по сторонам.

Моя любимая часть тела - икры. Я думаю, это потому что в курице я люблю ножки. Те, кто ест крылышки, оценят по достоинству руки, те, кто белое мясо, - спину и бока. Я срезал с мышщ тонкие полосы и жарил их на медленном огне до золотистой корочки. Жарил их и ел, ел, ел. Относил обглоданные кости собакам. Черепа закапывал в лесу. Так раз за разом, раз за разом. Десять лет назад патологоанатом умер. И я нашел свою жену.

В город провели интернет. В городе появились компьютерные клубы. Один из друзей мне рассказал о теневом, черном, интернете, где есть все. От наркотиков до твоей смерти. Я нашел там свою любовь. На форуме каннибалов. Она там была ослепительно-жестока. Мы съехались. Мы стали убивать.

Первую жертву я нашел на остановке. Заманить ее было просто. Я попросил помощи, попросил помочь показать дом. Она ещё не знала, что тот дом был и так моим. Я помню ее волосы на ощупь. Солома. Грубая, старая солома. Я помню запах хлороформа. А больше я не помню ничего. Наутро трупа не было. Были консервы в холодильнике и заморозка. Я лег спать, сказав жене избавиться от тела. Она сделала это. Она обеспечила нас едой. То, что несъедобно, она распихала по пакетам, положив туда же полынь, чтобы перебить стойкий трупный запах. Она раскидала пакеты по разным мусоркам. Они не нашли ничего. Они так ничего и не нашли.

Меня поймали по ошибки. Из-за детей. Проклятых детей, которые решили проследить за седым стариком, который что-то делает ночью в лесу. Они видели, как я закапывал ее голову - голову моей жены. Я съел ее с картофелем и горохом. Я съел ее, потому что сил искать жертв не осталось. Я закопал ее голову и кишки, а это увидели дети. У детей специфическое мясо. Жесткое, с железным привкусом. Я ненавижу детей. Ни на вкус, ни как они есть. Они сдали меня. В квартире нашли мясо людей. Единственное мясо, которое когда-либо находилось здесь. И я сдался. Я сдался добровольно, написал чистосердечное и теперь сижу с вами и рассказываю, как оказался здесь. Считайте это исповедью. Но я не согрешил - я утолил голод.

После каждого убийства и приема пищи я спал сутками. Я спал и видел во сне взгляды, молящие о пощаде. Я никогда не ел головы. Я уважал своих жертв. Они не виноваты в том, что я псих. Я просыпался и видел по телевизору сообщения о пропаже, полицейские репортажи и сообщения о том, что в городе орудует маньяк. Я смотрел и плакал. Смотрел и молился, чтобы завтра умер я. Чтобы наконец-то умер я. Но я не умер. Я убивал. А сколько ещё таких, как я? Их множество. Я знаю. Я видел. Я читал. Я был с ними. Я всегда был с ними.

Издевательский смешок прорвал, казалось бы, ту гробовую тишину, которая царит на фоне любого напряжённого рассказа. Он улыбнулся мне желтыми кривыми зубами, что присуще любому старику. Он помял обвисшую кожу. Он выглядел, как пенсионер. Он был пенсионером.

Но он убивал и ел людей. Он и тысячи таких, как он, - обычных людей, что живут среди нас, что выглядят как мы. Что уперто пытаются нас уничтожить.