♥ ♥ ♥

Наступило долгожданное, пусть и не для всех, воскресенье. Это значило, что сегодня вечером Велдон предстанет перед Лансом Кавелье, дабы продемонстрировать ему свои выдающиеся (или не очень) навыки игры на фортепиано. Я предвкушал этот момент, прямо-таки горел нетерпением и трепетал от легкого волнения. Мне, если честно, было дико интересно, как все пройдет. Но занимательное шоу предстояло вечером, оттого я пока выжидал на кухне, доедая свой завтрак. Рядом крутилась мама, расставляя помытую посуду по полкам, напротив меня за столом сидел папа и, как всегда, пил кофе, читая журнал (в этот раз о рыбалке). Он сделался каким-то недовольным, когда меня увидел, похоже, ему было что сказать, однако не при маме. По воле случая мне тоже представилась возможность ответить отцу на любой его наказ по самое не хочу, да так, чтобы вовсе отбить желание строить своего сына по любому поводу. Разумеется, я не забыл о предательстве, которое увидел вторничным вечером. Не знаю, как правильно стоило реагировать на подобное, да и стоило вообще? Несколько раз мне доводилось видеть, как семьи жестоко рушило неадекватное поведение детей на измену родителя. В их глазах это почему-то выглядело не иначе как пулевое попадание в сердце с упора — неминуемая гибель без надежды на спасение. В первые минуты так оно и чувствуется, а потом отпускает — хотя, очевидно, не всех. Я видел, как мой папа сидел в машине с какой-то светловолосой женщиной и, когда она собиралась уходить, — о господи, за что? — он ее поцеловал. На дорожку, скажем так. Потом она перекочевала в своё авто, стоящее рядом, и куда-то укатила. Ну, не самое страшное, что я мог увидеть, правда же? Вначале мою голову посетила мысль: будет совсем некруто, если папа уйдет из семьи, после нахлынуло отвращение с гневом и, в довершение всего, мне захотелось подойти и молча врезать ему. Хорошо, что я человек крайне спокойный и отходчивый, так что желание проветрить кулаки быстро улетучилось, и моей ярости стало угодно превратиться в странное негодование. Разве это вообще мое дело? Самый главный вопрос, который я задавал себе в последние дни, звучал примерно так: измена своей жене делает мужчину плохим отцом, или все же нет? По логике, конечно, нет, но мне было обидно за маму и стыдно за ложь папы. И снова: а при чем тут вообще я? Мне кажется, это неправильно — родители не должны ставить своих детей в такое неудобное и ужасное положение, им не следует намеренно заставлять своё чадо жить с постоянным ощущением страха, что семья скоро распадётся. Любые перемены немного пугают, тем более такие.

Доев омлет с беконом, я налил себе чай и порезал дольками лимон. Этот жёлтый цитрус мне нравилось есть без сахара, и папа очень не любил наблюдать за столь отвратительным для него процессом. Он вообще не переносил кислые продукты, чего нельзя было сказать обо мне.

Я смачно вгрызся в лимонную дольку, но папа никак не отреагировал на слишком явную провокацию, делая вид, будто он ничего не видит, и потому в ход пошла следующая.

— Эйден, это ужасно! — Отец наконец брезгливо сморщился, опустив журнал.

— Не нравится, не смотри, — безмятежно ответил я и отпил немного чая.

Тем временем мама улыбнулась, сняла хозяйственные резиновые перчатки и подошла к столу. Она поправила выбившиеся из затянутого хвостика темные волосы и сообщила:

— Мы сегодня идем на ужин с семьей Шэлис, в ресторан «Кингсвуд». — Мама взглянула на меня. — Пойдешь с нами?

— А... — протянул я, не соображая, что ответить. — Во сколько?

— В семь, — уточнила она, вешая кухонное полотенце на спинку стула.

— Нет, у меня есть планы, — важно пояснил я и вновь приступил к уничтожению лимона.

Папа с подозрением меня оглядел и нахмурился, а затем с откровенным давлением спросил:

— Какие у тебя могут быть планы?

Я промолчал и включил самый любимый режим поведения: режим стопроцентного игнора. Обычно у отца не возникало никаких вопросов, и в мою жизнь он старался особо не вмешиваться, но сейчас его доверие ко мне почему-то в разы поубавилось. Из-за преступника и наркомана Велдона, с которым я, как выяснилось, вожусь? Да нет, вряд ли.

— Он идет с нами, — настойчиво утвердил папа, и тут мои глаза машинально поднялись на него.

— Нет, не иду, — напомнил я и воззвал к своей защите: — Мам, скажи ему.

— Если ты не хочешь, то можешь не идти, — пожала плечами она, а затем кротко обратилась к отцу: — Не заставляй его, Рой.

После этого мама покинула кухню, и мы с папой остались один на один. Тет-а-тет. Я ждал, что он начнет предъявлять мне претензии — у него на лице было это написано громадными буквами, подсвеченными прожекторными лампами. Вот не умел он шифроваться вообще нигде и никак.

— Я запретил тебе общаться с тем музыкантом, разве нет? — начал папа, подчеркивая своё презрение к Велдону таким лицом, словно бы речь шла о завонявшем мешке мусора, который давно пора выкинуть.

— А я и не общаюсь с ним. — Знаю, не самая гениальная отмазка, просто это первое, что пришло мне на ум.

— Да что ты говоришь? — Он удивленно приподнял брови. — Эйден, тебя с ним неоднократно видели мои знакомые. Многие знают, что этот тип из себя представляет. Мне пришлось краснеть, объясняясь, почему мой сын шляется по городу с человеком, чья репутация запятнана грабежами, наркотиками и всяческими незаконными махинациями.

— Ого, так его биографию весь город знает? — не особенно эмоционально изумился я, допив чай. Затем мой тон окрасился иронией: — И как, объяснился?

— Ты вынуждаешь посадить тебя под домашний арест, Эйден, — стал грозиться отец. — Раз не понимаешь по-хорошему, придется по-плохому.

— А, вот так, да? — Я слабо ухмыльнулся. — Ты бы лучше за своей репутацией следил, а то скоро придется краснеть по другому поводу. И не только тебе.

Встав из-за стола, я собирался отправиться в свою комнату, когда папа озадаченно спросил:

— О чем ты говоришь?

— О том, что вслух озвучивать не хочется, — ядовито пояснил я и быстро ушел, стараясь избежать продолжения неприятного разговора.

Занимательно: он не поспешил выяснять у меня, что именно я имел в виду. Испугался, видно. Ладно, главное, чтобы на сегодня папа от меня отстал, а дальше... дальше я еще не определился, как быть. Наверное, просто сделаю вид, будто бы ничего не видел и ничего не знаю — это самое лучшее и бесконфликтное решение, на мой взгляд.

Тот, с кем я получил четкое указание оборвать все контакты, отправил мне сообщение где-то в два часа дня и, судя по его обычной манере писать (и не только писать), как идиот, настрой нашей восходящей звездочки с плохой репутацией особо не изменился.

Если я не повешусь, то приду в шесть вечера. И ты тоже придешь.

Говорят, что почти все музыканты — это люди, у которых большие проблемы с головой. Они ветреные, несерьезные и ненадежные, подобно влаге в пустыне. Если для подтверждения справедливости данного суждения брать конкретно Велдона, то все сходилось в ноль, миллиметр в миллиметр, словно бы он олицетворял стереотипные представления о душах, живущих музыкой. Впрочем, это мое суждение, конечно, крайне относительно, ведь мне было не с кем сравнивать: довелось познать унылое знакомство лишь с Велдоном. Да и, вникая глубже, этот итальянец не являлся именно тем, кем хотел казаться. Уж у кого-кого, а у него наверняка и скелеты в шкафу прятались, и в тихом омуте характера — хотя тут скорее не в тихом, а в несколько сумасбродном — пару чертей водилось.

Весь день я пролежал безжизненным пластом, не в силах заняться каким-нибудь делом: уроки сделать, видео смастерить или увлекательную книжку почитать. У меня без передыху нудно и мучительно болела голова, и даже выпитая таблетка не смогла облегчить мои страдания, заставшие чуть ли не выть в подушку от безнадеги и негодования. Обычно мигрень наведывалась крайне редко, и я знатно удивился нежданной гостье, которая, если честно, могла не утруждать себя приходом.

Ближе к назначенному времени мне стало капельку легче, и я решил посмотреться в зеркало, после чего обнаружил, что мои волосы давно пора подстричь. С ними у меня были особые отношения. С ними я никогда не мог прийти к мирному соглашению, потому мне часто приходилось играть по их правилам. Да, да, речь идет о моих волосах. Жилось с этими патлами крайне сложно, ведь меня без спросу вынудили родиться с кудрявой шевелюрой, покрывающей мою голову и выставляющей напоказ неудачную шутку природы. Стоило подстричься короче — я становился похожим на законченного неудачника, которого пинают в школе прыщавые громилы, длиннее — тогда мои волосы образовали адские хитросплетения, распутать которые было просто невозможно. Следовало неустанно контролировать этот процесс, чтобы не позорить всю свою семью и предков до седьмого колена. По утрам мне приходилось подолгу укладывать все эти раздражающие завитушки в общую композицию — и каждый раз я сыпал ругательствами и проклинал всю мою жизнь. Тяжело. Но, видимо, мне давно нужно было принять горькую участь и смириться со столь злобной судьбой. Это был краткий экскурс в повседневность волнистого человека, то есть человека с волнистыми волосами. Как бы грань между «кудрями» и «волнами» изо дня в день была очень тонка. По какому принципу волосы определяли свою форму, я так и не понял — да и не очень-то хотелось, ей-богу.

Сидеть и ждать вечера было очень утомительно, но я справился с этой непосильной задачей без каких-либо исключительных усилий. Родители не заметили моего ухода, что сыграло мне только на руку.

До Музыкальной шкатулки я доехал на автобусе и ровно в шесть был уже на месте. Вечер оказался нестандартно теплым, с ясным небом и блестящим в свете фонарей снегом. Мне даже стало немного жарко, чему я как-то не придал значения, решив не заострять внимание на несущественной проблеме. Вскоре рядом показался Велдон вместе с девушкой — то была не Джейн, другая. И ее лицо оказалось мне знакомым. Сначала я не мог вспомнить, где моим глазам доводилось видеть эту леди, и только после ожесточенной схватки нейронов в мозге мне удалось напрячь захолустья памяти и понять, кого Велдон привел с собой. Что б меня, это Ева! Я, признаться, считал ее вымышленным персонажем. Тогда, в переходе, Велдон рассказывал мне о своем ребенке, показывал даже фото с изображением этой самой Евы и сына. Говорил, что отправляет им деньги и... Черт, выходит, он все же нормальный человек. Подсознательно я в это верил, просто доказательных фактов не хватало для полного убеждения.

— Привет, шкет, — поздоровался со мной Велдон и тут же представил свою подругу: — Это Ева. Помнишь, я рассказывал о ней? Тебе посчастливилось встретиться с этой легендарной личностью.

— Велдон, заткнись, — бросила девушка и, взглянув на меня, улыбнулась. — Здравствуй, Эйден. Я слышала, что ты помог этому недалекому с деньгами и заставил его прийти сюда, к СэтШери. Даже не знаю, как тебя отблагодарить. — Ева все сияла улыбкой, протянув мне руку.

— Привет и не стоит благодарности, — скромно выдал я, понимая, что она ещё с первой фразы мне понравилась.

Мы с Евой обменялись дружелюбным рукопожатием. После того, как наша троица зашла внутрь, я рассмотрел девушку получше. Светлые, почти белые волосы, были острижены под короткое каре, голубые глаза подчеркивала аккуратная черная стрелка, а губы покрывала бардовая помада. На крыле носа светился маленький белый камушек, озорными переливами крича о себе и как бы ненароком намекая на бунтарский нрав своей хозяйки. Шесть или семь серебристых и миниатюрных колечек в один ряд украшали левое ухо Евы, и меня зачем-то посетила глупая мысль: она сделала столько проколов сразу или постепенно? Наверное, не самая приятная процедура. Должен заметить, что взгляд Евы обладал пронизывающей остротой, однако не казался злым — скорее уверенным и целеустремленным. Что такая, как она, делала рядом с таким, как Велдон? Кроме того, у них родился ребенок, чему я, бесспорно, никогда не перестану удивляться.

Нас ожидал тот же зал, и в этот раз администраторша безоговорочно пропустила и самого музыканта, и его группу поддержки.

Велдон выглядел вполне себе обычно. Он сказал мне, что успел многому научиться за одну неделю, но его волновал Ланс Кавелье — никто не знал, какую игру этот француз затеет на сей раз. И то правда.

Когда мы зашли в красивый зал, переполненный атмосферой роскоши и творчества, какой-то парень, сидящий на первом ряду, обернулся и тут же подскочил с места. Он прошёл к нам, и его кожаные туфли, бьющиеся твердой подошвой о дорогой паркет, слабо цокали на все пространство. Неизвестный приблизился и посмотрел на Велдона, а затем вежливо, с улыбкой поспешил узнать:

— Вы Велдон Скалетти, да?

— Он самый, — с непонятным весельем ответил музыкант.

— Я сейчас их позову, — сообщил паренек и, пройдя мимо нас, покинул зал.

Рассевшись в мягкие кресла, мы принялись дожидаться какой-нибудь движухи. Первым нас посетил Дориан Брукс, с лица которого, похоже, никогда не сходила добрая ухмылка. Велдон поднялся с места, когда его увидел, и тот принялся всячески подбадривать музыканта — последний, в общем-то, держался довольно неплохо.

— Ты молодец, что пришел, — воодушевленно лепетал Дориан. — Многие сбегают, так и не преодолев себя. У тебя все получится. Ланс способен напугать — это я знаю, но ничего не принимай близко к сердцу, договорились?

— Да, да, — кивал Велдон, деловито расставив руки по бокам.

Дориану позвонили, потому он отошел к сцене, а Велдон тем временем обратился к Еве, девушке, которая рассматривала тут все с таким изумлением в глазах, будто бы она случайным образом очутилась в другом, фантастическом мире.

— Ты чего так озираешься? Думаешь, как бы соскрести золото с потолка? Ну, дорогая, вынужден тебя огорчить: оно ненастоящее.

— Я просто не верю, что музыкант-раздолбай зашел так далеко, — равнодушно ответила она и слегка изогнула губы в улыбке. — Хотя и тут ты в одиночку не справился. Все лавры заслужил Эйден, не так ли?

Для себя я отметил, что ее голос был весьма мелодичным, но в то же время его тембр словно покрывал иней, ледяной и такой безразличный ко всему. Возможно, так казалось лишь из-за ее манеры выражаться довольно грубым, вовсе не милым тоном. Ева повернулась ко мне и непринужденно произнесла:

— Если он тебя как-то развел, ты скажи. И я его убью.

— Ева! — не очень-то убедительно возразил Велдон. — За кого ты меня принимаешь?

— О, так ты все ше вернулся! — Мартен Бергаман остановился за спиной Велдона и, подленько скалясь, с фальшивым любопытством стал разглядывать Еву, скрепив руки за спиной.

Велдон скривился так, словно ему в рот засунули самый острый на свете перец, и, не поворачиваясь, покрутил ладонью рядом со своим ухом:

— Вы слышите? Что за омерзительный скрежет?

Затем музыкант оглянулся назад, проворно крутанулся на месте, становясь лицом к шведскому задире, и продолжил издевательски высказываться:

— А-а, это ты... как там тебя? Марфин?..

— Мартен, — поправил он, и я вдруг подумал: а что бы было, если бы в его имени имелись проблемные согласные, которые швед не в силах побороть? Ну, типа Роджер, Жерар или Фиджей... Тут ясно одно: выглядело бы это довольно забавно.

И вот, наконец, в зал вошел не кто иной, как Ланс Кавелье — естественно, по-щегольски одетый и до неприличия опрятный. Его угольно-черные волосы, безупречно уложенные назад, даже не смели и шевельнутся от тряски, возникающей при ходьбе. Француз смотрел прямо перед собой, когда молча проходил мимо нас, что выглядело слегка пафосно, надменно и, не побоюсь этого слова, неуместно.

Мартен Бергман, будучи так же тем ещё пижоном, собрался пойти за своим гуру Кавелье, напоследок добавив, с язвительным огоньком глядя на Еву:

— В этот раз уше другая. — Он пожал плечами и, удаляясь, пренебрежительно отметил: — Итальянцы, што с них взять.

Вот же говнюк этот швед! Негромко хмыкнув, Ева многозначительно приподняла брови и даже не взглянула на Велдона. А сам музыкант отчасти раздосадовано сжал губы, бросив извиняющийся взор на девушку, и втихомолку пошаркал к сцене. Я вообще запутался и ничего не понял. Сложные у них отношения какие-то, раз Велдон все свободное время спокойненько проводил с другими дамами, а как появлялась Ева, он, судя по всему, строил из себя паиньку с щенячьими верными глазками. Самое веселое тут в том, что Ева определенно не дура, и она явно прекрасно все видела. Что тогда удерживало их вместе? Ребенок? Любовь? Цыганский приворот? Не уверен ни в чем, ведь эта история, кажется, намного запутаннее, чем хотелось бы думать.

Сначала Ланс Кавелье разговаривал со своим другом Дорианом, потом француз поднялся на сцену, на минуту удалился в закулисье и вернулся уже со скрипкой в руках. Он хладнокровно посмотрел на Велдона, после чего даже мне стало не по себе, и произнес одно единственное слово:

— Слушай.

Затем Ланс заиграл. Как гурман, пробующий изысканную трапезу, он с таким же наслаждением водил смычком по струнам, заражая отменным вкусом своей игры всех слушателей. Мелодия была мне незнакома и, на мой слух, звучала она красиво, безукоризненно, живо и просто. Совершенно обычная, лёгкая для восприятия музыка, способная дать расслабиться в любой обстановке. Вдруг Кавелье резко прервался, строго дав указание Велдону:

— А теперь поднимайся и повтори то же самое на фортепиано.

Сидящая рядом со мной Ева смотрела на все происходящее с безжалостным равнодушием, лишь беззвучно постукивала двумя пальцами по своей коленке и, когда Велдон поднялся на сцену с унынием и видимым нежеланием, будто бы он восходил на эшафот, сказала:

— Думаю, он в пролете.

— Почему? — в свою очередь спросил я.

— Это сложное задание, — пояснила Ева и в сомнениях повела одним плечом. — Одно дело, если бы речь шла о струнных, а тут...

Возможно, она была права. Я мало разбирался в процессе создания музыки и не слишком хорошо мог судить о конкретном уровне Велдона в этом ремесле. Он-то талантлив, но, как всем известно: успех — десять процентов таланта и девяносто усердия.

Велдон сел за фортепиано, и напыщенный Ланс Кавелье покинул сцену, разместившись в кресле рядом с Дорианом и Мартеном Бергманом. Из этой троицы улыбчивый мистер Брукс явным образом выделялся, и мне было совершенно непонятно, как он постоянно находился рядом с этими двумя крайне негативными личностями. Если говорить откровенно, то на данный момент проблема их разносортных характеров меня всерьёз не волновала. Я сосредоточился на музыканте, который неожиданно проделал странную вещь: он плавным движением пальцев провел по срединному участку раскладки клавиш — от одной к другой, не отрываясь. Если не ошибаюсь, у этого элемента даже было название — глиссандо, но зачем его было использовать сейчас? В ответ на причудливую манипуляцию Велдона Ланс и Дориан стали перешептываться, в конце чего француз два раза кивнул и продолжил смотреть на бедолагу Скалетти.

— Зачем он это сделал? — спросил я у Евы, надеясь, что она будет знать ответ.

— Он же на слух играет. Напомнил себе, как именно звучат клавиши, чтобы не ошибиться.

— Серьезно? — поразился я. — Должно быть, это очень трудно: запоминать так.

Ева промолчала, и я решил заняться тем же самым. По ней, бесспорно, не скажешь, но она явно переживала за Велдона. А как иначе? Они же далеко не чужие люди. Мы терпеливо наблюдали за музыкантом, который, в конце концов, коснулся клавиш и вполне размеренно стал играть ту же мелодию, что и Ланс Кавелье. Так мне показалось сначала, а на деле это, похоже, была несколько видоизмененная версия. Очевидно, Велдон заполнял забытые промежутки композиции чем-то своим — он импровизировал, это точно. Длинные пальцы музыканта ложились на белые, изредка черные пластинки фортепиано так привычно, без неловкости и сомнения, что хотелось всей душой верить в его игру, верить в его профессионализм и талант. Я немного улыбнулся, подумав, насколько же круто, наверное, обладать таким невероятным даром. Быстрее всего, Велдон парочку раз все-таки сфальшивил, а может, мне просто показалось. В любом случае он смог развеять недоверие насчёт его навыков, подтвердил стремление учиться новому и, надеюсь, утер нос гаденышу Мартену Бергману. В первую очередь, Велдон доказал самому себе, что при желании возможно все. Или я просто сделал поспешные выводы...

Вскоре Ланс Кавелье поднялся с места и остановил Велдона, чье лицо омрачила тень недовольства — и причина была не во французе. Видимо, Велдону не понравилось собственное исполнение, о чем свидетельствовали его расстроенный взгляд и вид, поникший и мрачный, как вечерний лес.

— Ждали чего-то большего? — с претензией обратился Велдон ко всем присутствующим в зале.

— Да нет, как раз этого я и ждал, — высокомерно бросил Ланс Кавелье. — Ты умудряешься проявлять своевольный нрав даже в музыке. Взял не ту тональность, перепутал аккорды и вообще сделал абсолютно не то, о чем я тебя просил.

— Уж простите, я не настолько гениален, — развёл он руками, рассерженно насупив свои черные брови. — Я не запомнил все, пришлось как-то выкручиваться, — объяснился Велдон и пожал плечами.

— Неужели? Мне так не кажется. — Голос Кавелье отражал злую насмешку. — Ты и не пытался вникнуть. Знал заранее, что сможешь набросать какую-нибудь ересь на ходу. Выходит, я должен принять это несоответствующее моему заданию нагромождение звуков за твое пробное выступление? Раз так, то ты нам не подходишь.

Усмехнувшись, Велдон встал с деревянной банкетки, желая покинуть сцену, но тут вмешался тот, от кого я этого точно не ожидал.

— Зато мне он подходит, — как бы между прочим оповестил Даррен Скайфелд, который все это время стоял в проходе и наблюдал за всем, что здесь происходило.

Ланс Кавелье обернулся и, страдальчески возведя глаза кверху, сказал:

— Килиан, о чем ты?

Килиан? Получается, Даррен Скайфелд — это творческий псевдоним? Ну да, логично, просто я никогда об этом даже не задумывался.

— Парень шикарную музыку сочиняет, — с восхищением произнёс Скайфелд, проходя мимо нас к сцене, потом он остановился и сказал: — Лично я не идиот и упускать его не собираюсь.

— Какая трагичная прелесть, — с эмоциями камня проговорил Кавелье, лишь слегка повернув голову в сторону своего двоюродного брата. — Вот пусть он музыку тебе и пишет.

Погодите, это сейчас сам Даррен Скайфелд вступился за Велдона? Разве птицы столь высокого полёта заботятся о таких неприметных мелочах? Возможно, Велдону и вправду удалось его впечатлить. Вот только чем?

Певец Даррен Скайфелд славился своей постоянной сменой композиторов, оттого все его альбомы всегда звучали по-разному, нередко он вообще отходил от привычного для себя и для всех жанра, пробовал что-то новое. Вроде бы Скайфелду писал музыку даже сам Чародей (кого Велдон уже успел упомянуть в стенах этого здания) для парочки эпичных альбомов, созданных по заказу для различных именитых киностудий. Свою популярность он заслужил кропотливой работой и любовью к безграничному творчеству, не видящему рамок. Ну, это в моих глазах... Яркую внешность да сказочную доброту я в расчет не беру, поскольку эти качества всегда шли впереди него и не особо характеризовали Даррена, как талантливого исполнителя. Кстати говоря, о доброте. Не в ней ли все дело? Кто знает, нет никаких гарантий, что Скайфелд ввязался в судьбу Велдона не из жалости. Трудно поверить, когда на обыкновенного музыканта обращает внимание человек, чей звёздный успех в мире вызывает исключительный восторг и высокое уважение. Вне всякого сомнения, Велдон тоже ошалел от происходящего. Застыв, как изваяние, он не шевелился и не произносил ни звука.

— Да будет тебе, Ланс, — махнув рукой, добродушно прощебетал Скайфелд и посмотрел на темноволосую низенькую девушку, которая к нему подошла. — Ю Мин, расскажешь уважаемому Скалетти, что мы от него хотим?

— Так вот про кого ты говорил, понятно. — Она с одобрением кивнула, взглянув на Велдона. — Иди сюда, хватит собой сцену украшать.

Воспрянувший духом Велдон заблистал своей широченной улыбкой, спускаясь прямиком к азиатке, которая провожала взглядом Ланса Кавелье и Мартена Бергмана, демонстративно покидающих зал через служебный выход.

Наряду с этим Дориан Брукс подскочил к Скайфелду с лицом в высшей степени возмущенным, заговорив на серьезных оборотах:

— Ты знаешь, что он нам идеально подходит, и собираешься забрать его? Лансу нужно время, чтобы все обдумать, а тебя угораздило явиться сейчас и все испортить!

— Ой, Дориан, прошу тебя, не грузи, — от безнадеги застонал Скайфелд, ладонью убирая со лба прядки светлых волос. — Ланс свое с корнем вырывает, так что не парься. Заберете его, — большим пальцем он указал на Велдона, — если надо будет.

— Приношу глубокие извинения за свое наглое вмешательство, но мне захотелось напомнить, что вещица, которую вы делите, все еще стоит здесь, — с притворным почтением произнес Велдон, при этом сотрясая воздух рукой перед ними, как бы подмечая свое присутствие не только словами, но и действием.

Даррен Скайфелд перевел взор на Велдона, расплываясь в милейшей улыбке.

— Само собой, мы о тебе не забыли! Ты же наш удачно обнаруженный ящичек Пандоры — это редкость для нас. Только глупышка Ланс этого еще не осознал, — проговорил он так, будто бы обращение его было направлено к ребёнку, на что Велдон отреагировал, состроив такую же гримасу, как у истукана с острова Пасхи.

— Ящичек, который ты также удачно спёр, ага, — добавил Дориан, а потом смиренно вздохнул и сдался: — Проехали, короче. Пойду пока с Лансом разберусь.

Каюсь, я не до конца догнал, что произошло: либо из-за того, что реакции торможения в моем организме в этот момент преобладали в большей степени, либо из-за слишком сильной запутанности творящегося. Не знаю...

В расстроенных чувствах мистер Брукс удалился, перед этим со всеми попрощавшись, а Скайфелд, искрящийся жизнерадостностью, беззаботно помахал ему рукой вслед. Затем он стал давать какие-то распоряжения девушке Ю Мин и, пока Даррен говорил с ней, Велдон подошел ко мне и Еве с округлёнными, недоумевающими глазами.

— Это вообще... — Он растерянно запнулся, оглянувшись на Даррена. — Это хорошо или плохо? Меня же не заставят петь?

— Будешь делать то, что тебе скажут, — безжалостно отрезала Ева, сложив руки на груди. — Даже не смей выламываться.

Вот это она поставила его на место! Я уселся поудобнее, продолжая молча наблюдать за потешной миниатюрой, которая уже начала вырисовываться в воздухе яркими красками. И все же, может, Ева с Велдоном просто из-за обострившегося материнского инстинкта? Ну а что, такое же вполне возможно. Увы, но Велдон не успел в достойной мере высказать свое беспочвенное возмущение, потому что Ю Мин окликнула его, и ему пришлось вернуться обратно.

В результате Даррен Скайфелд ушел, а музыкант постоял немного с девушкой, получше разузнав о том, что от него требовалось. Если в общих чертах, то ему нужно было сочинить несколько композиций на пробу или же предоставить уже созданные, такие, которые бы соответствовали заданным установкам. Ничего сложного для Велдона — с этим он справится в два счета.

И пусть все вышло не совсем так, как ожидалось, все равно нельзя было не порадоваться маленькому успеху музыканта. Мне казалось, что это хрупкое начало чего-то большего, важного и масштабного. Какова вероятность, что Скайфелд оценит работу Велдона по достоинству и возьмет его к себе на постоянную основу? Жаль, конечно, но композиторы надолго у него не задерживались, хотя в случае Велдона даже единичный выстрел сможет расстелить для него дорожку дальше, в глубины таинственного мира музыки. Если все получится, то мои усилия были не бессмысленными, а наше общение с уличным музыкантом приобретет именно тот смысл, какой я и хотел, в конце концов, увидеть. Теперь все зависело лишь от одного Велдона, и мне хотелось верить, что эту нехитрую истину он во всех отношениях понимал.