С любовью и глубоким уважением посвящается мною обожаемой ___Tinka_Kim___.

[в качестве саундтрека(-ов) рекомендуется: Дельфин - Дверь (обязательно); Choi Min Chang - Cry for the teens; I.M - Burn, Howlin; Kina, Snøw - Get You The Moon; ONEUS - To Be Or Not To Be]

Солнце окрашивало мегаполис кроваво-оранжевыми цветами заката. Голуби, сидя на заборах, проводах и заборах, нежились в теплых его лучах. Я шел по просторной дорожке зеленого парка, смотря себе под ноги, но несмотря на такую прекрасную погоду и атмосферу я не мог радоваться каждому моменту: жизнь сыграла со мной злую шутку, повесив на плечи непосильную ношу. Конечно, виноват я был сам, но сделать с этим уже ничего не мог.

Идя по направлению к знакомому дому, я снова перебирал в голове те многочисленные варианты, как сказать ей, что мне осталось меньше полугода. Снова я убедился в своей неправоте, снова проклял все на свете, ведь если б в свое время я элементарно послушался бы маму, сейчас, вероятно, все было бы прекрасно. Но вместо этого я вынужден жить с мыслью, что сам чудовищно виноват в своей будущей смерти.

Чертовы сигареты.

Привчка, что овладела мною еще в школьные годы и сопровождающая меня до сих пор. Почему продолжаю? А какой смысл отказываться от того, что хоть как-то помогает забыть о боли душевной, пока маленькие белые теблетки — о физической. Тогда это было модно, я считал себя одним из самых крутых ребят в школе, а что сейчас? Все медленно гниет во мне, пока я ничего не предпринимаю. Снова вопрос: почему? Уже слишком поздно.

Мой последний визит ко врачу увенчался далеко не приятными известиями — жить мне осталось около двух-пяти месяцев. Больше нет смысла молчать, иначе моя смерть будет для нее слишком сильным ударом.

Шень Сяотин — девятнадцатилетняя девушка, бежавшая со своей семьей из Китая в годы разгара гражданской войны. Ее родители были успешными бизнесменами на родине, но здесь, в Корее, сейчас едва сводили концы с концами. Раньше она была в числе самых популярных девушек школы, и никто не знал, что на самом деле она из бедной семьи. До одного дня...

В этот день я со своим другом следили за ней до самого дома. Один из нашей компании был влюблен в нее, из-за чего, собственно, мы и решили так сделать. Было уже достаточно поздно. Мы с Чонгуком были тише воды, ниже травы — девушка ничего не замечала. Она прошла освещенную витринами улицу и свернула в темный переулок, где то и дело было слышно посторонние шорохи, где навстречу попадались нищие, бездомные, в стельку пьяные люди, завывая неизвестные нашему времени мотивы, где по классике горел лишь один едтнственный фонарь. Мы удивились, ведь нам и в голову не могло прийти то, что эта звезда школы волочит свое, как потом оказалось, жалкое существование здесь. Она завернула за угол, где стоял малюсенький деревянный домишко, рядом с которым похожий, только чуть больше и по-приличнее. На лавке возле окна сидел мужчина, выглядевший не самым лучшим образом: неровно отросшая щетина, непричесанные, давно нестриженные волосы, отекшее лицо в свете единственного источника света здесь. И девушка обратилась к нему так: «папа». Папа...

Чон так и застыл на месте, совершенно забыв про осторожность. Он, будучи мальчишкой из обеспеченной семьи, никак не мог поверить в то, что любимая девушка его друга и по совместительству известная в школе отличница — самая, что ни на есть, нищенка. Я был удивлен не менее, но, думаю, наши с другом сожаления отличались друг от друга: ему было жаль, что она не богата, не состоятельна, а мне — потому что она несчастна. И то, как ей удается и быть отличницей, и пользоваться популярностью, и вытягивать собственную семью из омута, рождало во мне все больше чувства уважения. Я хотел сказать об этом Гуку, но он предпочел другое.

Он разбил ей жизнь. Разбил на мелкие осколки, заставив ползать на коленях и унижаться перед всеми. Школа подняла ее на смех, девушка подверглась сильнейшему школьному буллингу. Но я не мог поддержать их. Ее ужас в глазах, когда в тот вечер Чон выскочил перед ней и отцом и выкрикнул все, о чем в тот момент думал. Я помнил его, эти несчастные глаза снились мне ночами, я видел их, стоит мне лишь прикрыть веки. Не знаю, видела ли Шень меня тогда, но я очень долго не мог решиться на один, казалось бы, пустяковый поступок, в последствии сотворивший для наших жизней настоящее чудо.

Я пришел к ней через несколько дней с красной розой. Она опешила, испугалась, даже хотела убежать, но я схватил ее за локоть и буквально всунул ей цветок в изящные красивые руки. Она начала плакать, все не решаясь посмотреть мне в глаза, а я сделал самое простое, что только мог сейчас — опустил ее голову себе на плечо, и моя тонкая футболка стала впитывать в себя соленую жидкость, так предательски сильно лившуюся по ее щекам. Я знал, что она испытывает. Продумывал, что можно было сказать ей в тот момент, чтобы хотя бы остановить ее плач. Наконец что-то все же сорвалось с моих губ, вызвав на ее очаровательном лице отблеск улыбки. Луч закатного солнца попадал прямо на ее лицо, которое блестело от слез. Тогда я понял, что не могу отвести от нее взгляда; я расплылся в улыбке, вызывая у нее ответную. Она поняла меня, поняла правильно, ведь желал ей только добра. И я стал тем единственным, кто сумел подарить ей спокойствие. Для меня это было прямо-таки честью.

Она рассказала мне все, что волновало ее душу. Рассказала про то, как пришлось убегать из страны, как отец обанкротился, какие трудности они претерпели, пытаясь обосноваться здесь и как все затыло на том, что есть сейчас. Как она уставала, пока работала после школы, как не спала ночами, делая домашнее задание, каким зверским трудом добивалась всего, что имела. Переодически она снова давала волю слезам, потом успокаивалась, а я лишь молчал и внимательно слушал.

И я стал навещать ее все чаще и чаще, позволял себе наслаждаться красотой ее лица, красотой души и, о боже, как начинало колотиться мое сердце, когда я видел ее.

А сейчас я шел, чтобы сообщить нечто ужасное и чему она, естественно, не обрадуется. Да, мне было страшно. Я боялся, что Сяотин бросит меня и оставит умирать одного, но понимал, что сделать это необходимо, чтобы для нее это не было неожиданностью. В этом случае я запомнюсь ей как жалкий глупец, а мне этого совершенно не хотелось.

Я завернул в знакомый переулок. Из горла вырвался хриплый кашель, больше похожий на на лай собаки и заканчивающийся волчьим воем. Согнулся пополам от невыносимой боли, пытаясь нащупать в кармане джинс обезболивающее, совсем недавно прописанное мне врачом. Перед глазами все поплыло, все смешалось в одну массу; одной рукой держась за грудную клетку, второй я пытался извлечь из баночки таблетки, чтобы хотя бы дойти до ее дома. Мне было бы очень стыдно появляться перед ней в таком растрепанном виде. Эти мнгновения, казалось, длились часами, а дрожь, сковавшая меня, не давала завершить начатое. Кажется, начинал задыхаться, мысленно уже распрощался со всеми на свете, и тут...

— Хосок! —знакомый голос прозвучал совсем рядом, на секунду останавливая мои страдания.

Сквозь пелену слез я увидел подбегающую ко мне Сяотин, которая первым делом помогла мне принять лекарство, а потом молча наблюдала за медленным улучшением моего состояния.

Я не мог поднять на нее глаз. Боже, какую же жалкую картину она сейчас наблюдала!

Она помогла мне выпрямиться и, придерживая за плечи, пошла по направлению к своему дому. Усадив меня на лавку, села рядом и, убрав мокрый от выступившего на лоб пота локон моих волос с глаз, дала мне отдышаться, молча смотря на меня со всей проницательностью.

— Прости, — сипло проговорил я, все еще пряча глаза, как она в тот день на закате.

Девушка глубоко вздохнула и посмотрела на мои сложенные руки, которые мелко подрагивали после пережитых ощущений.

— Может объяснишь? — вопросила она после некоторой паузы. В ее голосе слышалось беспокойство, но также и недовольство, что заставило меня чуть ли не съежиться. Я почувствовал себя еще более некомфортно, чем в начале своего пути к девушке с этой новостью. Уж лучше бы написал письмо, ведь так мне было бы проще рассказать о болезни немного более поэтично, чем если бы сейчас я наплел какую-то ерунду, постоянно спотыкаясь и не смотря на слушательницу.

Я постарался собраться с мыслями. В который раз подметил, что сказать ей все необходимо, но ее реакция, по-хорошему, уже не должна была меня сильно волновать, ведь моя кончина близка, и уже не мне придется жить с болью утраты, на проявление которой со стороны Шень я очень надеялся. Я находил Сяотин понимающим мудрым человеком, который несмотря ни на что постарается правильно отреагировать на услышанное или хотя бы сделать вид, что ее реакция именно такова, чтобы не обидеть меня. Конечно, последнее меня скорее разочаровывало, нежели внушало спокойствие, ибо я не считал нужным жалеть себя — я был более чем недостоин этого, — и гораздо лучше было бы получить в ответ нечто более меня заслуживающее — хотя бы понимание.

— То, что я тебе скажу, тебя не обрадует, — неуверенно начал я, стараясь сделать свою речь более складной, а монолог локаничным и более или менее приятным для восприятия, — в этом я уверен. И мое молчание было лишь способом тебя как-то защитить от этих переживаний хоть на еще какое-нибудь время, у меня нет цели тебя чем-то оскорбить или нанести прочий моральный ущерб. Мне, — я замялся, судорожно сглатывая, — самому очень страшно. Я бы все отдал за то, чтобы не знать того, о чем сейчас скажу. — Я нарочно сделал паузу, собирая на языке эти четыре несчастных слова, которые ни в какую не собирались выстраиваться в единое предложение. — У меня, — снова пауза, — рак, — пауза, — легких.

Я замер, ожидая реакции этой очаровательной девушки, о которой, кстати, я не упомянул еще кое-что (а вернее о своем отношении к ней) — я был в нее влюблен. Влюблен тем чувством глубочайшего уважения, нежели необузданной молодежной страстью, присущей людям всех возрастов в наше время. Любил ее тихо, но пламенно, однако все же запрещая себе задерживать на ней, а в частности на ее теле, влюбленный нежный взгляд, считая это неуважительным по отношению к ней. И она, вероятно, не догадывалась о моих чувствах, хотя я просто-напросто не разрешал себе думать о ее отношении ко мне, ведь мне было даже страшно пустить в себя эту мысль, что представлялась мне чем-то окутанным в черный густой плащ, туманным и недопустимым. Но возвращаясь к главному — в глубине моей грешной души все еще теплился слабый огонек надежды на то, что ее чувства могут оказаться взаимными.

А девушка, в свою очередь, не сводила с меня глаз, ни один мускул не дрогнул на ее идеальном лице.

— И как давно? — Все, что сказала она.

— Уже несколько лет, — тихо проговорил я. — Все началось еще до нашего знакомства. Тогда я думал, что это астма и по началу не сильно парился, но мама все же заставила сходить ко врачу. Тогда сказали, что стадия начальная, и все можно поправить, но, честно признаться, большого желания у меня на это не было. Я не чувствовал ни перед кем свою значимость, отчего махнул рукой и ничего не стал менять. Попытки бросить курить постоянно увенчивались неудачами, что стало еще одной причиной для наплевательства. Может, помнишь строки из стихотворения Есенина «Я пришел на эту землю, чтоб скорей ее покинуть»... Да, признаю, что был совершенным глупцом, да и сейчас им остаюсь. Впрочем, возвращаясь к теме, осталось мне совсем недолго, так что, прошу тебя, пусть я буду для тебя дураком, и ты забудешь меня. Не стоит больше тратить меня на себя. — И тут я подумал, что самое время рассказать ей о чувствах, раз одной ногой стою в могиле. — А еще я должен сказать тебе, что все это время был сильно в тебя влюблен. Но ты, пожалуйста, и об этом...

— Хватит! — вдруг резко вскрикнула она. — Не желаю слушать этот несвязный бред!

Девушка вскочила со скамейки, так что я непроизвольно перевел на нее взгляд. Ее глаза метали молнии, и я был уверен, что зла она очень сильно. Внезапно она замерла, после быстро выдохнула и сказала уже очень нежно:

— Хосок, какой же ты все-таки у меня глупенький, — она улыбнулась, хотя в глазах промелькнула печаль, — и ничего не понимаешь. — Ее улыбка стала еще шире, выдавая прозрачный намек. — Я, конечно, сильно разочарована в этом, — сказала она, прикусив губу, — и признаю тебя полным дураком, но разве все это может стать препятствием для нежных чувств?

Эти слова перевернули мой мир с ног на голову. Все, что я так тщательно скрывал в себе, абсолютно все выползло наружу, как когда-то у нее. И сейчас, по прошествии некоторого времени с того разговора, со смехом подтверждаю, что наши судьбы оказались чем-то схожи. И кто же мог знать, что противная горькая правда может стать ключом к счастью?

Она стала учиться на врача. То, что она пережила со мной, пробудило в ней желание помогать таким же несчастным, каким был, в чем нисколько не сомневаюсь, я. И, узнав это, о боже, как я был благодарен Богу за то, что наградил ее таким добрым сердцем и душой. Свои последние дни я провел в больнице вдали от всего мира, но зато рядом с ней. Шень не оставляла меня в любую свободную минуту, и я, признаюсь, плакал как ребенок всякий раз, когда ее видел. Но плакал я вовсе не от боли, а напротив, от счастья. Ведь это настоящее счастье — быть с таким прекрасным человеком связанным узами любви, которая будет существовать всегда.

И, отправляясь в последний путь, я был уверен в том, что прожил жизнь не зря. Я умирал счастливым.

10.01.22.