Потертые стены небольшой художественной студии, которая больше походила на разрушенный сарай, нежели на подходящее место для искусства, были завешаны рисунками уродливого монстра. О нем хотелось забыть. Хотелось забыть обо всём, что было связано с этим чертовым Тайлером, Хайдом, как не назови, но выходил лишь один человек, — человек, на которого девушка с двумя черными косичками и фарфорово бледной кожей кинула взгляд своих тёмных глаз.

Они были похожи на бездну, бездонный океан, залитый и отравленный нефтью, в котором художнику хотелось утонуть.

Утонуть навсегда. Забыться и раствориться, дабы никогда больше не чувствовать чего-то подобное.

Первая любовь причиняет боль, а безответная разбивает сердце. Ксавьер точно не знал, была ли Аддамс его первой любовью, но в чем он точно был уверен, — она была безответной.

Она была красивой, отстраненной, недосягаемой, словно роза, к которой стоило прикоснуться и она бы истерзала все пальцы до крови. Именно это и привлекало парня, что в данный момент срывал все ужасные рисунки со стен. Ему казалось, что еще немного и он бы точно сошел с ума, смотря на отвратительную морду Хайда.

— Творишь? — всё также бесцеремонно, как и обычно, в лесную студию вошла Уэнсдэй. Её бледное лицо не отражало никаких эмоций, а в руках уютно умещался подаренный совсем недавно телефон.

— Понравился? — он лишь слегка ухмыльнулся, кинув взгляд на девушку, что всё-таки решила зайти к нему напоследок. Это было удивительно.

Удивительно для них двоих.

Аддамс всегда смотрела на стоящего напротив с подозрением. И даже сейчас она не доверяла ему. Или же боялась? Боялась причинить боль, боялась, что из-за неё он вновь окажется в тюрьме или еще того хуже, его жизнь закончится лишь из-за того, что он так нагло решил приблизиться к ней.

Его чувства были непонятны. Загадочны. Они пугали девушку.

И совсем не по той причине, что Уэнсдэй были чужды человеческие эмоции, не потому что она боялась доставить стоящему напротив Торпу невыносимую боль от разбитого сердца, а лишь по одной причине, — она не понимала себя.

Не понимала, от чего же каждый раз искала в толпе взгляд зелено-карих глаз художника. Это получалось случайно. До этого момента ей казалось, будто бы он сам находил её, таращился будто самый настоящий псих, но всё оказалось совсем иначе. Она искала его. Неосознанно. Просто что-то внутри щелкало и вынуждало кинуть в сторону Ксавье полный презрения взгляд. Так было по началу. Затем же это превратилось в привычку. В привычку осуждать его за что-то. За что? Она и сама не знала, но продолжала делать это, будто бы не посмотри она на худощавое лицо художника хотя бы день, мир сошел с орбиты и на земле воцарился бы ад.

Было бы не плохо, случись так.

Уэнсдэй радовалась бы. Она бы танцевала на пепелище того, чего так ненавидела. Это был бы, пожалуй, лучшим днем в её черно-белой жизни, но она не могла позволить этому миру сойти с ума так быстро. По крайней мере, пока в этом мире был Ксавье Торп, — зазнавшийся сноб, художник, и беспамятства влюблённый в неё парень.

Объяснить подобные чувства было сложно.

Даже, пожалуй, невозможно. Это было не в её прерогативе.

— Хотела выбросить, как только уеду отсюда, — неумолимый ответ, который мог бы разбить сердце парня еще больше, хотя, казалось бы, оно и так было разбито в дребезги, когда он услышал о поцелуе возлюбленной с Тайлером, но уж такой была его Уэнсдэй, неукротимой и токсичной.

Художник улыбнулся.

— Какая жалость, а ведь я думал получить хотя бы одно сообщение от тебя на каникулах, — ему было не важно, написала бы Аддамс ему пару строчек, это было бы самой бесполезной вещью, о которой он только мог думать, ведь ему и так было достаточно того, что она приняла подарок.

Это давало надежду. Пускай и в шансе на успех не было и процента, но он был готов пытаться до своего самого последнего вздоха.

— Зачем мне писать тебе? — на лице не читалось никаких эмоций.

— Не знаю, — он пожал плечами, выкидывая скомканные листы с рисунками в мусорное ведро. — Обычно люди присылают фотографии, делятся впечатлениями и пишут о том, что скучают, — небольшая шутка, реакцию на которую не пришлось долго ждать:

— Мне неинтересно это, — сказала она, но всё-таки убрала телефон в черный рюкзак за спиной, будто бы показывая всем своим видом, что ни за что не выкинет такой ценный подарок.

Парень усмехнулся.

— Я всего лишь пошутил, — улыбаясь от пускай такой и не большой победы, но такой значимой для него, Ксавье взглянул на стоящую напротив. — Так зачем пришла?

Вопрос был задан в пустоту. Ответ на этот вопрос не знал никто из присутствующих школьников. Кажется, только Вещь догадывался о таком странном и спонтанном поступке своей хозяйки.

Ей же самой это было невдомек.

И как бы сильно он не намекал ей жестами, она не желала слушать и в приказном тоне заставляла молчать.

— Попрощаться еще раз?

Уэнсдэй стояла на месте, как вкопанная и не могла подобрать слов, слишком сложно было придумать остроумный ответ, который бы оправдал её в глазах художника.

— Я просто прогуливалась мимо напоследок, ты просто тут оказался случайно, — под оказался «случайно» и «прогуливалась мимо», Аддамс имела ввиду: «Я шла к твоей мастерской, где очевидно надеялась тебя застать».

— Вот как, — Ксавьер подошел к одной из своих картин, которую он точно не выкинул бы, окажись под дулом пистолета или же того хуже перед ногами старухи смерти, что была бы готова подарить ему лишние года жизни в обмен на столь обычный рисунок. — Хочешь взглянуть?

— Что там? — с небольшим интересом спросила Уэнсдэй. Она даже поднялась на носочки, чтобы разглядеть что же ей так хотел показать художник.

Торп сорвал с картины тряпку.

Там была она, стоящая в огне и с холодным взглядом смотревшая на всех, кто только мог бы узреть творение свихнувшегося художника по имени Ксавье Торп.

И у его безумия было имя — Уэнсдэй Аддамс.

Его личная доза самого сильного наркотика, который только мог существовать на этой бренной земле, и даже если бы и был такой, ничего бы не сравнилось бы девушкой, чьи косы так аккуратно лежали на груди и чей взгляд был острее ножа.

— Экстравагантно, — она сказал так лишь потому, что цветовая гамма выбивалась из привычных красок, которыми творила жилистая рука художника.

— Тебе нравится?

Уэнсдэй не могла ответить отрицательно. Картина и впрямь была неплохой, ей так казалось, хотя она особо не разбиралась в живописи, если это, конечно, не был рисунок написанный кровью, но сердце предательски пропустило один удар.

Это случалось не так часто.

Впервые она заметила за собой подобную особенность когда Ксавьер раскрыл её план. Она пригласила его на балл лишь по одной причине, — поближе узнать своего врага. После вскрытия истины, он и впрямь был похож на настоящего зверя: смотрел так зло, что девушке даже начало казаться, будто бы не стоило вообще ввязываться в эту игру.

Она часто играла с чужими чувствами ради собственной выгоды, но в тот раз она пожалела, что вообще когда-то начала заниматься подобным.

Второй раз был в тюрьме. Художник тогда предстал перед ней в непривычном образе: его обычно прилежно лежащие волосы были растрепанны, одежда походила на бродячую, а бледность лица настолько сильна виднелась сквозь тусклый свет темницы, что Аддамс даже нашла в этом их схожесть. Она уже не видела в нем того зверя, которого видела раньше, он был скорее похож на хищника, которого по её вине загнали в клетку на всю оставшуюся жизнь.

Сердце предательски заныло, когда он в очередной раз прогнал её.

Но Уэнсдэй знала, что это была её вина.

Третий же раз произошел не так давно.

Девушка так чертовски перепугалась, что стрела может попасть в Ксавье, что машинально заслонила его собой.

В тот момент она даже не думала. Всё произошло как тогда, когда он спас её от летевший вниз горгульи.

«Я вернула долг», — подумала она про себя, надеясь, что больше никогда её черное сердце не начнет вести себя подобным образом.

Она ошиблась.

Находясь рядом с художником, это происходило так часто, что еще немного и девушка точно поверила бы в аллергию на Ксавье Торпа.

— Я не могу сказать «да», но и сказать «нет» язык тоже не поворачивается.

Торп был рад.

Она признала его, пускай и на мгновение.

— Я счастлив.

— Ты такой странный, тебе так мало нужно для счастья, — возмутилась Аддамс, не понимая, почему ей так сильно хотелось уйти отсюда побыстрее, но ноги будто перестали её слушаться.

— Может когда-нибудь и ты станешь такой же счастливой лишь от одного разговора со мной, — он улыбнулся, продолжая наблюдать за выражением лица Уэнсдэй.

— Ксавьер, я много раз говорила, что не создана для подобного, — она было хотела продолжить эту тираду ненависти к подобным чувствам и семенным узам, но осеклась, стоило ей только завидеть яркую улыбку на лице художника.

Тошнило ли?

Определено да.

Не нравилось ли ей это?

Определено нравилось.

— Уэнсдэй Аддамс, знаешь, ни смерти, ни любви избежать невозможно, — он закрыл полотно, оставляя самое сокровенное, что у него было, под темной тряпкой.

— Я бы предпочла лишь первое, — она недовольно хмыкнула, поведя носом в сторону. — Тебе пора сдаться, Ксавьер,— девушка настаивала, боясь собственных мыслей и собственного сердца, которое так предательски ныло из-за разлуки с художником.

Было страшно признаваться самой себе, но хотелось остаться подольше.

— Знаешь ли, я из тех, кто играет в долгую, — он сделал шаг навстречу, думая, что Аддамс отступит, но вопреки всем ожиданиям она не сделала этого.

— Не во всех играх можно выиграть, — продолжала Уэнсдэй, будто бы уговаривая не стоящего напротив парня, а саму себя в том, что все знаки, которые ей подавало сердце, были ошибочными.

Было страшно признаться, что она настолько прониклась к Ксавьеру, что даже без страшных пыток и измора голодом пришла к нему попрощаться, пришла увидеть его хоть одним глазком, лишь бы получше запомнить все его черты лица на несколько месяцев лета.

И пускай она бы обязательно ему написала, но всё же взглянуть в последний разок так сильно хотелось.

И это пугало еще сильнее.

— Я дождусь, — юношеская рука аккуратно коснулась плеча Аддамс. Она не отстранилась, продолжая стоять прямо напротив него и заглядывать в глаза, которые она так старательно искала в толпе всё это время. — Дождусь, даже если для этого потребуются годы, а то и века, — он шутил в такой неподходящий момент, зная, что прожить несколько веков уж точно не сможет, но если бы этого потребовалось лишь бы Уэнсдэй Аддамс наконец-то заметила его, он точно что-нибудь придумал бы.

— Пока, Ксавьер, — она отстранилась, понимая, что уже пора было уходить.

И как бы не казалось со стороны, что они расставались навсегда, оба понимали, что в эту игру суждено было выиграть лишь им двоим.

Ксавьер получил надежду.

Уэнсдэй же получила нечто большее, чем могла представить, — человека, который так сильно тревожил её сердце и который был готов дождаться её, он был готов подождать, когда она будет готова открыться ему.

На это не потребуются годы. Хватило и пары минут, за которое девушка отчетливо поняла для себя, что она обязательно вернется в Невермор в следующем году ради сумасшедшего художника, что так отчаянно был влюблен в неё.

И в этом сумасшествии он был прекрасен.

— Если ты напишешь мне, то я тщательно подумаю над ответом, — этого было достаточно, чтобы они поняли друг друга.

Большего и не требовалось.