Сердце человека очень похоже на море: в нём случаются штормы, приливы и отливы, и в своих глубинах оно хранит свои жемчужины.

Винсент Ван Гог

Как же это ужасно — чувствовать себя предательницей.

Да, возможно, я и спасла Орли, но у меня всё равно было такое ощущение, что я вновь его предала. И это меня просто мучило изнутри, съедало заживо, убивало, сводило с ума. Я никак не могла отделаться от мысли, что всё опять пошло не так, что я снова всё разрушила, испортила, наделала ошибок. Но я также никак не могла понять, в чём именно была моя ошибка, что я сделала не так, чтобы в груди так всё болезненно сжималось. Я ведь хотела как лучше — спасти Орли, чтобы ему не причиняли больше боли, чтобы его не били так жестоко с двух сторон. Мне было бы просто невыносимо смотреть дальше, как он страдал, я просто не смогла больше видеть, как его мучили. И я же сделала всё правильно, раз согласилась на условия Диего, так почему же появилось это ощущение того, что я предала?

Или предали меня?

Ведь я сейчас сжимала талию того, кто меня жестоко бросил одну на кладбище, кому надоело со мной играть, кто использовал меня ради мести. Диего сидел передо мной, с силой сжимая руль мотоцикла, его грудь тяжело поднималась и опускалась, его уже другая чёрная куртка была пропитана запахом алкоголя, отчего парень так и сжимал руль, ведь он был в нетрезвом состоянии. И это меня пугало чуть ли не до смерти.

Меня также пугало то, что мы ехали куда-то в неизвестном мне направлении, мимо домов Докан Хилла, меня ужасала одна мысль о том, что Рейн снова мог бросить меня, ведь я не знала границ его жестокости, меня до смерти страшил уже тот факт, что я была рядом с ним. С человеком, который предал меня, который жестоко играл с моими чувствами, который был словно сущим демоном, от которого надо было бежать со всех ног. Я ненавидела его, ненавидела его каждой клеткой моего существования, ненавидела его всем сердцем.

Ложь. Лгать самой себе было бессмысленно.

Клетки не ощущали никакой ненависти, они вообще ничего не ощущали. Зато сердце было на грани истерики. Оно никак не могло забыть те чувства, которые я испытывала к Диего. Я не могла просто взять так и возненавидеть его, хотя уже ноты глубокой обиды зародились во мне к нему. Но они ничего не значили даже для такой жестокости, с какой парень меня оставил одну, предав. Меня всё равно почему-то тянуло к нему, душа тосковала по тем мимолётным событиям, когда мы были вместе.

Но моё сердце было отдано также и Орли. И это меня просто разбивало напополам, уничтожало изнутри, заставляло впадать в безумие.

Я открыла рот, чтобы спросить, куда мы едем, ведь я не знала что за леса, между которыми виднелись дома Докан Хилла, мелькали перед нами, я не знала, где мы находились, по какой дороге ехали. И меня ещё настораживало то, что постепенно становился вечер, холодало, появлялись комары, дорога поднималась всё выше и выше, заворчачивая куда-то глубже в лес. Но я так и не решилась что-либо спросить у Диего. В прошлый раз, когда я у него спросила, он ничего не ответил, и сейчас вряд ли тоже ответит, пусть лучше внимательно следит за дорогой, чем мы сейчас по его пьяне врежемся в дерево.

Когда мы остановились, а это было где-то на вершине обрыва, перед нами расстилался весь Докан Хилл. Двухэтажные красивые деревянные особняки, окна которых сверкали в лучах вечернего солнца, пятиэтажные дома стояли рядочком в северной части города, от них шла широкая асфальтовая дорога, от которой разделились дороги поменьше, петляли между небольшими лесами, постепенно превращаясь в просёлочные тропы, которые в свою очередь ветвились между хижинами. На востоке тянулась железная дорога, за которой расстилалось поле, на краю которого стояла довольно старая мельница. Весь этот городок, вид которого простилался внизу, весь словно сверкал, излучал яркое сияние, которому ещё содействовало солнце, медленно уходящее на северо-восток, за красивые тёмные леса.

— Красиво, да? — Диего подошёл ко мне, ведь я стояла почти что на самом краю обрыва, внизу которого угрожающе лежали камни и стояли, словно иглы, ёлки.

— Дух захватывает, — призналась я, пальцем поправляя очки, чуть упавшие с переносицы.

В груди будто что-то расцветало, распускалось при всей этой красоте, точно бутон прекрасной розы, сладко спящей до своего пробуждения. Жаль, что у этой розы были слишком колючие шипы.

— Это место я когда-то хотел показать Кетрин, — голос Диего был печален, но сквозь эту тоску по утраченной любви я слышала нотки нежности и ласки, что меня даже поразило. Парень никогда не показывал что-либо такого. — И признаться ей в любви.

Сердце внутри сжалось. С сожалением в глазах я посмотрела на него, посмотрела в его серые, сверкающие на солнце, глаза, в его профиль лица, который то ли портили, то ли наоборот украшали горбинка на носу и тонкие сухие губы, посмотрела на его русые волосы, зачёсанные в чёлке на бок. Диего был красив, высок и тонок, как молодое дерево дуба, которое хранило в себе много секретов, любви и боли.

— Но зачем ты сюда привёл тогда меня? — спросила я, стараясь скрыть своего волнения и пытаясь держаться прямо, уверенно, а не со страхом, как я всегда это делала.

Ведь мне было страшно. Я до смерти боялась высоты. И этого жестокого человека.

— Чтобы хотя бы тебе признаться в любви, — Диего слабо усмехнулся, опустив глаза и покачав головой, после чего посмотрел на меня сияющими, как вода в лунном свете, глазами.

— Что? — я хотела воскликнуть, выразить таким образом возмущение, но мой голос был тихий, глаза расширились то ли от удивления, то ли от ужаса. — Но ты же бросил меня! — я отошла на шаг в сторону от него, опасно стоя на самом краю обрыва. — Ты оставил меня одну на кладбище! Ты понимаешь, как это было жестоко? Жестоко после того, что ты мне рассказал? Что ты сказал мне? Ты же играл со мной! И тебе же эта игра и надоела!

Я была готова заплакать. Меня трясло, как при лихорадке, ноги дрожали, в груди всё сжималось от страха, который разрывал мою душу своими острыми чёрными, как у демона, когтями, желая достигнуть глубины, чтобы поглотить его своей безудержной тьмой, своим безумием.

— Да стой ты! — Диего нахмурился, его глаза вырвжали тревогу, какая бывала у людей, тревожащих за кого-то из любимых. То есть за меня. — Да, Кетрин была дорога мне, и я любил её и буду всегда её любить. Но я совершенно не ожидал, что мои чувства, испытанные к тебе в первый раз при первой нашей встрече, окажутся подлинными. И как бы я не мучил себя, как бы я не говорил себе, что это правда, что это не так, что это скоро всё пройдёт, так ничего и не прошло. Я думал, что если найду повод своим чувствам, сделаю так, что это всё из-за мести к Орли, что всё равно частично так, то всё уляжется во мне, что я больше не буду ревновать, не буду думать только о тебе. Я бросил тебя на кладбище, чтобы избавиться от чувств, думал, что если поступлю настолько жестоко, то точно не смогу тебя любить. Но это не помогло. Я ошибся и от этого мучился четыре дня. Я не мог найти себе места, а несколько сотен раз порывался съездить к тебе, чтобы забрать у Орли, как бы эгоисточно это не звучало. Но я так и не сделал этого, пока просто не выдержал. До сегодняшнего дня.

Я почти не дышала, словно боясь не услышать слов Рейна, которые всё ещё звучали в ушах, словно боясь сдуть настоящий образ парня. Я ни разу не видела его таким взволнованным, таким искренним и открытым. Таким мягким, нежным и любящим. Мне было сложно поверить, что он мог быть грубым, вечно усмехающимся, спокойным и не человечески жестоким. Что это был один и тот же человек.

Человек, который играл со мной но любил меня несмотря на свою боль.

Но чувствовала я то же самое и к нему? Могла я ему точно так же искренне сказать о своих чувствах? О своих мыслях и ощущениях?

Нет.

В этом и заключались мои шипы. Все эти четыре дня я старалась не думать о Диего, отгоняла от себя мысли о нём, как назойливых мух, поддавалась счастью вместе с Орли, радовалась нашей любви, которая смогла втечь в своё русло, была горда тем, что смогла восстановить ангельские крылья Орландо, однако всё равно готовые вот-вот превратиться в пепел.

Из-за меня.

— Я не могу так, Диего, — я покачала головой, кудрявые короткие волосы упали мне на лицо. — Я не могу больше разрываться между тобой и Орли. Это сводит меня с ума.

— И вправду сводит? — парень то ли мне не поверил, то ли ещё больше за меня стал переживать. И настолько искренне, что я не могла в это поверить, слишком уж он открылся передо мной, отвёл от себя свою тёмную сторону и показал светлую.

— Посмотри вниз, — я подождала, пока Рейн посмотрит. — Что ты видишь?

— Камни, деревья, а что? — он нахмурился, медленно переводя на меня взгляд.

Я посмотрела вниз и тут же почувствовала, как пульс участился в несколько раз. Лоб покрылся капельками пота, руки задрожали, глаза расширились от ужаса. Всё это было последствия страха. Дикого, животного, разрывающего душу, страха, который возникал у меня каждый раз, когда я была где-то на высоте. Потому что на своём месте я представляла маму. Маму, которая спрыгнула с крыши, чтобы наконец избавиться от боли, не видеть больше этот мир. Так, может, и мне спрыгнуть? Не быть в этом мире, чтобы не чувствовать мучений, не страдать от любви?

— Я вижу кровь, — мой голос был глухой, я вздрогнула, когда заговорила, не отрываясь смотря вниз, где всё уже покраснело, из-за того, что страх начал вызывать галлюцинации. — Вижу в ней труп матери, её внутренности, которые поедают жуткие демоны, монстры моей души, которые поедают и меня изнутри...

Не знаю, чем бы закончился мой жуткий рассказ, что бы ещё безумного я рассказала бы, сама бы ещё больше впадая в беспамятность, пока моя нога вдруг не провалилась вниз. А точнее земля, на которой я стояла, вдруг провалилась вниз, и я упала вместе с ней.

Мгновение я чувствовала дикий страх. Весь мир просто вдруг размазался, превратился в мешанину красок, среди которых я не могла ничего понять или осознать, пока меня вдруг кто-то резко не схватил за руку. Диего поймал меня в последний момент, он крепко держал меня за руку, тогда как я висела над камнями, всё ещё видя на них кровь и демонов, которые, словно почувствовав вкус новой жертвы, начали ползти ко мне...

— Глен, смотри на меня! — точно прочитав мои мысли, закричал Рейн, весь напрягаясь от того, что он начал потихоньку меня вытаскивать из смертельно опасной ситуации. — Смотри мне в глаза!

От его встревоженного голоса, который врезался мне в мозг, я посмотрела в его серые, чистые и такие красивые, как отлив серебра, глаза, в которых читалась такая забота обо мне, такое волнение и переживание, что у меня уже не было сил сопротивляться правде —  Диего и вправду любил меня.

И это меня совершенно не спасало.

— Молодец, сейчас я тебя вытащу, но только не смотри вниз, ладно? — парень запыхтел, сгибая одну руку, которой меня держал, а вторую упёр в землю, чтобы поднять меня.

Мне не хотелось на него смотреть. Мысли путались, сердце в груди громко стучало, страх убивал меня изнутри, кромсая моё сердце на мелкие кусочки. Мне было дико страшно, я никак не могла поверить, что была только что в шаге от смерти, что если бы Диего меня не спас, то я бы разбилась о камни, умерла бы на месте. Но разве я этого не хотела? Не думала об этом пару минут назад? Или это просто из-за воспоминаний о маме меня потянуло на самоубийство?

Но так или иначе, сейчас мне уже не хотелось умирать. Я с силой сжала руку парня и стала ногами упираться в землю передо мной, чтобы хоть как-то помочь Рейну спасти меня. Я смотрела на него, смотрела на его макушку, на его напряжённые мышцы длинных тонких рук, на его покрасневшее от волнения и усилия лицо.

Я поднималась всё выше и выше, пока наконец не легла на землю, а точнее на тело Диего, лицом к лицу к нему. Мы оба тяжело дышали, пот лился ручьями, адреналин в крови начал спадать после такого сильного порыва эмоций, накативших на нас, сердце потихоньку замедляло свой бешеный темп. Я глядела на лицо своего спасителя, не в силах ещё поверить в то, что только что произошло. Я чувствовала холод тела юноши под собой, его кости и жёсткость, его запах алкоголя и дождевых туч.

— Диего, я...

Но я не успела ему что-либо сказать, возразить на счёт наших отношений, сказать, что я не хотела больше причинять боль как Орли, так и себе, открыть ему, что нам нельзя быть вместе, что наша любовь — запретная любовь, какая приносила только страдания. Но Рейн с жадностью впился в мои губы, словно ему не хватало всё это время меня, некого алкоголя, которым можно было бы за мгновение опьянеть и никогда больше не протрезвляться. Его губы были тонкие, сухие и чуть потрескавшиеся, но они тут же увлажнились, когда я языком провела по ним, ощущая их вкус крови, после чего мы снова слились в поцелуе.

Но мы не были единым целым, нам не стать им. Мы не были идеальной парой, мы не были вообще какой-либо парой, мы едва знали друг друга, и это всё усложняло. Это разрушало жизнь, уничтожало какие-либо понятия любви, стирало границы, разбивало сердца, превращала чувства в горящий вулкан боли.тт было неправильно, неестественно, не вечно. И я это наконец поняла.

Тогда как Диего — нет.