День выдался до омерзения пустым. Солнце успело встать, пройтись по небосводу, плюхнуться за горизонт, а клавиши печатной машинки и чистые листы продолжали тупо пялиться и смеяться над моими потугами выдать очередную халтурку, чтобы отбить аванс, который уже пожаловал в карман негодяю из кучи кредиторов. Если бы в Новой Англии проводились конкурсы по карточным долгам, я бы заняла первое место.

Телефон затрезвонил в пятый раз. Наверное, это бедняга Тони решил погрозить горящими сроками. Я усмехнулась, вспомнив, как мы распивали бренди в колледже, обсуждали бейсбол и позднего Уитмена. В одну из таких попоек Тони, краснея, пообещал, что сделается моим редактором и откроет литературному миру новое дарование. Пожалуй, несчастного ждало худшее из похмелий, ведь последствие того вечера он расхлебывал до сих пор, чертыхаясь на мою лень и упрашивая босса-издателя не разрывать контракт с «многообещающей писательницей». Я же, как дрянная несушка из сказки про Джека и бобы, все подавала и подавала надежды, но три провалившиеся книжонки совсем не тянули на золотые яйца.

Телефон, наконец, заткнулся. Я удовлетворенно хмыкнула, поглядела в грязное окно. Кто-то выпачкал Бостон в чернилах, разбросав возле дорог желтые конфетти. Я потянулась к заляпанной чашке с остывшим кофе — горячим он был не менее паршивым — и, коснувшись керамической ручки, отпрянула, испытав отвращение. Комнатушка, черновики, мое тело — все покрылось пылью, заросло паутиной. Я взяла пальто и облезлую шляпку. Хлопнула дверь, зацокали стоптанные каблуки, замелькали лестничные пролеты. Я оказалась на улице. На свободе.

Ноги принесли меня к старой таверне. Взгромоздившись на стул у барной стойки, я подозвала бармена. Тот игриво подмигивал, вертел бокалы и бутылки как цирковой ловкач. От дрянного виски стало еще гаже. Лишь веселенький мотивчик, смех и жар балагана удержали от того, чтобы вернуться в пустую квартирку. Чужое веселье опьяняло лучше любого пойла.

Не знаю, сколько прошло времени. Ночь закружилась и сгинула, запутавшись в рассветных юбках. Народу почти не осталось. Я поглядела на притихших за столиками пьянчуг и уже собиралась уйти, когда мимо пошелестел человек в черном плаще. Ступив на закуток, служивший сценой, он снял капюшон, словно из воздуха достал скрипку и, обведя взглядом полусонный сброд, обрушил музыку, неистовую как сама стихия. Мои щеки будто наяву хлестал бешеный ветер, губы трескались от соли, на ладонях щипали порезы от жестких канатов. Голова закружилась, сердце забарабанило, как будто под ногами и впрямь закачалась палуба, а наверху под раскатами грома и вспышками молнии, треща, порвался парус. На меня хлынула громадная волна, кожу обдало холодом. Меня швырнуло за борт, прямо в объятия океана. Вокруг разверзлась пропасть, легкие раздирало от невозможности сделать вдох. Я тонула, отчаянно барахтаясь в кровожадных волнах.

Все стихло. Шторм отступил так же внезапно, как начался. Я уставилась на скрипача, желая запомнить бледное лицо в смутной тревоге, что его образ упорхнет из памяти сразу же, как только отведу взгляд. Музыкант напоминал выбеленную мумию. Кожа плотно обтягивала череп, отчего черные глаза казались огромными. Светлые, почти серые волосы были зачесаны по стариной моде. Он скорее походил на рисунок мелом, чем на живого человека.

По спине пробежал холодок. Горящие глазищи смотрели прямо в душу, на тонких губах играла недобрая ухмылка. Меня охватила необъяснимая тревога, словно кто-то чиркнул спичкой в комнате, полной газа. Смычок вновь коснулся струн. Вместо смрадной таверны воздух наполнился горьковато-медовым ароматом маминых гиацинтов. Яблони и магнолии как наяву шелестели ветвями, сирени благоухали шелковой листвой, вишни трепетали на нежном ветерке. Солнечный луч ласково припекал мою рыжую макушку. Двадцать пять лет, растраченные по пустякам, исчезли. Я пронеслась по двору, разозлив противную старуху Милз, залезла на крышу и легла, воображая в проказливых облаках приключения бравого рыцаря, прекрасной принцессы и коварного дракона.

Прозвучал последний аккорд. Я сморгнула слезы. В груди еще теплилась радость детства. Мечта, давно сгоревшая, будто воспряла из пепла. От идей, образов, фраз загудела голова. Как в бреду, я двинулась прочь из забегаловки. Пришла в себе лишь следующим вечером, когда кончилась чернильная лента. Плечи ломило, как после долгого сна в неудобстве. Рядом с машинкой белела горка отпечатанных листов.

— Что за, — вырвалось вслух при виде рукописи.

Я взяла парочку страниц, ожидая увязнуть в пьяных бреднях. Текст оказался превосходным.

***

— Это ты написала? — растеряв остатки недовольства, переспросил Тони, примчавшийся после моего звонка. — Точно ты?

— Видимо. Ни черта не помню.

Тони, смеясь, хлопнул меня по плечу. Его лицо просияло.

— Всегда знал, что ты - талантище. Прости, что стращал.

— Ерунда. Отметим?

— Позже.

Сверкая белозубой улыбкой, Тони выпалил что-то про издательство, бережно упаковал рукопись и ушел. Я плюхнулась на кровать, разглядывая заваленный стол. Почему мне отшибло память? Как успела закончить книгу? Почему раньше ничего не получалось? Может, я ограбила какого-нибудь гениального писателя? Вопросы множились. Сон настиг меня прежде, чем появились ответы.

Утром, поменяв ленту, я снова нависла над печатной машинкой. Вдохнула побольше воздуха, на миг прикрыла глаза, затем распахнула пошире, напела приставучий мотивчик, уставилась в окно, отхлебнула из кружки, скривилась, поплелась на кухню, сварганила новую порцию кофе и сносный завтрак, поела, вернулась в кресло, побарабанила по столешнице, рассмотрела остатки красного лака на ногтях, схватила карандаш, порисовала каракули в блокноте, выдернула лист, смяла и швырнула в урну. Когда в углу возникла груда бумажных снежков, окончательно сдалась.

Назавтра я снова вызывала чудо, даже прикончила спрятанную бутылку и уснула за столом. Ни-че-го. Через три дня мною овладел страх. Болото, из которого удалось выбраться, снова затягивало в зловонную, непролазную топь. Накатила тошнота.

— Черт!

Я вихрем пролетела по комнате, раскидав треклятые бумаги, в бешенстве выбежала из дома, ругая себя и размалеванную луну. Угомонилась лишь за карточным столом. В ту ночь мой засохший денежный сад пополнился тремя сорняками.

К концу недели я превратилась в обессиленное, жалкое существо. Чертова рукопись намертво засела в мозгу, не отпускала. Если бы не звонки довольного Тони, решила бы, что все мне привиделось. Измучившись, я посетила старую забегаловку .

— Скрипач? — пробасил бармен. — В труппе таких нет. Кроме них, здесь никто не играет. Выпьешь, красотка?

Я покачнулась, изъеденная бессонницей и неизвестностью. Черное беззвездное небо нависало куполом, следило за каждым шагом. Кое-как доковыляв до коморки, я растянулась на банкетке и прошептала:

— Повешусь. Наглотаюсь снотворного, — замолчала от боли в висках. —Или пойду к мозгоправу. Вдруг я спятила?

Из приоткрытой двери доносились голоса, скрип половиц и тихая мелодия. Наверное, кто-то из соседей слушал пластинку. Я достала хлопковый платок, промокнула лоб. Музыка стала громче, скользнула по мне легким лепестком, унося прочь мигрень. Лампочка мигнула и погасла. Меня поглотила тьма.

Лицо обдало могильным холодом. Я вздрогнула, трясущейся рукой нашарила коробок в кармане юбки. Чиркнула, вызвав слабый огонек, и отшатнулась, выронив спичку. Лампочка затрещала и снова загорелась.

— Т-ты, — прошептала, таращась на силуэт в капюшоне.

Скрипач двигался плавно, будто время не имело над ним власти. Я открыла рот, но не посмела сказать ни слова. В низком голосе незнакомца плескались древние реки, звенели далекие миры:

— Тебе даровали Искру, величайшее благо. Глупость и беспечность затмили твой взор. Не творишь великое, не созидаешь то, что будет жить в веках. Неспособный ценить да потеряет все: властитель дерева обернется древом, властитель голоса - струной, властитель слова - сюжетом.

Как заворожённая я глядела на резную, изумительную скрипку. В каждом завитке чудились люди разных эпох. Их таланты ослепляли. Будто узники изящной клетки, они рвались наружу, молили о свободе, но вместо плача и стенаний слышалась лишь симфония. Великая и прекрасная, сотканная из самих душ.

— Нет! — отчаянно воскликнула. — Это нечестно! Где был твой «дар», когда я месяцами не могла выдать ни строчки? Зачем нужен талант, если живу в нищете? А шедевры? Думаешь, приятно сочинять глупости для женских журналов? Черта с два! За них хотя бы платят, — голос дрогнул. — И разве я не старалась? Глянь, сколько отказов в ящике. «Претенциозно, бессмысленно, поверхностно». Меня попрекать в каждой рецензии.

Скрипач опустил смычок. Я затряслась, почувствовав дыхание смерти. Грянул гром. Перед глазами поплыло. «Вот и конец», — мелькнуло в голове. Дождь яростно застучал по стеклу.

— Твой срок придет с последней книгой.

***
Горничная неодобрительно поджала губы, увидев нетронутый поднос, но безмолвно удалилась, тихо затворив за собой дверь. Я поёжилась, взглянула на растопленный камин, потом на шкаф, ломившийся от книг, наград и читательских писем. Осенью в особняке бывало слишком зябко. Девчонка, привыкшая экономить на всем, мрачно усмехнулась. На смену ей пришла седовласая дама с высокой причёской, дорогими шалями и платьями, целой армией слуг и роскошным домом, где за партией в бридж частенько собирались скучающие соседки. Теперь в чопорной мисс едва угадывалась одинокая любительница бренди и карт.

Взгляд зацепился за старенькую пишущую машинку. Она, как призрак бедного прошлого, доживала последние дни, уродливо чернея на фоне великолепного кабинета. Под лампой притихла миниатюрная копия той самой скрипки, молчаливое напоминание о смерти. Я поправила шаль, сдерживая страх, провела ладонью по аккуратной стопке нового, ещё безымянного романа.

— «Искусство убийцы»? Нет. «Смертельная ария»? Плохо. Как бы тебя назвать?

Книга промолчала. Я сняла очки. Цепочка колыхнулась, пощекотав шею. Скрипнуло окно, погас огонь в камине. Я откинула плед, нащупала трость. Кружевная занавеска испуганно взметнулась, застучали клавиши печатной машинки. Я похолодела, прочитав слова на мертвенно-бледном листе: «Прощальная песня». Где-то вдалеке захныкал ребёнок.

Сердце закололо. Рыдания стали громче, слились в один надрывный напев. Я вжалась в кресло, различив в полутьме силуэт и взмолилась:

— Стой!

— Время пришло, — голос вторил пронзительному плачу скрипки.

— К-книга не закончена. Не веришь? Сегодня же начну новую.

— Твой срок...

— Молчи! — крикнула я, заходясь в кашле. — Ты обманул, пришел раньше. Забирай дар и уходи. Мне он больше не нужен, — вцепилась взглядом в скрипача. Тот взмахнул смычком. — Что, мало? Пожаловал за мной? Убирайся. Я годами придумывала чужие жизни, а свою растратила на выдумки. Пока писала книги, умирали мои друзья, пока сочиняла о других городах и странах, не видела ничего дальше штата. Пока рассказывала о влюблённых и семьях, разрушила своё счастье. Искра стала обузой, проклятьем. Ты не посмеешь, не вправе убить...

Смычок коснулся струн. Я содрогнулась от чудовищной боли, захрипела, с трудом хватая ртом раскалённый воздух.

Мир померк.

Лишь хрустальная мелодия нарушила покой лунной ночи.
___________________
Число слов - 1605

Это рассказ - эксперимент. Мне будет интересно узнать ваше мнение.