Тонко намекнув Анне, что нужно сходить в палату к комитаджу, я упомянула, что видела ее Макса, который тоскливо спрашивал о ней. Девушка проглотила наживку и увязалась за мной.

Обеденное солнце палило беспощадно, но в палате тоскливо выла вентиляция, впуская сырость и влагу земли.

Это тоже играет мне на руку. Вернее, нам.

Оставив за дверью флиртующую подругу, я тихо закрыла за собой дверь и посмотрела на того, кто может спасти или погубить нас обоих.

Жуткие черные глаза смотрели прямо на меня. Взгляд неизвестного офицера отливал глянцевой темнотой, ловя блики искусственного света. Ему и татуировка на лице не нужна, чтобы быть истинным поклонником Якоба Кайзера. Его глаза — прямой доступ и почетное место на службе Черного Диктора.

Гнетущая волна мрачности судьбы нахлынула с новой силой. Я отчетливо осознала, что назад пути нет. Выбор сделан. Пора приступать.

Он продолжал давить на сознание взглядом, пока я приближалась. Слева и за спиной находятся камеры видеонаблюдения. Их непременно просматривают и будут смотреть несколько раз.

Учитывай это, Вивьен. Сосредоточься.

Итак, я — врач.

Он стал хуже выглядеть. Щеки, покрытые густой бородой, впали. Миллиметры неповрежденной кожи приобрели серо-желтоватый оттенок. Гематомы разбухли и все так же темнели, не обещая быстро сойти. Рассечения над бровью и на переносицей затянулись, но стали отечными.

Ему становилось хуже без преувеличений.

Предательски дрожащими руками в перчатках, я принялась раскладывать стерильные бинты, вату, антисептик, тюбик заживляющей мази «Санитатем», два запакованных шприца с иглой и четыре ампулы. Камеры не увидят их название, а использованные флакончики заберу с собой.

Комитадж молча наблюдал за мной. Тишину комнаты нарушали сигналы индивидуального монитора контроля гемодинамики, отдаленное мурлыканье влюбленных за дверью и жужжание вентиляции.

Кожу покрыл холодный пот. Одежда прилипла к телу. Я внимательно изучала показатели. Записала их на отдельную страницу в его истории болезни.

Избегая взгляда офицера, но чувствуя его на себе, принялась осматривать рану. Воспаленная. Это плохо. Чернорубашечник может не преодолеть путь и умереть где-то в лесу от банальной инфекции, которая пережила не одно поколение войн.

Обильно смочив вату в антисептике, я протирала поврежденные участки кожи. После взяла тюбик с заживляющей мазью и тщательно намазала ее на сшитые края кожи. Ему явно больно, но он даже не дрогнул.

Наложила новую повязку и надежно заклеила пластырем.

Распаковав первый шприц, открыла ампулу с надписью «Инкрементум» и втянула прозрачную жидкость через иглу.

Не глядя в глаза комитаджа, пустила средство ему в вену через катетер.

Итак, я — воровка.

Распаковав второй шприц дрожащими пальцами, сломала еще одну стеклянную ампулу с пометкой «СМ-16». Два часа назад я стащила ее из сейфа в манипуляционном кабинете.

Наполнила шприц и повернулась лицом к чернорубашечнику. Возвышаясь над ним, посмотрела в черные глаза, которые походили на два огромных оникса.

Он настороженно встретил мой взгляд, с трудом сдвинув брови из-за набухшей кожи над разбитым носом. Комитадж посмотрел на иглу в моей руке.

— Какая гарантия того, что вы не обманете меня? - тихо задала вопрос я.

Устрашающие глаза комитаджа вновь обратились ко мне.

—Увы, никакой, - прохрипел он.

Мои руки дрогнули над ним.

— Тогда, хотя бы пообещайте, - не зная зачем, попросила я.

— Если доберусь до своего полка, я верну вам брата. Клянусь! - прозвучал голос человека, который явно имеет родство с самим дьяволом.

Гражданские боялись офицеров армии Кайзера, военные их ненавидели. Отчасти из-за их бессердечной расчетливости, отчасти из-за невероятной продуманности. Стратегии Черных офицеров были неразгаданным феноменом, который помогал захватывать мир со скоростью, непредсказуемостью и разрушительностью торнадо.

Еще вчера я воспринимала такое толкование как миф, легенду, которую ненасытно обсасывают журналисты и бесстыдно вливают в сознание общества. Однако глядя в глаза одному из предводителей вражеской армии, чувствуя, как комок страха разрастается с невероятной скоростью, захлебываясь в панике и жалких попытках унять дрожь, понимала, что среди них есть те, кто и породил эти слухи.

И сейчас я заключала с одним из них сделку. Продавала свою совесть и честь ради призрачной надежды, что он вернет мне брата.

Итак, я — предатель.

— Сегодня я на дежурстве, - быстро заговорила я. - Когда выйду отсюда, вам станет плохо, благодаря этой инъекции. Будет очень плохо. Начнется лихорадка, наступит приступ. Вы отключитесь. Меня вызовут и я найду поздние симптомы сепсиса. Лекарства нет. Но я сделаю еще один укол, который якобы задержит заражение. А на самом деле, остановит ваше сердце. Вы — очень важный пленник, но вы «умрете».

Чернорубашечник кивнул и я выдавила содержимое шприца ему в вену.

— Это сильнейшее снотворное, - тихо продолжила я. - Наркотик. Вы уснете так глубоко, что ваше сердце не будет слышно, а дыхание станет незаметным. Вашу «смерть» засвидетельствую я.

Взяв остававшиеся две ампулы, я непринуждённо коснулась его ладони, будто проверяя кровоподтёк. Легкое прикосновение обдало адским огнем. Будто чернота стала заразной и теперь расползалась по мне, смертельным ядом.

— Постарайтесь не потерять, - прогоняя жуткие и неуместные призывы совести, продолжила я. — Когда очнетесь, выпейте их одновременно. Они нейтрализуют действие препарата, и помогут пережить боль от сломанных ребер, пока будете выбираться. Постараюсь сделать так, чтобы в морге вы провели всё время забвения.

Комитадж тут же сжал руку, пряча стеклянные сосуды.

— От трупов пленников у нас избавляются двумя способами: сбрасывают в глубокую воронку за полчаса езды отсюда, или с грузом отправляют в реку. К тому времени вы будете уже в сознании. Я не знаю, что выберут для вас, но на всякий случай...

Я достала скальпель и положила ему под подушку, делая вид, что поправляю ее.

Потом взяла антисептик, ватный тампон и принялась обрабатывать рассечения на его лице. Стараясь не склоняться слишком близко, я двигалась максимально быстро, чтобы поскорее закончить.

Черные глаза пленника следили за мной. Не могу сказать, что боялась именно его. Устрашало все, что было с ним связано, его окружение и статус.

— Как окажетесь в безопасности, - мой голос слегка подрагивал. - Обязательно примите антибиотик пенициллиновой группы. Ваши ранения очень серьезные...

— Вы хотите знать мое имя? - прошептал он и всё-таки поймал мой взгляд.

Я хотела отвернуться от него, но это стоило немалых усилий. Понятно, почему он офицер. Один такой взгляд — и никто не посмеет нарушить отданный приказ. И голос. Будто переливы грома — ясный, четкий, грудной.

— Нет, - твердо сказала я.

Я обязательно его узнаю. Позже. Когда мой прежний мир рухнет.

Единственное, что хотелось знать, гораздо важнее:

— Вы кайзерец или комитадж?

Вы сумасшедший и жестокий фанатик или подневольный военный, который не найдет в себе силы и смелости, чтобы нарушить отданную присягу? Именно такой смысл скрывался в этом вопросе.

Взгляд пленника посуровел. Он попытался сжать челюсти, но испытал боль и поморщился.

— Не кайзерец, - проскрежетал офицер.

Ну пусть лучше так.

Трясущиеся пальцы убирали использованные бинты и вату, пока комитадж продолжал давить своим черным, внимательным взглядом. Теперь мои кошмары будут воспроизводить его раз за разом.

Стараясь действовать незаметно для камер, я нырнула рукой в карман. Использованная ампула из-под наркотика осталась там, а в корзину для мусора полетели четыре распакованные ампулы, содержимое которых я вылила в унитаз.

— Мне жаль, что я заставляю вас проходить через это, - прошептал он, наблюдая за моими действиями. - Но у меня нет выбора. И цена тому даже не моя жизнь.

— Сейчас война, - я напряженно сглотнула комок отвращения к самой себе. - Мало кто думает только о своей жизни.

— Но только не вы.

Я взяла в руки пластиковую папку с его документами, и нехотя бросила на офицера последний взгляд.

— Вы правы. Я хуже тех, кто думают только о себе. Ведь спасаю брата, позволяя сбежать тому, кто погубит тысячи чьих-то братьев.

Итак, в этот день я переродилась.

Или сбросила маску. Совершила то, что не могла раньше даже представить, о чем боялась подумать.

Я пошла против воли отца. Против морали и принципов. Выбросила и сожгла всё то, что в меня вкладывали. Верность. Преданность. Несгибаемость.

В этот день отечество осталось без меня.

Почем же я совершила такой поступок?

Все дело в том, что я слишком хорошо себя знала. Исход всегда один. И если бы поступила иначе, то все равно умерла. Ведь жить с мыслью, что не попыталась спасти брата — я не смогла бы.