"Внимание: самолёт Сеул - Канберра идёт на посадку. Просьба всех оставаться на своих местах до окончания полёта."

И пока стюардесса ещё несколько раз повторяет это же обращение, Джихё нервно вздыхает, на минуту скрывает за веками усталые глаза, которые всё ещё будто фантомно жжёт пролитой несколько десятков часов назад солью грусти, и выдыхает уже более легко.
Что же, вот она и на один шаг ближе к Калибрии.

Может, она всё же сильнее, чем думала про себя ранее.
А может восемь лет смогли её изменить, вопреки её нежеланию, но... Факт остаётся фактом, как бы не было сейчас мучительно больно от воспоминаний, она всё же собирается в Карупас, да ещё и по личной просьбе Лалисы Манобан – некогда одной из лучших на их потоке в частности, и в рядах Академии в целом.
Что же, жизнь непредсказуема и этим иногда пугает до жути, а иногда доводит до бесконечного восхищения.

Пак Джихё в данный момент ещё не знает, что в ней преобладает в большей степени, а потому только подбирается про себя с последними силами, и в числе первых покидает салон после посадки.
Предстоит ещё один перелет.

***

«Корея, Сеул.
Здравствуй, Лалиса, наверное, это письмо ты получишь уже после моего прилёта, но, уверена, что раньше нашей личной встречи.

Ты, безусловно, права предполагая, что я была крайне удивлена, обнаружив это письмо у себя в почтовом ящике.
С окончания нами обучения в Академии, от тебя не было ни слуху, ни духу, и никто не знал, куда ты пошла дальше, и потому это стало вдвойне неожиданней.
Однако твоими успехами хочу поинтересоваться вживую, потому давай же перейдём к теме того удивительного письма.

Честно признаться, я давно уже не слежу за новостями Калибрии, и потому представить, что именно там сейчас происходит, для меня не является возможным, прошу простить. Но насчёт местных и "родной крови" – что же, да, там это стоит на первом месте. Как ты уже сама знаешь, Карупас – город небольшой, очно-заочно многие друг друга знают, и приезжие от того только более ярко выделяются на их фоне.
Искать что-то там без чужой помощи – гиблое дело.

И знать не хочу, с какой целью туда был направлен дипломат, но вот его пропажа, а впоследствии и убийство, деяние уже нешуточное. Я бы, конечно, посоветовала в это дело не лезть, но это уже не то, что можно было бы спустить на тормозах, и зная, что вам уж точно местные ничего не скажут, мне придётся всё же ехать туда самостоятельно.

Нам будет нужно обсудить некоторые обстоятельства моего там пребывания, но я считаю, что это потерпит до нашей встречи. Буду лишь стараться прилететь, как можно раньше. Первый рейс, из Сеула в Канберру, у меня 29 июня, в 18:00, а оттуда я уже ближайшим прилечу и в Карупас. В общей сложности, думаю, ожидать ты меня можешь в течении дней трёх-четырёх, не более. До этого момента я настоятельно рекомендую особого шума, сверх того, который вы должны были уже навести, не создавать. Это может сказаться на расследовании крайне негативно.

Я выражаю сожаления по поводу причин своего туда приезда, но также хочу сказать, что от мёртвых вас толку тоже будет мало, потому, прошу тебя, дождись меня. Мы были не лучшим тандемом, знаю, но ты всё ещё одна из самых лучших выпускниц Академии, и потерять тебя – большая досада для всех нас, не только для твоих родных, поверь мне.
Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор. У меня к тебе ещё остались вопросы, но, в целях безопасности, их я не буду перекладывать на бумагу. Всё при личной встрече.
А пока, думаю, вам есть чем заняться и помимо самого факта преступления, хотя он, естественно, в первостепенную очередь. Но, по мере надобности, всё ещё прошу больше никуда не лезть. Так будет лучше.

В Канберре я буду около 7 часов утра, 30 июня, может кто-то из твоей команды сможет встретить там и ввести меня в курс дела во время непосредственного перелёта в Карупас, на всякий случай я буду здесь до 10:00 часов утра по местному времени.

На этом я заканчиваю, и желаю тебе поменьше, по возможности, потратить нервов со всей этой суматохой. Хотя бы до моего появления. Спасибо, что поставила в известность, и попросила о помощи, потому что это в самом деле может обернутся катастрофой.

До скорой встречи.

С уважением,
Пак Джихё, 28 июня.»

Именно это письмо должно было поставить Лалису в известность о её прибытии, но что-то видимо пошло не так. Едва ли успела Джихё войти в здание аэропорта, после получения багажа, она уже заметила две фигуры возле выхода в город. Будучи некогда и сама студенткой полицейской Академии, она могла понять, или скорее предположить, кем те на самом деле являлись.
Свой своих всегда узнает.

А если судить по тому, что Лисы среди них не было, то надобность в ответе на ещё вслух не заданный вопрос отпадала.
Чтобы их там в прошлом не связывало, Манобан не была тем человеком, который попросив бы о помощи, не влез в сотрудничество с головой. И уж тем более не встретив ею самой же приглашённого, да ещё и в другую страну, помощника.

Дурное предчувствие, что зародилось ещё по пути самолёта в Карупас, разрослось в геометрической прогрессии, захватывая беспокойством всё тело.

— Госпожа Пак? — вопросил молодой парень, стоило ей только поровнятся с ними, и выйти наконец из опостылевшего здания, в котором больше нужного времени находится ей совсем не хотелось. Уж слишком по-прежнему тут всё выглядит. Навевает воспоминания о том, как она была здесь в последний раз, и о том из-за чего вообще тогда здесь оказалась.

Лёгкий ветер всколыхнул её короткие тёмные волосы, и она, не забывая внимательно присматриваться к своим провожатым, быстро кивнула.

— Да, Пак Джихё. Прибыла по личной просьбе Лалисы Манобан.

Двое спутников упрямо поджали губы на эти слова, а девушка, в паре с которой парень её встречал, даже брови чуть нахмурила.
Джихё внутренне уже была готова к плохим новостям, оставалось только опеределить степень их гадостности.
Она перевела свой взгляд с ребят, на вид не сильно младше её самой, на город, и мысленно собираясь с силой воли и выдержкой, пожелала себе отреагировать, как можно спокойней на должные последовать далее новости. Попутно шумно вдохнула полной грудью, как уже давно хотела сделать ещё спускаясь из самолёта.

Воздух в Карупасе был всё такой же спертый от летней жары, как ей и помнилось.
Из-за близости пустыни здесь всегда летом открываются ворота в ад – душнота давит на глотку, к земле оседающей призрачной тяжестью жмёт, и ни мига на передышку не даёт.

Местных это обычно нисколько не тревожит, они с детства к этим ощущениям привыкают, но вот приезжим и туристам переход иной раз даётся чертовски тяжело, а некоторым и того невыносимым – такие зачастую первым же рейсом отсюда ноги уносят.

Пак Джихё, конечно, знала об этом.
Но она так давно здесь не была, что за столько лет отвыкнувшие от такой сухости лёгкие сперва бунтуют.
Вдохи-выдохи даются с неприятным прикосновением будто жидкого огня, а всё тело болезненно жжёт от обволакивающей со всех сторон теплоты.

Что же, никто и не обещал, что будет просто. Особенно здесь.

Руки до побеления костяшек сжимают ручки дорожной сумки, пока глаза привычными взмахами ресниц оглядывают окружающую её обстановку.
Они останавливаются не вдалеке от аэропорта, пока другая девушка переговаривается о чём-то с водителем, который их сюда, вероятно, и привёз.

Пак пару мгновений следит за тем, как у того здания встречаются и прощаются чужие люди, как непролитыми слезами блестят глаза у друзей или родных, как то тут, то там, в объятьях стискиваются в общую кучу руки и ноги, и как следом улыбки украшают это по-настоящему бездушное место.

Хотела бы и она также.
Но скорбь приталась рядом, как старая добрая подруга, похлопала якобы сочувственно по плечу, и едким голосом на ухо протянула то, что она и так сама знает.
Ты всё это забрала у себя сама.
Тебе некого винить.

И, к превеликому сожалению, это была истинная правда. Джихё должна была догадываться, что здесь, как нигде в другом месте, чувство вины будет затапливать разум ещё сильнее, ещё яростнее.
Ей стоило бы поторопиться.
Восемь дней и ни минутой больше.

И когда её приглашают на заднее сиденье чёрного автомобиля, перед этим даже галантно открыв дверь и пропустив вперёд, она думает, что возможно, возможно, в этот раз наконец сможет всё отпустить и начать жить дальше. Багаж её аккуратно лично водитель прячет в багажник, и ей не остаётся ничего кроме, как покорно сесть.
Следом в машину садятся водитель – мужчина лет сорока пяти, и вторая девушка-провожатая на переднее место.

— Госпожа Пак, простите, мы так и не представились. Но много людей, лишние уши, знаете ли. — спустя пару мгновений, приземлившись рядом, и с тихим хлопком закрывая дверь, начинает парень, поворачиваясь к ней. Автомобиль приходит в движение, и едва он только трогается, впереди сидящие затягивают тихую беседу между собой. Джихё не хочет подслушивать о чём там идёт речь, и что видимо для её ушей не предназначается, и потому оборачивается к оставшемуся человеку. Парень же, от её взгляда обращенного на него, едва ли не расцветает, впервые зрительно оживая с момента их встречи.
Видимо, в кругу коллег чувствует себя более комфортно, отмечает про себя Джихё.

— Я – Ян Чонвон. Мы с Дживон относимся к группе направленной на расследование дела об убийстве дипломата. Мы здесь уже три недели. — и хоть голос у него звучит уверенно, но есть что-то такое в его словах, что выдаёт чужую напряжённость. А ещё уж слишком зажато смотрелась со стороны его линия челюсти. И вся эта его оживленность к концу предложения скатилась с несравненной точностью до противоположного по смыслу значения.

Джихё не хотела бы лезть к нему в душу или промывать сейчас мозги на тему того, что парень точно должен был знать куда шёл учится, на кого, и зачем, и что чувства в этом направлении – отнюдь не лучшие друзья. Но она в своё время вообще едва ли не истеричкой в группе слыла, и его понимает, как никто другой на самом-то деле.

— Приятно познакомится, я – Пак Дживон, и как и сказал Чонвон, хоть мы тут и три недели, зацепок у нас едва ли хватит на настоящее продвижение по делу. — таким же напускным ровным тоном отзывается девушка спереди, прервав разговор с водителем, и всё же видно, что тот ей точно смог хоть на немного, но приподнять настроение – особа уже не выглядела так, словно всё было обречённо на провал, как тогда, когда Пак её только увидела.

Значит были и хорошие вести вопреки всему остальному...
Вот только всё же...

— Где сама Лалиса Манобан? Что с ней? Почему лично встречать не приехала? — всё же неспроста её не было среди них – она нутром чует. Слова срываются с языка прежде, чем та может сменить хотя бы обручающую серьёзность тона на что-то с уклоном беспокойства.

Атмосфера в машине меняется с дьявольской быстротой.
Над двумя молодыми людьми словно туча сожаления и беспомощности нависает.

— Вы, очевидно, ещё не в курсе, — загробным голосом начинает Чонвон и отворачивается от неё столь же скоропалительно, как ранее повернулся.

— Агент Лалиса Манобан пропала двое суток назад. — вместо него добивает Дживон, и снова возвращается тенью на её лицо то самое выражение, которое тронуло девичьи черты на моменте выхода из аэропорта, когда Пак вскользь бывшую одногруппницу упомянула. Пак Джихё на пару секунд теряет связь с действительной реальностью.

Чёрт, тогда всё начиналось также.

— Её всё ещё ищут. И мы все не теряем надежды на лучший исход, — всё же пытается как-то разрядить обстановку Чонвон, но Джихё лишь отмахивается, пока глаза её прожигают нечитаемым взглядом обивку кресла спереди.

— Дипломата вы уже нашли. Хотите и Лалису в таком же состоянии найти? — может быть, ей стоило бы смягчить тот холод, который вместе со словами просочился из неё.

Может быть, ей стоило проявить себя более профессионально.
Была бы тут Лалиса, она бы такого не допустила. Ни упадка сил и настроя в рядах, ни самого скептицизма в направлении на это дело Пак.
Но её тут нет. Есть только Пак Джихё.
Пак Джихё, которой предстоит с этим разбираться без помощи Лисы, по чьей просьбе она вообще сюда прилетела.
Первым же рейсом, едва вещи в сумку собрав, да письмо в ответ отправив. И что? Ради чего спрашивается? Ради кого?
Над абсурдностью ситуации можно лишь посмеяться.
У Джихё же смех явно истерический.
Чёрт возьми, всё не должно было обернуться так. Только не так.

Дальнейший путь до конечной точки назначения всё едут молча, размышляя каждый о своём. Молодёжь, краем глаза отмечает Пак, с нервной настороженностью переодически бросает на неё взгляды. Ей всё равно.

Сидя в здании посольства, она только и может, что просчитывать свои дальнейшие шаги, пытаться поймать за хвост проекцию сознания и действий Лалисы до того, как та пропала, и, признаться честно, чуть ли не отчаиваться.
Вокруг неё то и дело мелькают фигуры остальных действующих лиц расследования, кажется, даже кто-то пытается достучаться до неё, но...

Во-первых, она не спала больше суток, и чертовски устала во всех этих перелётах, поглощающих эмоций разного калибра и оттенка, и просто, банально, сменяющихся картин перед веками.
Во-вторых, её неимоверно злит эта самонадеянность Лисы, коей та ещё во времена учёбы чересчур грешила, и из-за которой и теперь встряла в сомнительную авантюру, для неё самой неизвестно чем обернувшуюся.
И, в-третьих, и самых важных, она просто задолбалась так жить.
В прямом, переносном, и в каких только ещё можно применить и понять смыслах.
Восемь лет – никакого развития, и в итоге вернулись к тому, с чего начали.
Просто потрясающий, взаправду феноменальный успех, чёрт их всех подери.

Это раздражало и выбешивало до крайности. В таком-то настроении её и прорвало.
Она вскочила на ноги, напугав близстоящих, крепко сжала ручки своего дорожного багажа, и скоротечной рекой бросилась прочь – сперва на лестницу с третьего этажа, потом напрямик на выход.

На улицу выскочила как огалтелая, и толком не осмотревшись, скрылась прежде, чем опомнившееся ошалелые последователи кинулись за ней.
Так её и потеряли из виду.

* (✨) Ondi Vil, Neoplasma, & Gina Livia - Demons (✨) *

Сама Джихё плутала долго, поскольку ещё при жизни здесь в этих краях была очень редко, и теперь вспоминать всё приходилось по пути – но пункт, куда со столь страшной силой тянуло, она бы нашла со всех уголков города и с завязанными глазами.
Уж в чём, в чём, но в этом уверена была.

На кладбище было завораживающе безмолвно. Неизменные красивые кованные ворота, символично проводили черту между миром живых и мёртвых.
Они с жалобным скрипом отворились стоило лишь едва надавить на железные прутья, опутанные кованными цветами, да так и замерли тенью нетронутого прошлого. Грустью здесь сквозило так невообразимо сильно. Она окутывала пустотой внутри, пугала тишиной в мыслях, и невозможностью не покорится ей. Тянула за собой, словно за руку на прогулку вела, редкие шорохи лишь перекликались с лёгким ветром во след её.

Ни птицы, ни бродячие коты или собаки, ни даже человек не нарушали местное царство упокоения.
Джихё стала первой за эти несколько дней, чья нога переступила порог его.
Солнце ярко светило в зените.
Она точным маршрутом проложила себе путь меж могил и надгробий, и уже спустя несколько минут, показавшихся ей вечностью, стояла у одного единственного, из-за которого внутри всё скручивало в морские узлы а на сердце жуткой вьюгой снега раны под собой загребали.

Не трогали её бесчисленные множества других покоящихся здесь, но вот только этот человек, тело его хладное земле преданное, душу корёжило на износ, ни на секунду не переставая, с тех пор как уехала. Как оставила совсем одного.
Виной терзало, страданьем поило, и слезами из глаз бесконечной вереницей тянулось.

Опустилась она на колени у небольшого букетика цветочного на могилку аккуратно возложенного. И так больно от одного лишь взгляда на цветы эти прекрасные стало. Так невыносимо тяжело к земле отчаянье притянуло, как никогда не смогла бы гравитация, цепи железные, или сама смерть.

Даже Чэрён помнит о нём. Приходит до сих пор. Поминает.
А Джихё не могла. Не могла сюда явиться больше после похорон.
Навсегда себе путь закрыла до могилы этой, до человека родного, которого под слоями земли схоронила, да и вспоминать боялась, страшилась гнева его, будто не знала, что простил он её давно. Ещё при жизни.
Что именно его прощение для неё смертью мёрзлой обернулось.
Не настоящей, но настолько ощутимой, как вуалью на плечах накинутой, что уж лучше бы и взаправду умерла.

И так горько стало. Так садняще дрожь по рукам прошлась лицо закрывающих.
Замерли слова сперва врасплох пойманные, а потом безумной волной обрушились.
Смели под собой все запреты, все заветы, все обещания самой себе данные.

— Почему ты оставил меня? Почему бросил одну? Ты же обещал мне... — И не смогла она больше молчать, губы разомкнувшись уже не могли застыть в полёте фраз, что из самого прожжённого нутра рвались на волю. — Обещал меня одну не оставлять. Только не после родителей, ты помнишь? Помнишь же?!

Кричала она на надгробие с именем родным, с фотографией давней, с частью души своей захоронённой.
Не могла успокоиться.
Волосы в тисках стальных сжимала, пальцами то колени расцарапывала, то в приступе агонии лицо к небу голубому запрокидывала, да растирала влагу по коже, пока голос лился ввысь ворохом былого подстёгиваемый.
И рыдала Джихё с надрывом, с криком, с истерикой. Всё никак равновесия в себе отыскать не получалось, будто рухнули весы под грузом прошлого, погнулась ножка воли, да из разбитых на осколки чаш вылилась тоска и с надеждой перемешалась, в один океан сливаясь, где не отличить одно, от другого.
Не понять. Твоё ли. Его ли. Общее.

— Вот я здесь. Прямо перед тобой, слышишь? Скажи же мне, как тебе жилось все эти годы без меня? Счастливы ли вы с Чеён теперь?
А что же я? Что же мне делать? Почему? Зачем... Мы могли уехать вместе. Могли. Но ты... Ты, — и снова в мучениях захлебываясь, не решалась предложение заканчивать.

Невысказанное "умер" повисло между живой и мёртвым.

— Ты ушёл. Ушёл! Меня бросил, Чэрён бросил, лишь Чеён с собой забрал. Знаешь же ты, что умерла она на койке больничной? Знаешь же, что отправилась следом за тобой, едва сказали мы ей, что не смог ты выкарбкаться? Знаешь же, что стал для неё последним стуком сердца больного? А мы? Мы с Чэрён для вас что? Что? — и задыхалась, задыхалась, задыхалась.
Не хватало кислорода совсем. Лёгкие жгло.
От жары, от осадка соли, от воспоминаний.
Только надсадное, хриплое да печалью насквозь пропитанное "Кристофер" и удавалось в перерывах между приступами выдаливать, себя от горя не помня, и не соображая ни о чем другом вовсе.

— Брат, зачем ты так? Я так тебя любила. Прости меня. За всё прости. Проклятьем твоим обернулась, погибелью оказалась, — и сипит голосом сорванным, да взглядом до безобразия пустым на буквы на камне могильном смотрит. — Прости, слышишь? Прости. Я не хотела так. Совсем не хотела, веришь? Это всё я виновата. Прости меня. Прости, прости, прости.

А платье летнее, с орнаментом красивым, лотосами белыми расцветшее, мнётся, пачкается грязью кладбища.
Грязью случившегося. Грязью не забытого.

Грязью вины её.

Вот только плевать ей на всё.
И на платье, и на лотосы белоснежные, и на разводы земляные, чернилами по подолу разбрызганные. Не осознавала она, как долго пробыла там.
Только солнце клонится к закату стало, усталую землю в золото окрашивая, когда иссякли слёзы, да покинули силы.
Поднялась Джихё пошатываясь от бессилия, подхватила вдруг ставшую как сотни гирь весить сумку, и шагом неровным прочь пошла, не оглядываясь больше.
Лишь букет ещё один, в беспамятстве по пути купленный, с розовыми пионами нежным астрам фиолетовым незабываемую компанию составил.

***

«— О, какие цветы красивые! Чьи они? Такие яркие! Можно понюхать? — Джихё, что уроганчиком шустрым с коридора занеслась, впервые бутоны эти увидела, и захотелось так вдруг ощутить их бархатность на кончиках пальцев да носом в благоухание по всей кухне флером разнесшееся зарыться, что не смогла она сдержаться.

Подбежала, со всех сторон пообходила, да стоят вот только на столе так высоко — не подобраться совсем.
Пыхтыт девочка, до вазы достать пытаясь, да никак. А мальчишка лишь смеётся за потугами наблюдая, сидя на стуле по другую сторону от стола с букетом. Сестрёнка у него активная до невозможности, да шумная слегка.
Но он не жалуется – для него она самая любимая. Ну, после мамы разумеется.

Видит, как хмурится милое лицо начинает, да не выдерживает Кристофер – аккуратными движениями извлекает один стебелёк со столь заинтересовавшим младшую сестру цветком, и протягивает улыбаясь.

— Бери, только нежно! Они хрупкие очень! Это маме на день рождения! Сам выбирал. Правда они прекрасные? — и смотрит так радушно на засиявшую от полученного малышку. — И имя у них чудесное – пионы. Папа говорит, что они счастье обозначают! И что мама сильно им рада будет! Они у неё любимые.

Джихё пока только четыре года, но она уже носится по дому всё и обо всём у всех выспрашивая, а тут столько информации за раз. Глаза её непосредственным детским восхищением загораются, совсем другим взглядом она теперь сокровище в ручках своих оглядывает.
А пахнут они и впрямь так замечательно.

— Чанни, Джиджи, вы где там? Мама уже совсем скоро снова домой придёт. Пора по позициям, ребятки. — папа на кухню заходит шагом смиренным, но лицо у него такое воодушевлённое, что дети так и чувствуют ауру любви от того исходящую.

Джихё к отцу в мгновение ока подскакивает.

— Папа, цветы такие красивые! Они наверняка маме понравятся! И пахнут очень вкусно! — и тянет на ладони ему свой с трудом добытый стебель.
Пион ей очень понравился, но для папы не жалко. Мужчина малышку по каштановой макушке поглаживает, да с хитринкой во взгляде на старшего ребёнка смотрит.

— Да уж, братик твой – весь в маму. Как и Хёджи в цветы эти до беспамятства с первого взгляда влюбился. — и едва успевает предложение закончить, как в доме слышится щелчок открываемой входной двери. — Так, дети, ну, поехали. — и первым из кухни в проёмах коридора бесшумной тенью растворяется, лишь мелькает задорная ухмылка на лице, которую Чан впоследствии от него же и переймёт.

Джихё оборачивается на Кристофера, когда тот также резко со стула соскакивает и ей быстро подмигнув, следом тоже из кухни сбегает.
Ему в зал надо – там торт ждёт, и гирлянда ещё огоньками не переливается. Исправлять нужно.
Девочка за ним спешит.
Чану – семь, но он самый умный среди детей их двора. Он уже в школу ходит, и много-много всякого знает. И как обрадовать маму – тоже. Ей научиться надо этому как можно быстрее.
Чтобы они вместе были самыми замечательными детьми на свете, как их мама ласково называет.

Пион она забирает с собой. Он ей сил придаёт.
И пахнет вкусно.»

______________________________________

Автоская сноска:
Пио́н (лат. Paeónia) - род травянистых многолетников и листопадных кустарников (древовидные пионы). Единственный род семейства Пионовые (Paeoniaceae), ранее род относили к семейству лютиковых (Ranunculaceae). Пионы цветут в конце весны, ценятся садоводами за пышную листву, эффектные цветы и декоративные плоды (у некоторых видов). Своим латинским названием он обязан богу-целителю Пеану (или Пеону, или Пэану), излечивавшему богов и людей от ран, полученных в сражениях.
Значение на языке цветов:
Пион - счастливая свадьба, веселая жизнь, «Мне не о чем больше мечтать».

Выглядят они так

А́стра (лат. Aster) - род травянистых растений семейства Астровые, или Сложноцветные (Asteraceae), включающий более двухсот видов, широко распространенных в культуре как декоративные растения с красивыми соцветиями-корзинками разнообразной окраски. Научное латинское название рода произошло от древнегреческого слова ἀστήρ - «звезда».
Значение на языке цветов:
Астра - символ любви, изящества, изысканности, а также - воспоминаний. В Китае астра означает точность. Древние люди верили, что запах листов астры, когда их сжигали, изгонял змей. Астры были положены в могилы французских солдатов, символизируя скорбь и память о погибших. Существует миф, согласно которому астры были созданы из космической пыли, когда Дева смотрела с неба и плакала. поэт Вирджил считал, что алтари богов были часто украшены астрами.

А лотосы на платье, как метафора.
Значение на языке цветов:
Лотос - счастье, здоровье, долгая жизнь, мудрость. Лотос принято дарить только хорошо знакомым людям в знак родственных и дружеских чувств.
(может кто потом поймёт, к чему это было)