«По комнате пронёсся звон разбитого стекла. Ослабевшие пальцы дрожали, колени не держали, и на подкосившихся ногах Джихё свалилась голой кожей на острые осколки некогда бывшими самой любимой маминой вазой. Телефон приземлившийся на пол всего на пару мгновений раньше её, уже отключился от падения, а та самая дорогая сердцу вещь разукрасила паркет в гостиной серебряным космосом, что завораживающе переливался в отстветах от включённой подвесной люстры.

За окном в свои полноправные владения вступала ночь. Над Карупасом свои огни зажигали многочисленные звёзды, что сяили недоступно, и как насмехались своим превосходством над ними – существами не властными над собственной же судьбой. На ухо механическим женским голосом по ту сторону трубки повторялось в сотый раз одно и тоже. Словно в подтверждение тех самых насмешек.

«Абонент вне зоны доступа сети. Просьба подождать или позвонить позже.»

Она не властна. Ничего не может исправить. Просто обычный подросток, жизнь которого пошла под откос, и с этим уже было ничего нельзя сделать. Не знает, что, где, как они. Что делать со всем этим и как бороться, и одни и те-же слова её просто морально добивали.
Но родители как на зло не брали трубку.»

Джихё, признаться честно, никогда не думала, что вновь вернётся сюда – в ворох уже прошедшего и всё ещё болезненно ноющего где-то там, глубоко внутри. Но жизнь очень непредсказуемая.

Обещала, клялась, заверяла себя – но вот, она здесь, помогает расследовать убийство дипломата, пропажу туристов, и, хуже всего, вспоминает всё то, о чем навсегда предпочла бы забыть.
Чтобы больше ни кошмаров, ни горьких рыданий ночью, ни той кроющей отовсюда тишины некогда одного из самых шумных домов. Сейчас там живёт другая семья, со своими мечтами и проблемами, и Пак туда не сунется, но...
Всё ещё болит. Да теперь уже и всегда будет. Ей очень жаль.

— Ты не виновата. Слышишь меня? — голос Манобан вторгается с треском, с молнией и вспышкой. Заслоняет собой образы прошлого, перекрывает живым звуком все тени безмолвия, и своим едва уловимым беспокойством даёт понять, что ей не всё равно. — Не вспоминай, не надо. Если всё также невыносимо, не тревожь ещё сильнее. Не раскурочивай рану, которая ещё не зажила. Я всё понимаю.

Джихё открывает карие глаза.
На их дне плещется застывшая в моменте пораженность в переплетении с благодарностью.

— Спасибо. Правда спасибо. — спустя столько времени, столько лет с их молодых версий себя, они впервые благодарят не за учёбу, не за достижения, не за поддержание здоровой конкуренции. За оголённую, вытолканную наружу, всю израненную и истекающую кровью откровенность. Для них это шаг вперёд. Не в пропасть, – на мост, ещё очень хрупкий, стеклянный, но мост. Их доверия.

— Ты же всегда знала, что твоей вины в произошедшем нет. Зачем же ты губишь себя обвинениями, что не стоят твоих слёз и сожалений? Ты просто влюблена в свою боль. Не можешь отпустить и простить. Принять главного и неизбежного. — да, режет по живому. Без обезбаливающего, анастезии и каких-либо успокаиваний.

Так, как умеет только Лалиса Манобан.

— И это говоришь мне ты? — ещё совсем неуверенный, очень невесомый и почти ничего не значащий смешок – то, что непроизвольно вырывается из клетки бледных губ и остаётся между ними. – Сколько лет ты жалеешь о том, о чём не должна? Коришь себя за совершенно заслуженное счастье и любовь? Не говори того, чему сама не веришь. Меня ведь не обмануть. Ни мне тебя, ни наоборот.

— Мы друг друга стоим. — на грани слышимости, но твёрдое, уверенное. Не давшее бы трещину под натиском реальности и сомнений.

— Мы друг друга стоим. — в ответ совсем обнадеживающее, как та самая теплеющая и горящая на устах чужих редкая улыбка.

Улыбка, что дарит жизнь. Что позволяет верить ей не обжигаясь о фальшь и лицемерие, не подпуская к себе отчаяние и тоску. Джихё ей верит.
Хочет верить.

***

— Пропавшие туристы – молодая супружеская пара из Америки, чета Кейтлин и Стивен Брукс, двадцати шести и двадцать семи лет, приехавшие в Калибрию тринадцатого мая по туристической визе, о пропаже которых в посольство сообщили взволнованные их долгим не выходом на связь родственники. Также ещё удалось установить, что давно уже никто не видел девушку-одиночку Джанет Эрнест, француженку с английскими корнями. Предположительно, работая в сфере туризма, прилетела сюда за обменом опыта по своей воле, но о её пропаже никто не заявлял, и потому вовремя не хватились. Пропала примерно второго мая. Пока это всё, что нам известно на данный момент. — Юци пролистывает в который раз испечатанные чёрными буквами бумаги, и обременительно вздыхая, поднимает взгляд поверх них на Чанбина. Тот выглядит полностью сосредоточеным на её словах, но она точно знает, что не думы об этих людях тревожат и грузят его.

— Бин, прошу тебя, скажи хоть слово, — бумага в молочных пальцах натягивается с характерным трещанием, пока девушка всё ещё старается сдерживаться и не впадать в истерику, что уже который день её упрямо поджидает на пороге истерзанного переживаниями сознания.

— Знаешь, Юц, — голос звучит глухо, несколько даже отчужденно – так покажется всем, кто его знает недостаточно хорошо или близко. Манобан с ним знакома с самого своего детства. Он для неё – открытая книга. Безусловно, палка о двух концах. — У меня появилась одна крайне навязчивая идея, но боюсь вслух вашим псам я её не выскажу. Я не умею, и не собираюсь верить им так опрометчиво, насколько это делаете вы вдвоём.

— Чанбин, — сквозь зубы цедит та, и откладывает несчастные документы куда подальше от себя, чтобы глаза не мозолили. Слишком уж все там сухо и официально. Она правда пытается держаться. Делает вдох-выдох, и открывает глаза уже с менее кровожадным выражением на их дне. — Поможет нам найти Лису, ты знаешь, – препятствовать не стану.

— Если ты со мной, сестрица, и мир по карману. — усмехается, поднимаясь из-за стола и подавая крепкую руку, с синими прожилками вен собеседнице, и подхватывает такую же, но поменьше в ответ. Хватка у обоих едва ли не до синяков.
Но никто не жалуется. Пустота – худший из врагов, а боль отрезвляет, не позволяет забыться, и даёт знать, что кто-то всё ещё есть рядом. И всегда будет.

— Если ты со мной, то никто нам и не нужен. — старое обещание, скрепленное когда-то на ещё дрожащих от холода и голода мизинцев – единственное, что не даёт им отступить и пасть ниц духом. Прошли драки, прошли зимы, прошли время. Лучше многих знают на что способны, и какую цену головы заплатить за себя и друг друга.

Всё остаётся тем же под туманом нового.

— Веди, Бин. С причинами и последствиями я потом разберусь. За ценой не постою. Мы стоим этого мира.

— Всегда любил твою решимость, Юц. И кто бы что не говорил, вы с Лалисой – сёстры. — всегда шёпотом, как что-то очень сокровенное, разлитое только по их душам и навечно осевшее там теплом.

— Как и ты наш брат. — в противовес чётко и уверенно. Семья не то, чего стоит стесняться. Даже если не по крови.

Есть люди, которые будут роднее всех других, не смотря на время, силы и расстояния.
Семья это не всегда о кровном родстве.

— Да, мы стоим этого мира. — семья это о личном.

*** Adele - Hello(✨) ***

На пустыню надвигалась непогода.
Крутились остервенело вихри, взмывались вверх пугающие волны песка, танцевали незабываемо опасно дюны. Завораживающей и неимоверно важной, дорогой, казалась сама эта идея – остаться здесь. На самом краю столицы, наблюдая за этим, будучи полностью поглощенным, и в этом таинстве растворённым.
Покоренным и смиренным буйством стихии.

Чанбин без сомнения пугало безмолвие бури творящей хаос.
Напрягало до бьющейся на шее жилки серое с разводами красного заката небо.
И раздражали до нервных хрустов пальцами трелью шипящие потоки ветра.
Сухого, резкого, острого.
Однако, погоду они не выбирали, что было с тем и шли.
До нужного им дома оставалось двадцать минут.
Около часа назад двое покинули здание посольства и пропали в завесе ритма Карупаса. Затесались, слились с местными, и немного топорными, постоянно осматривающимися и сверяющимися с только им известной картиной, продвигались к моменту своей истины.

Со пару раз громко чихнул, чутко ощущая присутствие напарницы за спиной, и заворачивая за угол тёмного здания, не внушающего ни капли веры, наконец понял.
Они на верном пути, – на том конце улицы цепляющим среди однотонных домов пламенем среди песка развивались красные пряди.

Его искра на успешный исход вылазки повышалась. Обладательница его безморного доверия, завидев их одетые по местному колориту одежды, чуть улыбнулась, но с места ни на шаг не сдвинулась. Ветер их и так подгонял в спину, завывая в уши и постоянно попадая в нос и рот, вывод из строя каждые пару десятков секунд глаза.
Пока его скорость не столь мешала, сколь просто затрудняла путешествие, но вот то, что с течением времени она крепчала и увеличивалась – бесспорно служило отличным стимулом поактивнее постараться попасть за порог стен с крышой, где от неё можно будет с облегчением укрыться.

Немая фигура, служивная им маяком, выглядела немного иначе, чем он её себе представлял все эти годы. Их знакомство и так было не самым лучшим, достойным рассказа или фильма, но от этого не менее... Нужным.
Хотя хотелось бы и не при тех обстоятельствах в которых оно имело случайность произойти.

— Вы долго. Заходите быстрее, скоро буря вытеснит всех с дорог города. — было первым, что встретило их на подходе. Мягким, но отчасти безразличным.

Со чувствовал всем своим нутром, как изнывала позади от незнания Юци, как градус её терпения подходил к тонкой границе. Но всё ещё сомкнутые губы дарили понятие, что он волен делать, что желает, если это действительно помогает. Иногда умение читать друг друга – выручало.

— Заплутали в ваших районах. Уж безумно они одинаковые. — вместо него высказалась брюнетка, и он закатил глаза на взгляд его знакомой на эти слова. Но согласно кивнул. Толку таить правду, если они буквально пятнадцать минут назад свернули не туда, потому оба здесь впервые а кварталы все на одно лицо. Счастьем и чистым везением и добрались.

— Рада, что вы всё же здесь.

— Мы тоже.

За быстро захлопнувшейся из-за сильного порыва входной дверью, волком завыла так называемая музыка пустыни, о которой многие приезжающие туристы слышали от гидов и экскурсоводов.
По его же скромному мнению, на улицах Карупаса разверзся настоящий ад. Песок, ветер, жара – не иначе как филиал подземного царства. Отовсюду неумолимо ещё и давило силой оказываемой самой природой, и даже находясь в здании не создавалось ауры защищённости. Не нравилось ему здесь откровенно.

Казалось, что небеса гневаются на людскую глупость и таким образом их наказывают.
Боги карают виновных за бесцельно отнятые жизни.
Чэрён щёлкнула замком для уверенности и собственного спокойствия, заходившая в свою обитель последней, и только после этого обернулась к долгожданным гостям.
Предстоял серьёзный разговор, который должен был пролить свет на все мрачные закутки творящегося сейчас и тогда беспредела.

— Вы обещали мне полное доверие ко всем моим словам и то, что я сама фигурировать в деле об этом не стану, не так ли? — спустя минуту тишины и обоюдного рассматривания вопросила Ли. Они осели в той самой комнате, в которой недавно ещё беседовали и сами Джихё с Лисой. Только вот об этом знали едва ли с пару человек. Как и о том, что никуда вторая не пропадала, а ещё с самого своего приезда с ней связалась и на всякий случай пару вариантов отступления накинула.

Манобан Юци без всякой неловкости озиралась по сторонам, усевшись как и все другие на ковёр на полу, и вся ушла в слух, не отказываясь при этом от разглядывания самых маленьких и может не особо и значащих деталей новой девушки в их компании. Чанбин напротив нахмурился, и сцепив вместе узловатые пальцы облокотил на них подбородок, локтями же упервшись в облаченный в чёрные штаны колени. Он не бросил ни одного лишнего взора куда-либо кроме лица так заботливо приютившей их девушки.

— Я всегда держу обещания. — только и слетело не требующее опровержений. — Ты помнишь всё? Не смогла ведь забыть. — не вопрос, утверждение.
Стальное, холодное. К нему просто стоило привыкать сразу, так было проще всем.

— Твоей скорбью глаголит истина. Да простит мне Чан, но никогда бы я уже не смогла забыть всего того ужаса, что мне довелось пережить. Не тебе меня этим попрекать. Мы оказались по одну сторону монеты. Дважды. — в противовес плавно, меланхолично и минорно. Как произведение с концом в трагедию, где все зрители уже заранее знают всё, и вновь плачут понапрасну, не способные переписать ход истории и что-то изменить, исправить. И всё равно смотрят, восторгаются, и твердят о прекрасном. Но всё прекрасно до тех пор, пока не трогает тебя.

— Первыми пропали туристы. И даже если вы старались найти связь между убийством дипломата и пропажей туристов, то искали её не там. Ройте глубже. Гораздо глубже, нежели сейчас. И просто намекаю, поднимите дело восьмилетней давности. О пропаже Хёджи и Андрэ Рейнольдс. Или несчастном случае с дракой с хулиганами, в которой погиб Кристофер Рейнольдс. Не упуйскайте из виду больницы. — речь младшей из близняшек пропитана вся ледяным равнодушием. Оно не отторгает, как бывает иной раз. Юци сдаётся, что оно и не настоящее, но и напускным назвать его язык у неё не поворачивается.

Так может говорить лишь по-настоящему сломанный изнутри человек. Который свою надежду похоронил вместе с близким и незаменимым сердцу человеком, себе оставив былую оболочку на память, чтобы не тянуло так безобразно от потери и пустоты.
Она видит её впервые, но проникается всей душой. Глотает полный бокал смерти. Не той, что на физическом теле свои костлявые руки располагает, обнимая, но той что внутри всё ядом губит, не давая попытки на второй шанс. Смиряя. Говорят со временем боль притупляется. Перед ней самый настоящий пример обратного, где притупилась не боль, а затихла пойманной врасплох бабочкой жизнь.

— Я бы не хотела ворошить былое. — никто из них троих, на самом деле, не желал бы этого. Но их никто и не спрашивал.

Со кусает обветренную нижнюю губу, и вспоминает против своей воли. Всё вспоминает.
О том, как отпустил дорогого друга одного домой.
Как переживал за него. Постоянно звонил, даже если никто там не снимал обрывающую динамик трубку. Порывался ехать во след, бросив все дела и наплевав на возможные неприятности. Нервничал, грубил, и едва не слег на койку с истощением, от первых новостей, которые ему принесло письмо с адресом из Калибрии, на четвёртые сутки от момента отъезда Чана.
Как потом успокаивал Джисона, по которому они ударили на поражение, и носился теперь уже между коридорами больницы к нему, и отчаянно пытался понять, что же делать. Чем помочь. Поддержать.

Но хуже первого, оказалось второе.
С ним вся его жизнь переменилась на до и после. И промежуток в неделю сделался пропастью в несколько десятков лет. Предсмертное, с явным посылом того, что Кристофер знал, что больше не вернётся. И не жалел об этом. Только и просил, что за младшей любимой сестрой присматривать, когда та приедет в Корею. И не прогадал. На следующие сутки в квартире у их бабушки, милой миссис Йесу, в которой они часто когда-то раньше  зависали втроём, развлекая пожилую женщину, что пару лет назад вышла на пенсию с трудовых полицейских будней, убитая горем поселилась Джихё. И больше не та яркая и животрепещущая жизнью девчонка с экрана чанова ноутбука, за которой он любил следить и подшучивать старшему братцу, что возьмёт её в жены, а другая, непохожая. Теперь эта была неосязаемая тень её прошлой. Не смеётся больше, не улыбается, не светит эта Джихё. Отныне Пак а не Рейнольдс.
В ночь её приезда, в тот момент когда они вместе с Ханом порывались придти к ней из больницы, слишком спешив и не оглядываясь по сторонам, Джисон был сбит насмерть машиной чей пьяный водитель хотел побыстрее добраться с корпоратива домой.
Чанбин стоял по другой край пешеходного перехода.

Вот так в одно слипшееся для него мгновение его личного кошмара он потерял двух из самых дорогих и близких людей. Как будто в ускоренной перемотке. И не будет больше ни их суток совместных, которые они на первые заработанные с подработок деньги проводили в хоть и маленькой, почти тесной для троих здоровых парней, но точно их и ничьей больше студии. Не будет бессонных ночей и литров кофе с раннего утра, потому что лекции, а они опять всю ночь музыку и лирику сочиняли.
Не будет тонн рамена в спешке съеденных перед выходом на работу, не будет той эйфории, что в их сердцах всегда торжествовала если их звали выступить в клубы, где они достаточно быстро приобрели свою особую популярность и авторитет. Не будет больше их группы. Их музыки.

Потому больше нет их.

Рядом с ним он чувствует как дёргается болезненно Манобан.
И смотреть на неё не нужно, чтобы предвидеть как отразилась в карих глазах картина навечно отпечатавшаяся под веками со дня его похорон. Он ведь не дурак, знал, как сильно та любила Хана, часто они с Крисом подшучивали на эту тему. Сейчас и это кажется жестоким. И такими далёким, прошлым, будто никогда и не существовавшим.
Она так и не смогла признаться, и до самой его гибели хранила, берегла, лелеяла слова, что более уже никогда не покинут её уст. Не успела вовремя. Как и он. Не успел протянуть руку, не дать улететь так недосягаемо, не дать ступить на тот гребанный пешеходный переход. Ничего не успел. Ни одного не спас.

Чанбин хочет взять аккуратно дрожащую руку, но не успевает. Вновь. Словно это его личное проклятье.
Юци подрывается, бросается из ставшей неимоверно тесной для всех них комнаты прочь. За стенкой слышится первый судорожный всхлип.

Понимает, - тоже вспомнила. Никогда и не могла забыть.
Тоже всё ещё скорбит.

— Ей, — успевает едва вымолвить звук красновласая, как он машет отрицательно головой. Не поворачивает головы в след ушедшей, и сам себя удерживает от того, чтобы не броситься вдогонку успокаивать. Знает, что сделает во сто крат хуже своим появлением. Сломает её окончательно жалостью и пониманием. Не примет ласки. Не сейчас. И...

Никого из умерших им это всё равно не вернёт. Мёртвые преданы земле. Живые оставлены на растярзание своих демонов.

— Не нужно. Дальше будет лучше без неё. У всех нас есть шрамы, которые не заживут.

Чэрён выглядит понимающей.
Осознающей свидетелем чего стала.
Не корёжит лезвием рану.
Брюнет остаётся ей благодарным.

— Я продолжу или, — опять же обрывая на половине предложения, Со делает знак рукой. Девушка не выражает недовольства. Расценивает лишь как немую просьбу.

— Госпожа дипломат, и вправду пропала из своего номера с помощью аварийной лестницы. Дальше, чтобы я не сказала и как бы всё это не выглядело с твоей позиции, прошу понимания. Всё мной после поведанное моё личное и на всеобщее обозрение доступным стать не может. Как вы будете всё это доказывать, если конечно возьмётесь, простите, но меня не волнует. Главное, чтобы ваша Лалиса и Джихё были в порядке.

— Конечно, — взгляд на взгляд – соглашение в честности.

В комнате веяло травами.
За окнами песками гуляло безразличие пустыни к жалкой жизни людей.
Попадёт ли кто в буран, умрёт ли кто в нём или навечно затеряется, пополнит списки безвести пропавших – всё не её заботы.
Люди умирают постоянно.

***

«"— Джихё, я прилетаю первым рейсом. Пожалуйста, не пытайся искать родителей самостоятельно. Я скоро буду, слышишь? Мы сможем их найти. Наверное на момент того, как ты прослушиваешь это сообщение я уже на полпути между странами, где-то высоко в небе. Ты помнишь, как хотела полетать на самолёте? Мы сможем совсем скоро. Всей семьёй. Я обещаю тебе, веришь? Я расскажу тебе всё. Чтобы ты не захотела узнать. И про музыку, и про Чанбина с Джисоном, и про университет. Про нашу группу, ты ведь не знала. Покажу кучу совместных фото, включу тебе первой наши последние студийные записи. Всё преодолеем. Разве нас не так родители учили? Мы сильные. Намного сильнее, чем ты думаешь, малышка. Мы же Рейнольдс. Дождись меня, умоляю. Люблю тебя до луны и обратно, Эмилия. " — это было первым и последним сообщением от Кристофера, которое та получила на второй день пропажи их родителей.

Честно говоря, она была в истерике.
Чеён становилось всё хуже – её, как и физическое, так и моральное состояние стремительно и значительно ухудшилось.
Старшая из сестёр сильно похудела и осунулась, тон её кожи стал настолько белокожим и неровным, с зеленеющими и фиолетовыми выемками от постоянных терапий уколов обезбаливающего и успокоительного, что она больше уже походила на живой труп, чем на молодую и в самом расцвете своих сил выпускницу старших классов, мечтающую о поступлении на вокальный факультет.

Её приступы обострялись от раза к разу, и теперь к ней с посещениями можно было только предварительно поговорив с её лечащим врачем и выяснив все возможные риски. От матери близняшек не было вестей, с тех самых пор как та уехала. Ни звонков, ни сообщений, ни даже писем. Господин Сонхи, вынужденный всегда быть в больнице, от нежелания возвращаться в их опустевший семейный дом, приболел и сам слег на пару этажей ниже, подхватив какую-то инфекцию от наблюдаемых им пациентов.
Чэрён почти перестала с кем-либо разговаривать, кроме сестры, и была вынуждена устроиться на подработку, чтобы теперь прокормить саму себя.
Её здоровье тоже дало кривую вниз.

Но добило Джихё то, что родители якобы уехали в командировку.
Причём оба и сразу. И ни единой весточки. На звонки не отвечают, голосовую почту не прослушивают.
И всё это сразу после их первого и последнего посещения больницы в качестве её морального сопровождения в их выходной.

Она была в панике.
Металась потерянной ланью между больницей, пустым домом, и в ожидании возвращения брата, который обещал явиться в ближайшие пару дней, извела себя до частых обмороков и недоедания от нервов.

Изнеможденный организм отказывался справляться подобающим образом, и когда Чан наконец-то смог улицезреть её, он был в ужасе. В совершенно опоясывающем и мешающим нормально думать и реагировать.

На его младшей сестре не было привычной для той улыбки, что даже в спокойном выражении лица угадывалась на нежных девичьих розовых устах. В глазах не горел живой огонёк, который когда-то дарил ему причину не сдаваться, находясь вдали от дома и ведя борьбу за свою мечту не только с суровой столицей другой страны, но и даже с самыми родными – собственными родителями. А то и дело дрожащее тело притирилось к нему так сильно и отчаянно, словно хотело влезть под саму кожу, оставшись в его тепле на пожизненный срок. Напитаться его верой и надеждой, и позволить уже передохнуть загнанному в угол отвратительной реальности вопящему криками о помощи сознанию.

Кристофер был поражён, как некогда хорошая и в какой-то мере замечательная жизнь их семьи превратилась в дешёвую театральную постановку бюджетного фильма ужасов.
И как найти из него выход и вернуть все на свои места, он к сожалению не знал.

Только и оставалась ему, что искать зацепки о неожиданно пропавших родителях, навещать чахнущую и в прямом смысле погибающую подругу, поддерживать всеми правдами и неправдами жизнедеятельность, почти что существование, младшей из близнецов, и пытаться вернуть былой блеск его.

Блеск внутренного огня карих глаз, за которые он бы не раздумываясь умер. И которые так резко и печально погасли под натиском всех обстоятельств, что жестоко давили, без попытки сделать последний вдох топили, и на части крошили их души.

Её глаза безвозвратно погасли в тот момент.
Прямо как его когда-то в прошлом.
И ни сказки, ни музыка не были в силах этого исправить.

Огонь затушило лавиной тоски.»

______________________________________
Авторская сноска:
В данном случае, речь про больницы и опыты над людьми идёт с точки зрения генной инженерии.

Генетическая инжене́рия (или генная инженерия) - совокупность приёмов, методов и технологий получения рекомбинантных РНК и ДНК, выделения генов из организма (клеток), осуществления манипуляций с генами, введения их в другие организмы и выращивания искусственных организмов после удаления выбранных генов из ДНК[1]. Генетическая инженерия не является наукой в широком смысле, но является инструментом биотехнологии, используя методы таких биологических наук, как молекулярная и клеточная биология, генетика, микробиология, вирусология.
Подробнее можно узнать: https://ru.m.wikipedia.org/wiki/Генетическая_инженерия

И вот ещё:
- Пока абсолютная безопасность вмешательств в геном не доказана и не определены четкие правовые рамки таких вмешательств, эксперименты в этой области абсолютно запрещены с точки зрения биоэтики и общечеловеческих ценностей.