Все годы обучения в Академии, Джихё считала, что у них с Лалисой не было ни одной точки соприкосновения - они разнились всегда и совершенно точно во всём.
Любили разных преподавателей и разные предметы, одна предпочитала тишь собственной комнаты, тогда как вторая не могла и строчки написать вне студенческой библиотеки, первая до безумия любила лекции с выходами к доске со своими рефератами и докладами, другая терпеть не могла дни, в которых занятия не были спокойными и несколько даже монотонными.
Пак ненавидела разговоры о семье и углубление в свою родословную, считала это бесполезным ворохом прошедшего, Манобан же всегда чтила традиции родни и была до мозга костей предана своим корням.

Они были чертовски разными.
И когда во вторник двадцать седьмого июня Джихё в своём почтовом ящике нашла красивый крафтовый конверт с лаконичной подписью бывшей одногруппницы, первой мыслью стало, что это был розыгрыш. Такой вот жестокий, совсем того не стоящий.
Поскольку это письмо... Настораживало.
С чего бы вдруг Лалисе Манобан отправлять ей такие вещи? Они не были подругами, даже номеров друг друга не знали.

Но, говоря откровенно, пугало даже не это, а сам адрес на нём.
Чертовски знакомый адрес, который более никогда видеть не хотелось.

Пак Джихё нервно сглотнула, не отрывая беспокойного взгляда от этого подарочка, но мыслями была уже далеко не здесь.
Там, в Калибрии, чёрт бы её побрал.

Поход на работу отменился так же молниеносно, как пальцы тяжело сжали бедную бумагу, едва не зажимая её в железные тиски. Усилиями воли удалось этого не допустить, но пара тонких трещинок, словно косые линии на разбитом стекле, всё же вертикально пересекли коричневатое бумажное полотно.

Джихё была взрослым человеком, она могла позволить себе придти в себя без этих детских выходок. Ей как минимум из уважения к Лалисе нужно было ознакомиться с написанным, даже вопреки завопившему инстинкту самосохранения. Особенно вопреки ему.
Уже раз она сбежала, но нельзя делать это постоянно.
Страху стоит смотреть в глаза не выказывая и тени против.

Но только хватит ли ей сил? Неужели нужно себя заставлять вернуться к тому кошмару? Ради этого ли она уносила тогда ноги? Чтобы снова без осторожности бросаться наобум?
Мозг упрямо доказывал и приводил все худшие примеры этого поспешно принятого решения, когда как сердце раненной птицей билось в грудной клетке, причиняя очень сильную сквозящую через всё тело боль.

Нужно было придти в себя. Она стоит посреди подъезда, возле этих почтовых ящиков, и ведёт себя чертовски глупо, будто ребёнок проснувшийся от очередного кошмара.

Вот только она от него проснуться так и не смогла. И он ходит за ней, подстерегает за углами зданий в ночи, по пятам следует ранним утром по пути на работу, воющим голосом в уши ветром дует, да в пляшущих от неровных отсветах тени от горящего сбоку от кровати ночника мерещится.

Ей двадцать восемь, она должна быть выше, сильнее этого, не позволять страху опутывать липкими кнутами, не дать смогу воспоминаний заслонить собой здравый рассудок.

Но стоило лишь бросить один краткий взор и...

Одного взгляда на конверт хватило чтобы едва восстановившееся дыхание сперло обратно. Чтобы внутренности в морской узел закручивало, чтобы штормило нещадно.

Пак Джихё слишком слаба до сих пор, чтобы бороться с этим фантомным запахом крови, от которого всегда появляется это горьковато-сладкое послевкусие, отдающее немного железом, от привкуса коего неприятно сжимало челюсти, до едва слышного хруста столкнувшихся зубов.

Она не могла.
Не могла заставить себя даже смотреть на чёрные аккуратные буквы складывающиеся в слишком пропитанные болью слова.

Не хотелось вновь воскрешать в подсознании картины, от созерцания коих всегда подгибались колени, а ногти впивались в нежную кожу ладоней до кроваво-красных лунок.
Слёзы едва ещё могли оставаться непролитыми, пока совершенно пустой взгляд смотрел в плитку под ногами.
В оглушающей до дрожи утренней тишине подъезда пронёсся судорожный всхлип.
Джихё опомнившись зажала рот ладонями, опустившись на пол прямо там, чуть ли не рухнув как под колени подкошенная. Стоило только одной хрустальной капле прочертить кривую дорожку, как уже было не успокоиться.

Упавшее рядом письмо так и осталось не вскрытым, лишь поверх, будто сургучная печать, самая крепкая из всех, приземлились пара горьких слезинок.

Пак Джихё не могла и дальше делать вид, что всё в порядке.
Что она и в правду отпустила всё произошедшее.
Будто бы только действительно могла.
Забыть, замолчать, закрыть на это глаза.
Представить, что ничего и не было.

Зажать уши руками, закусить до крови губы, зажмуриться до черноты - лишь бы помогало.

Но... Нет. Больше нет.

Получив прямую весточку оттуда, делать вид, что всё хорошо было некому.

Уже было невозможно притворяться, что это её не касается. Калибрия могла остаться позади, там, где она её бросила, где едва не спотыкаясь бежала прочь, но изгнать её из себя она не могла.
Можно уйти из места, но нельзя заставить место покинуть тебя.

Бежать вперёд, без оглядки.
Сколько угодно говорить, воображать, что всё не так.
Но кому ей врать теперь?
Самой себе? После стольких лет уже надоело. Не верилось больше в сказки, которые всегда оборачивались худшими из худших, насквозь пропитанными кровью и грустью ночными кошмарами.

Она рыдала, согнувшись к самому полу, не могла прекратить всхлипывать, и наверняка перебудила уже весь этаж, если не несколько и верхних, но..

Не могла замолчать. Не теперь.
Не когда весь её мир рассыпался осколками зеркал, которыми столько лет пряталась от реальности.
Может быть, это было глупо.
Может быть, она даже это знала.
Действительно знала и понимала.

Но это было последней каплей, переполнившей чашу хрупкого равновесия, спасительного забытья, окрасившего воды её безмятежности в алые разводы смерти.

Для неё это было слишком.
Это чувство давило изнутри, царапало надрывным криком горло, холодными когтями разворашивало внутри её рёбер войну, в стальные цепи закручивало в агонии мечущийся разум, и подкидывало, подкидывало, подкидывало все те рисованные красным картины, навсегда выженные в девичьей памяти несмываемые ничем образы.

Насмехалась над ней судьба, когда сперва позволила уйти, скрыться, сбежать, а теперь вновь заявляла о себе.
Так громко вопила, что не спрятаться, не отмахнуться. Встать только прямо перед ней да принять участь, разделить ещё тогда определённую ей роль, и выпить за одно, едва качнувшись бокалами меж, соглашаясь.

Пак Джихё сегодня утром буквально ощутила, как внутри что-то громко треснуло и сломалось безвозвратно.
В голове больше не крутилось ни одной мысли, как спугнутые звуком выстрела, все они так глубоко засели, что не отрыть боле, пока сами явиться не соизволят. Катящиеся по щекам да спадающие ниц слёзы казались такими тяжёлыми, такими холодными, что и впрямь глаза словно лезвием резали.
Но ни звука не сорвалось больше с побледневших ранее губ.
Всё её лицо растеряло эти краски, что ранее так нежно его обрамляли, позволяя создавать иллюзию счастья.
Нечему было радоваться.

Пугающая пустыня отразилась в этих карих омутах, заставила трепещущие мокрые ресницы дрожать неумолимо, отбрасывая тончайшие тени на радужку, словно ветер пески разгонял.

Никогда ранее Пак Джихё не была так близка к единению с тем, от чего ранее, как от бушующего огня, в спешке спасалась.

И никто не мог бы её винить в подобном, ведь...

Почерком Лалисы Манобан была подписана путёвка в её личный Ад, который она оставила позади восемь лет назад.

Калибрия лишь на время отпускает путников, спутывая их следы, насылая самумы да после оставляя погибать в безжалостных песчанных пустотах тех, кто не смог ей должного уважения оказать.
Кто отнёсся с безразличием.
Или без разрешения о секретах вызнавать начал.

Пустыня ошибок не прощает.
Кому как не Пак Джихё это знать.

______________________________________

Авторская сноска:

Самум - знойный сухой ветер в пустынях Северной Африки и Аравийского полуострова. Обычно перед налетающим шквалом самума пески начинают «петь» - слышен звук трущихся друг о друга песчинок. Поднятые «тучи» песка затмевают Солнце. Возникает самум при сильном прогреве земли и воздуха в циклонах и преимущественно при западных и юго-западных ветрах. Ветер несёт раскалённый песок и пыль и иногда сопровождается грозой. Температура воздуха при этом может подняться до +50 °C, а относительная влажность подходит к 0 %. Шквал длится от 20 минут до 2-3 часов иногда с грозой. При самуме следует ложиться и плотно закрываться одеждой. В Алжирской Сахаре бывает до 40 раз в год.

*Вообще пустыня в этой истории находится в Австралии, а самумы характерны для Африки... Ну, я немного поразмышляла и решила, что раз страна вымышленная, то взять реально существующий ветер и добавить ему ещё одну территорию во владения не такая уж и большая ошибка*