Всем людям в жизни дается хотя бы немного ласки. Это помогает им жить. И именно ласки ожидают они, когда чувствуют, что устали.

Альбер Камю

Половина Колдстрейна погрузилась в хаос. Пожарные не успевали тушить одну квартиру, как возгоралась другая, взрывы и крики доносились из разных уголков улиц и проспектов, полицейские задерживали преступников, которые, казалось, в этот день решили все вылезти из своих укрытий. Но я была уверена, что это всего лишь малая часть криминала, что таилась в заброшенных домах, в наркопритонах и в подпольных барах или клубах. Но почему и зачем они вдруг решили сегодня так побуянить? «Пора заявить о себе. Развеять слухи. Показать себя. Захватить власть», — на смену этого почти ничего не дающего ответа из воспоминаний пришли другие слова: «Знаешь, зазываю на свою сторону различные криминальные банды не только нашего города...» Может, во всём этом как-то замешан Элрой? Иначе зачем ему делать свою армию из убийц, воров и другого сборища порочных людей? Только чтобы управлять ими.

Власть — вот что хотел Элрой. Трещать костями под идеально чистыми туфлями, оглядывать высокомерным взглядом чёрных глаз горы черепов, слушать отчаянные визги умирающих, тащить за собой свои сломанные крылья дабы вырастить новые на крови и тьме. Рождён для власти, рождён побеждать. Он — как я. Никогда не проигрывал и всегда шёл вперёд. Он — олицетворение моих самых больших пороков. И добра в нём было одну каплю на свой собственный Тихий океан густой крови демонов.

Но зачем Элрою всё это? Зачем ему банды? Зачем эти взрывы и пожары? Чего добивались «пламенные»?

Я злилась.

Злилась на то, что это моей идеей оказалось пойти в магазин вместо того, чтобы без происшествий дойти до дома; злилась на то, что подставила Джозефа и чуть ли не допустила смерть Хэмфри; злилась на то, что бритый спровоцировал меня и... показал, как на самом деле всё оказалось.

Кем оказалась я.

Единственный вопрос, который меня мучил: что делать дальше? Рассказать об этом Мэйту, Джозефу или Филис? Или вообще никому не рассказывать? Как быть с мамой? Как быть с собственной жизнью?

Что же делать? Что?

Я не знала. Но так и хотелось изменить жизнь.

Я хотела напиться до полной отключки. Хотела испробовать все виды наркотиков и алкоголя. Хотела побывать на концертах любимых групп и сорвать голос на боях любимых боксёров. Хотела набить себе много татуировок, вступить в секту и совершать каждое полнолуние ритуал. Хотела прокричать маты у Большого каньона и побывать в Сибири, чтобы проверить свою силу с местным медведем.

Я хотела жить.

Я устала просто существовать.

Но сейчас я шла по улице, где запах сигарет был привычнее, чем запах еды, где пахло грязью, застоявшейся водой и плесенью. Открытие банки из-под пива сопровождалось глухим звуком, проливающийся пеной и тихим матом с моей стороны. Горький вкус дешёвого алкоголя щипал язык, как судьба кусала меня со всех сторон. Полное наплевательство на всё оказалось противнее, чем злость — всё выгорело, лишь одинокий ветер гонял залу по болоту. Да и я сама — чёрное болото, из которого вытекала отвратная жидкость, полная копашащихся плотоядных червей.

Я хотела жить, но пока гнила в своём коконе и пыталась разглядеть звёзды через густую и удушливую пелену дыма. Чего?

Своей смерти.

— Привет!

Я чуть ли не выронила банку пива, когда на меня кто-то навалился сзади, обхватив руками шею. Знакомые светло-русые кудри запружирили передо мной и почти попадали в рот, когда я пыталась удержаться на ногах со сбившимся равновесием.

— Я тоже рада тебя видеть, — сказала я, не зная, правда ли была рада видеть подругу или нет.

— Да? — вынимая наушники из ушей, удивилась Филис, но тут же переключила внимание на моего молчаливого соучастника по взрыву. — О, а кто это с тобой? Неужели тот самый Хэмфри?

— А мы разве знакомы? — прищурился он, с подозрением косясь на девушку. — Хотя мне кажется, мы уже раньше виделись.

— Конечно, вы учитесь в одной школе, — фыркнув, я поболтала банкой и, допив пиво, выкинула её в ближайшую урну.

— Нет, мне кажется...

— А я вовремя, мы как раз дошли, — перебив Хэмфри, Филис весело прыгнула и замерла перед парадной дверью многоэтажки.

— Откуда ты знаешь, что нам сюда? — спросила я, заслышав где-то недалеко приближающуюся пожарную машину и поёжившись от неприятных воспоминаний.

— Я слежу-у-у-у за тобой! — засмеялась она, кривляясь передо мной.

— Ты не под кайфом случайно?

— Вся моя жизнь сплошной кайф!

Хэмфри в полном недоумении наблюдал за нами, отопорело застыв на месте, и всё хмурился, пытаясь понять, что тут разыграла Филис, которая вдруг достала из большого кармана своей пёстрой куртки мороженое и начала его лизать.

— Завидуете? — заметив направленные на неё взгляды, заулыбалась она. — Завидуйте молча!

— Ты ведь заболеешь, — Хэмфри вдруг проявил заботу, на что девушка лишь ещё шире растянулась в улыбке.

— Ещё ни разу такого не случалось!

— Поэтому подумай о своём здоровье и иди уже домой, Хэмф, — я поправила на нём шарф, как часто это делал Джозеф, и тише добавила: — На сегодня ты уже достаточно нагулялся.

— Я испугался, но жить дальше смогу, — серьёзно сказал он и, развернувшись, скрылся за тяжёлой дверью дома.

— Ты вообще что здесь делаешь?

Этот вопрос я задала, когда мы с Филис уже направились в сторону окраины города, гуляя по плохо убранным от снега тротуарам. С каждым мимо пройденным домом становилось всё тише, хаос и взрывы оставались позади, а перед нами раскрывались тихие улицы, быстро синеющее из-за приближающегося вечера небо, напуганные жители, которые, казалось, впервые со своего рождения испытывали столько страха, тревоги и ужаса. И, пожалуй, вообще столько чувств.

Колдстрейн — синее и холодное место где-то на Аляске.

Колдстрейн — город курящих и уставших людей.

Колдстрейн — отдельный зимний мир, где жизнь была без радости, а смерть приходила слишком рано.

И забирала слишком многих.

— Я гуляла!

И это было видно по её красным от мороза щекам, по мокрой в некоторых местах куртке, грязным радужным колготкам и влажным кудрям. А самое главное — по совершенно счастливым глазам. Филис шла ко мне передом, а к той стороне, куда мы шли, задом, и так ловко это делала, словно всю жизнь ходила задом наперёд.

— И часто ты гуляешь по воскресеньям?

— Папашка постоянно выгоняет меня в такие дни в церковь, но я туда не хожу, зато увидела вас сегодня возле неё, — испачкавшись в уже съеденном мороженом, как непоседливый ребёнок, ответила подруга.

Смутившись, я вдруг поддалась необъяснимому желанию о ней позаботиться: поспешно достав салфетки, я вытянула одну и вытерла ею вокург рта Филис. Та, казалось, этому ничуть не удивилась, словно всё так и должно было быть, и странно захихикала, когда я от неё отстранилась. Собственно, она вся была странная в этот момент: от блеска в фиолетовых глазах до позы, в которой она замерла. Но это мне нравилось.

Мне всё нравилось в ней.

— Тут лестница, — я заволновалась раньше, чем до конца осознала свою последнюю мысль.

— Да легко! — беззаботно махнула рукой Филис, не собираясь разворачивается.

Я хотела было её остановить, чтобы она не поскользнулась на льду или не наступила мимо ступеней, но девушка ловко спустилась по длинной лестнице даже быстрее меня. И при этом так и идя задом.

— Но как?

— Годы тренировок! — Филис была горда тем, что смогла меня впечатлить. — И я даже ни разу себе ничего не сломала!

— Удивительно, — искренне восхитилась я, глядя на неё во все глаза, точно она оказалась чем-то невообразимым, волшебным.

— Да, я вообще удивительный человек! — захлопала подруга в ладоши и вдруг посмотрела мне прямо в глаза. — Как и ты.

Её слова заставили меня смутиться. Снова. Снова я чувствовала себя маскимально нелепо, от неловкости так и выворачивало наизнанку. Я не знала, почему так каждый раз со мной это происходило. Мне не с чем это было сравнивать, подобное я испытывала крайне редко, но сейчас всё чаще и чаще... к чему бы это?

— Спасибо, — я не смогла скрыть смущённой улыбки.

Филис кинула задумчивый взгляд в сторону, где медленно протекали уже невысокие старые дома и редкие худые деревья.

— «Папа, папа, я хочу сесть у окна»! Такси терпеливо ждёт своих клиентов, а сзади уже выстроилась приличная очередь из автомобилей, гудящих задердивающих их водителю. Но папа весь в заботах: усадит дочку, аккуратно положит в багажник игрушки, закроет все двери и только тогда сядет рядом с таксистом. А машины всё гудят и гудят, недовольные! И пусть мир весь подождёт, но отец сделает всё что угодно для своей дочери, потому что он очень сильно её любит.

Вспомнив, как она в прошлый раз в парке так же странно пересказывала то, что увидела, я сразу поняла, к чему это — её беспокоила очередная проблема современного мира из тысячи и тысячи подобных и совершенно непохожих. Я внимательно слушала сладкий голос подруги, отмечая, как двигались её руки во время рассказа, как менялось лицо, что отражалось во взгляде. Наблюдать за ней — как смотреть фильм, где постоянно что-то происходило, но каждый момент был невероятно важен, чтобы потом самому суметь собрать единую картину. А вот какой картина будет, это мне и хотелось узнать.

— А вдруг кто-то из тех людей, что стояли за машиной, тоже спешили к своим родным, потому что любили их? Хотя вряд ли. Если бы они так же сильно любили, то понимали бы этого отца с дочкой, — хмыкнула я, порывистым движением убрав за ухо локон длинных ломких волос.

— Ты слишком не дооцениваешь человеческую доброту, — играючи насупилась девушка.

— Человеческая доброта — самое маленькое, что я видела.

Филис неоднозначно повела плечами, словно что-то хотела сбросить со спины. На, катись отсюда, груз прошлого, тебе тут не место. Никто тебе рад.

Н-и-к-т-о.

— Знаешь... я очень редко вижу настоящего отца семьи. Это стало настолько редкостью, что я всегда улыбаюсь, когда вижу мужчину с ребёнком за руку, независимо по сколько им лет и какой они национальности. Именно это делает мужчину мужчиной. Правда, чаще встречаются отцы со своими маленькими детьми, но реже — уже с подростками или даже уже с более взрослыми людьми. Мужчин умирает больше, это факт, однако наблюдать за тем, как очередная семья осталась без отца, невероятно больно. В последнее время отцы стали не слишком сильными в моральном плане. Они словно не выдерживают очень тяжёлое, требующее много сил и внимания воспитание своих детей, пытаются убежать от ответственности, свалить всю обязанность на жену, прикрываясь своей работой, а затем и спиваясь от слишком непреодолимых нагрузок и препятствий, особенно когда дети подрастают и становятся подростками. Очень и очень сложно сейчас найти таких отцов, которые уважают свою жену, по-настоящему заботятся о детях, успевают принести радость своей семье, выдерживают натиск проблем как со стороны работы, так и со стороны подрастающих детей, когда проблем от подросткового перехода становится ещё больше. Таких отцов — единицы. Да, дети это тяжело, не менее тяжело, когда это подростки, но если быть сильным и любящим отцом, всё будет по плечу. Как было бы так здорово, если бы каждый мужчина уважал свою семью... Как я где-то читала: «Когда ты утром садишься за стол, еда уже готова и вкусно пахнет? Когда ты собираешься в садик — твоя одежда чистая и аккуратная? Когда ты вечером приходишь домой — у нас чисто и уютно? Когда ты ложишься спать — мама тебе хорошие сказки рассказывает? Мы с тобой мужчины и обязаны защищать и радовать девочку, которая нас любит. А наша с тобой девочка — мама». Мама...

Последнее слово Филис уже сказала совсем тихо, точно что-то вспомнила, что так глубоко ранило её в самое сердце, будто капли яда падали на самый прекрасный цветок лилии. Я непроизвольно вспомнила о своём отце и поняла, что он никогда не относился ко мне и к маме с должной любовью, уважением или хоть какой-нибудь радостью. Мы были для него просто случайностью, что только мешала спокойно существовать изо дня в день. А порой и не случайностью, а настоящими экспериментами, что ломало наши жизни и хрустело костями голого позвоночника.

Подохните без скелета, жалкие отродья.

— А ты, оказывается, очень даже... умная, — мне было не по себе делать комплимент кому-то ещё помимо Джозефа.

Филис дрогнула от моего голоса и как сумасшедшая заулыбалась во всё тридцать два зуба.

— Это не я, это мои мудрецы, — она вдруг развернулась лицом вперёд и, встав рядом со мной, пихнула меня в бок локтём, заговорщески подмигивая. — А знаешь, из Джозефа выйдет отличный отец!

Я удивлённо вскинула бровями, совершенно не ожидая от неё таких слов, и задумчиво обвела взглядом зимний лес. Высокие хвойные ели острыми головками тянулись вверх, к звёздам, желая их увидеть, а вместе с ними и пушистые иголки, накинутые сверху белым одеялом свежего снега. Снежинки неровными клочками падали к нам на землю, словно кто-то в отчаянно рвал бумагу на бледно-синем небе, которое приобрело такой цвет из-за быстрого стемнения. Ночь, утро или день — тут всё одинаково серое или синее. Но порой были такие моменты, когда от зимней погоды не тошнило, как от отвратительного фильма, а хотелось этим только любоваться: стоять с запрокинутой головой и ловить языком холодные хлопья, как это сейчас делала Филис, точно одного мороженого ей было мало, чтобы заболеть. А ведь она просто ребёнок в коконе уже довольно взрослого человека — заперли её там одну и дали вообразить мир таким, какой порой тот никогда и не был. Но каждый раз она разбивала коленки и ладони в кровь — реальность делала подножки и толкала со всех сторон. И чем дальше, тем чаще.

А девушка всё бежала и бежала, точно последнее, что она собиралась делать — это жалеть себя.

— Джозеф... — я на мгновение прикрыла глаза, любуясь его образом, возникшим под закрытыми веками. — Да, из него вышел бы прекрасный отец. Он чуткий, добрый и такой... невероятный. Именно невероятный. Он очень внимателен абсолютно ко всему: от пятна на твоей футболке до настоящего твоего состояния души, которое ты так тщетно пытаешься скрыть. Он такой глубокий человек... знаешь, как нагретая летним солнцем вода. Заходишь в него — тепло, уютно, хорошо, не хочется никуда уходить, а хочется лишь бесконечно долго нежиться в кристально чистой воде. Но при этом ты прекрасно знаешь, что там дальше — целый океан. Чёрный, страшный, жуткий. Я прекрасно понимаю, что в Джозефе есть такое же тёмное дно, которое мне порой хочется узнать, но затем я осознаю, что мне это не нужно. Что бы там ни было, пусть это хранится в нём самом, потому что для счастья мне пока хватает только одного Джозефа. Возможно, это прозвучало так, словно я люблю только его оболочку и что я разочаруюсь в нём, если узнаю его настоящего... Но если он сейчас такой хороший и добрый, то не значит ли это, что он уже продолел многие преграды, чтобы стать лучше? Думаю, важно то, какой Джозеф сейчас и что хочет достичь в будущем, чем то, что было в прошлом. Я считаю, что нужно ценить именно это. Сейчас Джозеф — результат своих стараний, и я люблю его за это.

— Правда?

Тепло от своих слов никуда не пропало, а лишь стало сильнее, когда я встретилась взглядом с Джозефом. Каждому из нас когда-нибудь говорили, что глаза — зеркало души. В детстве я никогда не могла понять, как глаза могли что-то рассказать. В те времена, которые могла вспомнить, я часами смотрела в зеркало, пытаясь разглядеть то сокровенное, что было спрятано в уголках моей души.

Нет там ничего, нет. И души тоже. Абсолютное ничто.

Н-и-ч-т-о.

Но чувства, что я постоянно сдерживала, должны же были где-то храниться, верно? Да, они где-то там. И вот в один какой-то день я поняла: смотреть нужно в чужие глаза.

Такие глубокие тёмно-голубые глаза...

Какой же красивой являлась душа этого человека, что, посмотрев в его взгляд, моё сердце наполнялось чем-то, что я ранее никогда не чувствовала? Наверное, очень красивой. Я могла разглядеть в этих глазах всё, что только можно было найти в мире. И единственная мысль, которая постоянно возникала в такие моменты у меня в голове, была о том, чтобы как можно дольше смотреть в них. Чтобы каждый раз мою душу успокаивал этот теплый оттенок таких родных глаз. Таких любимых...

— Конечно, любимый, — я коснулась его горячих пальцев и на несколько секунд сжала.

Стало ещё теплее и уютнее. Я вдруг ощутила себя в какой-то степени счастливой, и эта светлая атмосфера кафе лишь придавало ещё больше яркости и ощущения чего-то родного, очень дорогого сердцу: на блестящих от лака длинных досках пола почти не было видно грязных следов от растаявшего снега, что щедро валил сейчас на белые зонты; за каждым круглым столиком кто-то обязательно сидел и радостно болтал со своим соседом, точно только в этом волшебном месте они могли проявить хоть какие-то чувства; нежную и даже домашнюю обстановку дополняли запахи корицы, ягод и выпечки; многочисленные гирлянды наполняли воздух светом, будто ребёнок-солнышко гулял между столами со своими друзьями-звёздочками, что весело освещали близкий к нам зимний лес и концами своей яркости касались холодной глади залива. Пока я говорила, мы уже дошли до нашего любимого кафе «Дорога в небеса», поэтому Джозеф сейчас садился рядом со мной с чашкой горячего шоколада, которое и мы с Филис тоже взяли. Так было непривычно осознавать, что именно в этот день мы все взяли одинаковые напитки, словно что-то только сейчас нас связало вместе, нашло между нами одну общую нить.

И осталось теперь только стать единым целым.

— Так необычно это слышать от тебя,  — Филис наклонила голову на бок, со странным выражением лица наблюдая за нами.

— В смысле необычно? — не поняла я, вздрогнув после своих мыслей.

— Когда ты ушла, мы ведь с Джозефом остались одни, — напомнила она таким голосом, отчего я вновь почему-то смутилась. — И Джозеф рассказывал о тебе, говорил такие же тёплые слова, как и ты сейчас.

— Правда? — теперь моя очередь пришла удивляться.

— Нет конца моей любви к тебе, — серьёзно сказал Джозеф, словно стал сейчас маленьким Хэмфри, который тоже любил делать такое собранное выражение лица.

Но главное различие состояло в том, что Джозеф признавался мне в любви, а не решал задачки.

— Поскольку в океане есть мясо, соль и овощи, фактически, это гига-а-антский суп, — на слове «гигантский» Филис развела руки в стороны, чтобы показать, насколько именно большой был океан.

Тут кто-то тихо выругался, когда несколько капель кофе пролились на шарф. Это был невысокий крепко сбитый мужчина, которого девушка случайно задела одной рукой. Незнакомец кинул на неё недовольный взгляд и быстро скрылся в толпе.

— Блин, так стыдно! — Филис надула губы, внезапно став более «нормальной», чем была раньше.

— Если океан — это суп, тогда Земля — это кастрюля. Вперёд, — улыбнулась я, наблюдая за её эмоциями.

— А о чём речь? — встрепенулся Джозеф, который до этого всего на минуту отвлёкся на телефон.

— Да я говорила, что океан — это суп, и раскинула руки вот так.

Девушка повторила своё движение и в этот раз тоже кого-то задела: молодая женщина попыталась сказать, что с ней всё нормально, и утешить Филис, которая ещё больше застыдилась своего поступка. Я же смеялась от этого очередного шоу, отметив, что с моей подругой стало куда веселее, чем было до этого. И даже Джозеф засмеялся! Я так давно не слышала его смех: точно размеренное порхание мощных крыльев ангела. И выглядел он в этот момент таким счастливым, что сердце непроизвольно сжалось в груди, а желание запечатлить это на фотографии доводило до ностальгических слёз.

— Ты как, в порядке? — привычно позаботился Джозеф, когда перестал смеяться.

— Я теперь не буду жестекулировать, когда буду говорить, — насупилась Филис, скрестив руки на груди, отчего её большая куртка вся смялась в гармошку, но уже в следующую секунду она вся засияла. — А давайте снова поиграем в двадцать вопросов! Точнее, давайте продолжим! В прошлый раз каждый успел задать по одному вопросу.

— Тогда я продолжаю, — пытаясь не вспоминать вчерашний день, я отпила глоток горячего шоколада и посмотрела на подругу, намереваясь узнать что-то из её прошлого. — Что может быть хуже, чем разбитое сердце?

Её лицо даже не дрогнуло, когда она весело выпалила следующее:

— Осознание того, что драконы не могут задуть свечи на тортике в свой день рождения.

— Это так мило! — я состроила брови «домиком».

— Как там Олин? — положив голову на ладони, Филис с любопытством наблюдала за моим парнем.

— Сломала руку, но ничего страшного, — как ни в чём не бывало ответил он. — Её отвезла домой мама, а я решил сходить в наше любимое кафе, надеясь застать тут Делору, потому что обещал в этот день быть вместе с ней. А застал вас двоих, что ещё лучше.

Он подарил сначала мне, а потом Филис благодарную улыбку, словно для него не было ничего важнее, что я не оставалась в этот день одна, а сначала была с Хэмфри, а потом с новой подругой. И, казалось, это пошло мне на пользу: на душе тепло и хорошо, словно я оказалась далеко на юге, а не в мрачном зимнем Колдстрейне.

— Я согласна! — энергично закивала головой девушка.

— А как там твоя мама? — продолжая игру, Джозеф ласково гладил меня по руке. — Ты с ней сегодня так и не разговаривала?

Страшно.

Стало вдруг так страшно. А вдруг за весь день с ней что-то случилось? Вдруг за целый день она решила всё же что-то с собой сделать? Или пошла куда-нибудь в притон и накачалась наркотиками? А если её убило взрывом? А вдруг она сама кого-то взорвала, потому что...

— Она болеет, — тихо проронила я, слегка поморщившись от внезапной головной боли, и подняла на друзей тревожный взгляд. — Вам ведь можно доверять, да? Знаю, звучит глупо, но...

— Конечно, можно, — серьёзно заверила меня Филис, и Джозеф подтвердил это кивком головы.

— Вы ведь наверняка слышали о болезни, из-за которой сейчас и возникают пожары и так далее. Так вот, сегодня на нас с Хэмфри как раз напали два таких заражённых, — я заметила волнение в глазах любимого и тут же добавила: — Хэмф в порядке, я его защитила, и мы спокойно дошли до дома. Он в полном порядке, — повторила я и продолжила: — И это были «пламенные». Я видела, как они возгорались, а потом резко «тушились», после чего у них остались ожоги. Я думаю... что мама болеет этой болезнью. Я видела у неё ожоги и белые пряди...

— О боже, Делора...

Джозеф тяжело вздохнул, по его напряжённому телу можно было понять, что он силился придумать способ, как бы помочь мне, и за это его хотелось любить ещё сильнее, ещё глубже. Помочь, позаботиться, понять, сохранить себя и других — этим он жил и не мог иначе. Это была его натура. Его... свет души.

— Ничего страшного, всё, быть может, ещё будет хорошо...

— Я так хочу тебе помочь, но не знаю как, — с сожалением сказал парень, будто и не услышал моих слов.

— Если вся твоя жизнь заключается в спасении других, то кто спасёт тебя?

Я настолько поразилась такой тонкой мысли Филис, что удивлённо на неё уставилась. В этот момент она выглядела такой собранной и притихшей, что даже и не скажешь, что чуть ли не каждую секунду она могла проявлять совершенно разные всплески эмоций. Но сейчас... она стала словно совсем другой. И это мне так понравилось в ней, что я невольно улыбнулась и перевела взгляд на Джозефа.

Тот так сокровенно наблюдал за нами, будто всё понимал. И скорее всего, так оно и было.

— Вы спасёте меня. Вы обе.