POV Лиса.

     Будь ты проклят, ублюдок! Будь проклят, проклят, проклят!!!

      Задыхаясь под тяжестью его огромного тела, я исступленно шептала пересохшими губами одно и то же, до тех пор, пока слова не потеряли значения. Но и после я не переставала повторять их как мантру в такт грубым размеренным толчкам внутри меня. «Проклят» — толчок, «проклят» — толчок, и так до бесконечности. Некстати вспомнилось абсолютно невероятное по силе зрелище, виденное лишь единожды — вращающиеся по кругу турецкие дервиши, в своем древнейшем религиозном танце впадающие в транс. В экстатическом состоянии дервиши ничего не чувствуют, полностью отрешены от мира, они в себе и Боге. И я, в своем израненном жестокостью и унижением сознании, что есть сил представляла это безумное вращение людей в белом: поднятые в религиозном экстазе руки, летящие одеяния, перекатывающиеся множеством складок, и задумчиво-отрешенное лицо. Больше всего на свете я мечтала также впасть в транс, чтобы ничего не видеть и не чувствовать, чтобы отрешиться от того, что этот гребаный ублюдок делает с моим телом. Но мечтам не суждено было сбыться, ведь все вокруг было до тошноты реальным и не желало меняться ни на йоту: не сильная, но навязчивая боль; его давящие, сжимающие со всех сторон руки; терпкий запах возбужденного мужского тела и хриплое рычащее дыхание. С каждой минутой он все больше ускорялся, все сильнее и яростнее толкал, вдавливал меня в кровать, чтобы затем шумно кончить.

      Конечно, если бы захотел, он мог бы сделать мне очень и очень больно. Но было заметно, что он все же сдерживался — не бил, пытаясь подавить мое сопротивление, а лишь сильнее держал. Но раны на теле рано или поздно зажили бы, а вот то, что он сделал с моей душой, не исцелится никогда. Животное. Забывшее о человечности и законах, опьяненное собственной властью и безнаказанностью животное.     

  Он так и лежит на мне, навалившись всей немаленькой массой, и лишь когда я начала задыхаться, наконец приподнялся на локтях и хозяйским движением провел ладонью по лицу, смахивая прядь волос.     

  — А ты боялась! — от его легкомысленного тона и звучащей в голосе отвратительной насмешки захотелось тут же расцарапать его самодовольное лицо в клочья. Но я лишь, застонав от неприятных ощущений внутри, аккуратно встаю с кровати и, немного пошатываясь и не глядя на своего мучителя, поднимаю брошенные на пол трусики. Оглядываюсь в поисках остальной одежды — скомканная блузка у стола, бюстгальтер там же, а джинс не видно. А нет, вон они, заброшены под кровать.       

— Куда собралась? — раздраженно спрашивает лежащий на кровати Чонгук. Закинув руки за голову, протягивает, — я еще не закончил процесс воспитания.

      По уму, надо было бы, наверное, промолчать, но горестный крик вырвался сам собой, бесконтрольно, ведь нервы разве что не звенели от напряжения:      

 — Да кто ты такой, чтобы меня воспитывать?! Что вы вообще о себе возомнили??? — раздраженно огрызаюсь в ответ, с яростью расправляя мятую блузку.   

    Чонгук с ленивой грацией огромного животного поднимается и идет ко мне. Полностью обнаженный, рельефно прокачанный со всех сторон — сейчас один его вид вызывал рвотный рефлекс. Вырвав из рук вещи, он толкает меня к стене и, прижав всем телом так, что я снова начала задыхаться, шипит в лицо:  

     — Я, — его лицо до отвращения близко, — я — последний, кого ты увидишь перед смертью. А вот как скоро это будет — зависит от твоего послушания.     

  Скользящая по телу рука намеренно грубо сжимает ягодицу, заставляя меня вскрикнуть от боли. От бурлящей во мне черной ненависти начинаю мелко дрожать. Будь я хоть чуть сильнее его — я бы собственными руками разорвала бы его на куски. Я бы заставила его мучительно умирать в агонии и сквозь идущую ртом кровь умолять о смерти.      
 — Убери руки, — упираюсь ему в грудь и изо всех сил отталкиваю от себя, — убери свои поганые руки!!!!! Я тебя ненавижу, ублюдок!!! Не трогай меня!!! Хватит уже! Ты получил, что хотел, теперь отвали!!!   

    Одной рукой он схватил меня за подбородок, фиксируя голову, второй снова сжал ягодицы и начал скользить пальцем между бедер, в твердом намерении повторить сделанное.     

  — Смотри на меня! Смотри, я сказал! — когда я подняла на него слезящиеся глаза, продолжил уже мягче, — запоминай — я могу и буду тебя трогать, где захочу. Как захочу. И когда захочу. Ты здесь никто, бесправная подстилка. Фактически, ты умерла две недели назад. И живешь до тех пор, пока я хочу тебя трахать.    

   Его палец вновь проник в меня, а я застонала от отвращения и вновь начала вырываться, что есть сил. Но тут же мой крик пресекла сильнейшая пощечина, от которой я чуть не упала, но Чонгук удержал меня за плечи и вновь поставил к стене.   

    — И если я говорю, что хочу поиметь тебя раком, то ты со всем усердием встаешь на колени. Когда велю поработать ртом — открываешь рот, понятно?   

    Он встряхнул меня, видимо, в ожидании ответа, но я, захлебываясь от слез, начинаю мотать головой так, что пляшущие вокруг лица волосы практически закрывают обзор. Как в бреду повторяю одно и то же, не в силах осознать все те чудовищные вещи, что он говорит мне:   

    — Нет, нет, нет…   

    — Не понятно, значит, — деланно вздыхает мой мучитель и начинает сильно давить на плечи, принуждая встать на колени, — тогда объясню на практике.    

   Это было настолько немыслимо, настолько тошнотворно и унизительно, что я, даже неожиданно для себя, просто взвыла в голос. Закричала так, как не кричала, наверное, никогда в жизни. Вцепившись ногтями в его плечи, я толкала, царапала, отбивалась с обреченностью загнанного в угол зверька.     

  — Ублюдок! Чтоб ты сдох, ненавижу!! Не трогай меня, выродок, не смей ко мне больше прикасаться! — взмах ладонью, и вот уже его щека до самого подбородка расцарапана несколькими параллельными полосами. Чонгук вновь замахнулся, но, видимо, понял, что это уже самая настоящая истерика, поэтому лишь грубо перехватил меня под грудью и куда-то потащил. Брыкаюсь, как могу извиваюсь в стальных объятиях, но ему мои рывки — как слону дробина. Сквозь закрывающие лицо волосы вижу лишь, что свет вокруг нас изменился — похоже, мы в другой комнате. Бросок — и вот я уже падаю коленями на холодный кафель.   

    — Чтобы ты сдох, урод…   

    — Остынь, идиотка, — презрительно протягивает он и до упора выворачивает рукоятку на смесителе.      

 Тут же, без предупреждения, на меня с потолка обрушивается водопад ледяной воды. Хлещущие по обнаженному телу струи режут льдом хуже ножа, оставляя, казалось, глубокие зудящие ожоги. Я кричу в голос, но не могу ничего сделать — вода заливает лицо, я ничего не вижу и не понимаю в какой стороне остался спасительный смеситель. Наконец, немного придя в себя, на ощупь добираюсь до хромированных вентилей и, не чувствуя рук, перекрываю безжалостный поток. Мелкая дрожь ненависти быстро перешла в крупную, колотящую все тело от макушки до пят. Ощущение, что меня голой выбросили в снег, на мороз, настолько я за эту минуту успела продрогнуть до костей. Оглядываюсь — Чонгука нет в душевой, но на крючке у стены висит большое махровое полотенце.

      Уже спокойнее, стараясь подавить вырывающиеся всхлипывания, включаю горячую воду и, застонав от первых приятных ощущений, полученных здесь, поливаю себя с ног до головы, согревая замерзшее тело и заледеневшую душу. И смываю с себя все физически ощущаемые следы его рук. Я еще очень, очень долго сидела под согревающим потоком прямо на полу, наполовину скрытая идущим от воды паром.      

 Согревшись окончательно, выхожу и заворачиваюсь в огромное полотенце. Стараюсь не дышать, ведь оно хранит четкий запах, который я теперь не спутаю ни с чем. Его запах, четко ассоциирующийся теперь с насилием, болью и опасностью. Но выбора не было, а гордо замерзать насмерть в мои планы не входило. И я еще долго, очень долго сидела на старом стуле, невесть как оказавшемся в душевой. Подтянув колени к груди, куталась в теплый махровый кокон, намереваясь просидеть здесь всю ночь. Авось утром он меня отпустит, ведь должны же у него быть какие-то дела и обязанности. Даже моральные уроды должны что-то делать.      

 Пригревшись, я впала в какой-то ступор, поэтому не заметила входящего Чонгука. Лишь когда бесцеремонные руки вцепились в полотенце, в ужасе вскочила и попятилась назад. Но он молча поймал меня и потащил обратно в комнату.    

   — Не надо, не надо больше! Пожалуйста, не надо! Не сейчас, я не хочуу!    

   От его рук и тела пахнет табачным дымом, а на столе стоит открытая бутылка виски. Похоже, терапия помогла, ведь сейчас он был не в пример спокойнее. Сорвав все еще влажное полотенце, Чонгук кидает меня на кровать, но, к моему огромному удивлению, тут же набрасывает сверху свое толстенное одеяло. В которое я тут же и зарываюсь по самый нос, лишь бы не провоцировать его видом обнаженного тела. Взяв со стола бутылку, наливает полстакана виски и протягивает мне:     

  — Пей!    

   Отрицательно мотаю головой. Вот только напиться с ним не хватало.       

— Либо сама, либо я сейчас помогу.   

    А, была не была, хуже уже точно сегодня не будет. А если и будет, то в состоянии опьянения пережить его фантазии будет легче. Сажусь, аккуратно прикрыв грудь одеялом, и беру стакан, делая внушительный глоток. Горло тут же дерет как наждачкой, и я закашливаюсь, вытирая хлынувшие из глаз слезы. Как же крепко, ужас. Но по желудку, а затем и по венам мгновенно начинают распространяться блаженное тепло. Еще глоточек, который идет легче, за ним еще один. После очередного купания в холодной воде согреться не помешает. Сначала ледяное озеро, потом душ. Все же, устало хмыкаю я про себя, Аляска — не моё.       

Чонгук, сидящий в кресле напротив, пьет прямо из бутылки. Поеживаюсь под его пристальным взглядом и, ненароком глянув в его сторону, быстро отвожу глаза. Тело удобно развалившегося обнаженного мужчины недвусмысленно говорит о его желаниях и о том, что наказание не окончено. Быстро допиваю содержимое своего стакана и, вытерев губы, шепотом прошу:      

 — Пожалуйста, больше не надо… Не сегодня.      

 Чонгук, хмыкнув, ставит бутылку на стол и ложится рядом, одним рывком сдергивая с меня одеяло. Двигаюсь от него на самый край кровати, но он, обхватив рукой за плечи, притягивает к себе боком. Прижавшись грудью к моей спине, подхватывает рукой бедро и приподнимает, облегчая себе доступ. Ерзаю и хнычу, пытаюсь избежать очередного проникновения, но это его, похоже, только больше заводит. Он нарочно медленно водит у входа головкой, заставляя меня испуганно дергаться, и несильно прикусывает шею. Опять его жестокие игры, от которых меня тошнит все сильнее. Все же, не выдержав или наигравшись, он начинает медленно входить, вызывая у меня очередной болезненный стон. В какой-то момент опять приходит боль; выгнувшись дугой, стону:

      — Боооольно!   

    На удивление,  Чонгук замирает и, тяжело дыша, некоторое время выжидает, давая мне время привыкнуть к своим чересчур большим для меня размерам. Но затем снова начинает двигаться, наращивая темп и все сильнее сжимая меня в объятиях. Пытаюсь спрятать лицо в простыне, стискиваю зубы, чтобы не доставить ему удовольствия своими стонами, которые выбивают рваные толчки. Но он заставляет повернуть к нему лицо, чтобы впиться болезненным поцелуем. Пытаюсь вновь отвернуться, но он до крови кусает губы, проводит по ним языком, затем глубоко проникает, играя с моим языком. Ощущение, что им он имеет меня и в рот тоже. Любая попытка отвернуться - и он сильнее сжимает руку, придушивая меня, лежащую на сгибе мощного локтя. Боли уже практически нет, лишь жгучий стыд и сводящее с ума ощущение полнейшей беспомощности.     

  Его бесцеремонные руки, протяжные глубокие движения члена, вульгарные шлепки животом о кожу ягодиц, терзающий рот язык и жадные пальцы, играющие с сосками или между ног - казалось, эта ночь не закончится никогда.

***

Первые мгновения пробуждения обычно всегда самые сладкие. Пока резко, разом не вспоминаешь все случившееся с тобой дерьмо. Замерев на краешке кровати, прислушиваясь — за моей спиной спит Чонгук. Глубокое ровное дыхание мужчины звучит успокаивающе. Аккуратно, по миллиметру оборачиваюсь. Он, практически не прикрытый одеялом, лежит во всей красе на спине, закинув одну руку за голову. Голова повернута в мою сторону, лицо расслабленное и спокойное, а на щеке вспухли четыре параллельные полосы от моих ногтей. Вторая рука лежит у меня на бедре, обжигая кожу подобно яду. Хочется брезгливо скинуть ее, как какое-то отвратительное насекомое, но я лишь медленно веду ногу в сторону, пока рука не соскользнула сама.   

    Если раньше побег был в моих планах на будущее, которое настанет лишь после серьезной подготовки, то сейчас я готова была бежать в тайгу в одних трусах. Какой бы не была жестокой природа — люди в стократ хуже и опаснее. Там у нас есть хоть один шанс из миллиона, здесь же мы все стопроцентные трупы. Чонгук не даст соврать.   

    Аккуратно ступив на теплое ворсистое покрытие пола, я, еще раз настороженно оглянувшись на крепко спящего мужчину, встаю с кровати. Поднимаю с пола скомканные трусики и надеваю, почувствовав себя немного увереннее. Оглядываюсь вокруг: в льющемся из окна серебристом свете отлично видны все детали интерьера его небольшой комнаты: заваленный какими-то предметами стол, несколько старомодных шкафов, доставшихся им, похоже, еще от законных владельцев тюрьмы, полки и платяной шкаф. Подхожу для начала к окну, на захламленном подоконнике которого свалены какие-то книги и канцелярские папки. Наобум дергаю тихо щелкнувший замок одной из них, но длинные ряды отпечатанных цифр мне ни о чем не говорят. Наверняка, какая-то черная бухгалтерия, заглянуть в которую было бы интересно органам правопорядка. Только вот где он, правопорядок этот… Еще в одной папке - схема каких-то электрических цепей, возможно даже, что этого здания, но разобраться с ними у меня просто нет времени.    

   Чисто вымытое окно точно так же, как мое, забрано решеткой, а вот пейзаж за ним — не в пример интереснее. Если с моей стороны видна лишь бескрайняя тайга, то здесь заметны явные следы человеческого присутствия. Огромные площади, чуть не ли не до самого горизонта, расчищены от леса и странно распаханы. Также вдалеке стоят несколько экскаваторов, грузовых машин и странных сооружений, даже не знаю, на что похожих. Огромные металлические конструкции замысловатой формы скорее всего и были теми самыми промприборами для промывки грунта, о которых говорила Розэ. Значит вот он, прииск, прямо передо мной. До рези в глазах вглядываюсь дальше точно так же, как делала и у себя, высматривая хоть какие-нибудь следы человеческого присутствия. Может, хоть где-нибудь мелькнет огонек деревушки, дымок печной трубы или блеск стальных рельс. Но не было ничего — лишь освещенный луной прииск и темная тайга вокруг. Снова оглядываюсь — Чонгук спит в той же позе, поэтому решаюсь. Моя цель — рация, интернет, карты, компас или, на худой конец, брелок от его двери. Или пистолет — в своем воспаленном сознании я отлично видела, как приставляю дуло к его виску и нажимаю на курок. В мечтах я не останавливалась на одном выстреле, а разряжала в его башку всю обойму. Мечтать — это так просто и сладко…

      Надевать одежду и лишний раз шуметь я не решилась, поэтому начинаю планомерно открывать все шкафчики и заглядывать на полки в чем была, в одних трусиках. Неверный свет, льющийся из окна, лишь немного помогает разобраться во всем многочисленном хламе, валяющемся в его полужилой комнатушке. Детали каких-то механизмов, банки оружейной смазки, пустые бутылки и стаканы, книги, канцелярские принадлежности. Здесь было все, кроме самого нужного. Дотянувшись до верхних шкафов, открываю тяжелые стеклянные дверцы и не могу сдержать расстроенного вздоха — все те же папки. Беру одну из них — совсем не то, ведь, судя по надписи, это тюремный архив аж за 1934 год.    

   В одной из ячеек шкафа — железная сейфовая дверь. Подергав намертво приваренную ручку, понимаю, что все самое ценное хозяин точно будет хранить здесь, в том числе и оружие. Подобрать код мне не хватит ни времени, ни фантазии. Но такого не может быть, чтобы все было убрано по местам, что-нибудь обязательно должно лежать на видном месте. Он же не робот, да и решение притащить меня сюда было, скорее всего, спонтанным, спровоцированным моим побегом в подвал. Или, сиди я в своей комнате, он просто пришел бы туда и точно так же удовлетворил бы все свои физиологические потребности? Ну да, скорее всего.    

   Мелькнувший за одной из папок зеленый огонек заставляет меня насторожиться. Тихонечко отодвинув ее, понимаю, что мигает включенная в сеть зарядка. И зарядила она — не верю своим глазам — мобильный телефон!!! Не помню себя от радости, хватаю последнюю модель американского смартфона. От нажатия кнопки на экране загораются черные цифры 3.42 am на фоне заставки в виде песчаной пустыни. Он включен, мамочки мои, он работает! Нет смысла даже пытаться позвонить, ведь после этого мне не жить ни секунды, а вот попытаться выйти в интернет, чтобы оставить всю информацию — это реальнее некуда! Ну же, давай, миленький, попробуй найти сеть! Ну не могут они все здесь без интернета вообще сидеть…   

    — Да как вам, сукам, еще объяснять, чтобы вы поняли!!!      

 Неожиданно оказавшийся за моей спиной  Чонгук с силой дергает за волосы, накручивая их на кулак, из-за чего телефон выскальзывает из рук и падает на пол. Вцепляюсь в кисть мужчины, а в глазах темнеет от дикой боли от натяжения волос. Не обращая внимания на мои просьбы, он тащит меня к кровати и с силой кидает на одеяло. Идиотка, обрадовалась раньше времени, бдительность потеряла.

      — По шкафам шаришься, сука? — от сильнейшей пощечины аж искры из глаз сыпятся, — лежу, наблюдаю за тобой, думаю, когда же тебе мозгов хватит обернуться. Но я тебя научу, что брать чужие вещи — плохо.  

     Я была уверена, что еще больше унизить меня он не сможет. Но фантазия этого ублюдка оказалась безгранична. Кинув подушку посреди кровати, он, сграбастав меня в охапку, кидает на нее животом. Чуть продвинув ее подо мной, перемещает под бедра, и теперь моя задница сильно приподнята над кроватью. Сдергивает трусы на колени и, в ответ на мое сопротивление, пару раз сильно бьет ладонью по ягодицам, оставляя горящие следы. Придавив затылок к матрасу, вновь входит во влагалище резко и безжалостно, без какой-либо подготовки, и тут же начинает двигаться в бешеном темпе, причиняя жгучую боль. Мотаясь по кровати вслед его зверским толчкам, я уже даже не пытаюсь сдерживать слезы. Скомкав руками мятую простынь, давлюсь рыданиями и пытаюсь заглушить орущее в панике сознание мыслями о дервишах. Плавный танец, круговые движения, ладони рук, направленных к небу и земле… Что угодно, только не это дичайшее, граничащее с полнейшим безумием, физическое и моральное унижение. Даже, скорее, уничтожение.     

  Я убью тебя, Чонгук. Убью при первой же возможности.