— Доброе утро, спящая красавица!

      Звон ключей и лязг ржавого замка секундами ранее вырвал из трясины неспокойного сна, а грубый мужской голос заставил встрепенуться и резко подняться с тонкой подстилки, лишь по нелепой случайности названной матрасом. Входящий в камеру неопрятный, сально ухмыляющийся Сынри — как нельзя более подходящее завершение этой бесконечной ночи. Ночи, наполненной липким, сводящим с ума страхом, кромешной тьмой и стылым холодом.   

    Бросаю быстрый взгляд на крошечное окно под самым потолком — пробивающиеся сквозь двойную решетку первые лучи рассвета ножом разрезают непроглядную темноту карцера. Протянувшиеся до противоположной стены золотистые солнечные нити подсвечивают выщербленные стыки кирпичной кладки и разъевшую стены серую плесень. А ведь еще несколько часов назад не верилось, что солнце снова когда-нибудь встанет…      

 Почти сутки, двадцать бесконечных часов я боролась с ночным холодом и собственными кошмарами, которые любезно выдавал зажатый тисками паники разум. На удивление, мне удалось не сойти с ума, но появившийся в дверях Сынри заставил бессильно заскрипеть зубами — похоже, кошмар и не думал заканчиваться, а лишь набирал обороты. Сжимаю кулаки, чувствуя, как в ладони впиваются острые края обломанных ногтей.

      Меня привели сюда, а точнее — принесли без сознания только вчера, но казалось, что прошел уже месяц. Время, проведенное здесь, напрочь отказывалось подчиняться законам физики: оно тянулось бесконечно, порождая все новые и новые страхи. Едва осознав, где нахожусь, я первым делом метнулась к облезлой железной двери, не имеющей с моей стороны дверной ручки. Мутное, годами не мытое стекло небольшого окна на ней было забрано решеткой. Я кричала что есть сил, до звона в ушах и боли в горле звала Чонгука, Тэхена, Сынри умоляла выпустить меня или отвести к остальным пассажирам. Куда угодно, лишь бы не находиться одной в сыром бетонном колодце глубоко под землей. Ломая ногти, царапала облупившуюся краску дверного косяка и, оглушенная собственным криком, с остервенением пинала наглухо запертую дверь.

      Разум отказывался принимать происходящее, и я как в тумане шарила руками по стенам. Ладони горели от многочисленных ссадин и порезов, бордовая кирпичная крошка намертво впиталась в кожу, но я отчаянно пыталась вырваться из этой клетки. Осознание того, что меня могли здесь нарочно оставить до конца жизни заставляло, подвывая от ужаса, хвататься за неровные выступы и пытаться дотянуться до находящегося на уровне нескольких метров от пола слухового окна. Но края кирпичей невесомой крошкой рассыпались в руках; онемевшие, изрезанные пальцы скользили, и я падала, обдирая колени и локти. Сквозь застилающие глаза слезы шарила взглядом по камере, но всю убогую обстановку карцера составляли лишь жалкая перегородка с санузлом и узкая нетесанная доска, висящая на вбитых в стену ржавых цепях. Лежащее на ней истрепанное старое одеяло и продавленный от времени матрас условно обозначали спальное место. Единственной полезной находкой оказалась небольшая бутылка воды, любезно кинутая рядом с моим находящимся в отключке телом.     

  Через пару часов я обессиленно лежала на импровизированных нарах, обхватив себя руками и равнодушно разглядывая скользивший по стене солнечный луч. Сначала он освещал край растрескавшегося кирпича, но довольно скоро переместился выше, туда, где стыки были темнее от вечной сырости. Голос давно был сорван до хрипа, горло саднило. Ужасно хотелось пить, но я берегла драгоценную воду, позволяя себе капельку лишь тогда, когда становилось совсем уж невыносимо, ведь неизвестно, сколько мне суждено было здесь пробыть. Всерьез обдумывала мысль — а что, если я все же умерла там, на озере, при крушении самолета, и все это как раз то, что верующие люди называют адом? Я была не очень сильна в теологии, но знала, что в аду грешник проходит девять кругов самых страшных мучений во имя очищения. Какой же круг был у меня?     

  Робко заглядывающий солнечный луч скользил по стене все выше, а затем и вовсе исчез, и лишь слабое серое свечение за окном говорило о том, что наступили сумерки. После заката заметно похолодало — промозглая сырость понемногу заползала под толстовку, заставляя все сильнее кутаться в тонкое одеяло и дуть на озябшие ладони. С наступлением ночи камера погрузилась в кромешную темноту, и не стало никакой разницы — лежать с открытыми глазами или закрытыми. Чернота, в которой не было видно даже близко поднесенных к лицу ладоней, давила на взвинченные нервы и заставляла все сильнее прижиматься к стене. Вот тогда-то загнанные в самые дальние глубины подсознания страхи и выплеснулись наружу.     

  Ноги затекли, спина ныла, но я не могла заставить себя ступить на пол. Накинув на голову капюшон толстовки, я обняла себя руками и так и сидела, мерно покачиваясь в такт глухо бьющемуся о грудную клетку сердцу. Каждый удар отдавался физически ощутимой болью — меня забыли здесь, замуровали, оставили умирать в страшном одиночестве и жутких мучениях. Вполне в духе Тэхена и Сынри наказать меня таким способом за помощь в подготовке к побегу. Единственным моим спутником на ближайшие несколько дней, пока я буду умирать от голода и жажды, станет плотный удушливый мрак, облепивший тело липким коконом. Как показал весь прошлый день, кричать и звать кого-либо было бессмысленно. Свернувшись на жестком ложе в клубочек, я тихонько шептала забытые давным давно слова колыбельной.      

 …Twinkle, twinkle, little star,       How I wonder what you are…     

  Удушливое кольцо отчаяния до тошноты скручивало внутренности, горло перехватывало, и куплет прерывался судорожным всхлипом. Обкусанные до крови губы саднило от соленых слез, но я, уставившись невидящими глазами в царящую черноту, видела не камеру, а уютную детскую комнату. Забавный ночник в виде медленно кружащихся рыбок отбрасывал на стены разноцветные блики, а по накрахмаленной подушке медленно скользил желтый плюшевый заяц и пел маминым голосом про маленькую звездочку. Тепло ласковой маминой руки убаюкивало, и я, маленькая девочка, спокойно засыпала, даже не ведая, какие испытания меня ждут в жизни…

      Сияй, сияй, маленькая звездочка…

      Зыбкий, беспокойный сон периодически прерывали разные звуки. Казалось, что в темноте ночи совсем рядом со мной бегают крысы или шипят змеи. Затаив дыхание от ужаса, я вслушивалась в ночь, пытаясь понять, померещилось ли мне шуршание длинного, покрытого блестящей чешуей тела или же это игры моего воспаленного сознания. И снова я впадала в пограничное состояние между рваным сном и отвратительной реальностью.    

   —Лиса!Лиса, ты здесь? Слышишь меня?    

   Тихий нервный шепот, раздавшийся по ту сторону двери, я поначалу приняла за очередной лихорадочный бред, коими была так богата сегодняшняя ночь. Но уже через мгновение вскочила и на ощупь добежала до двери. Говоривший светил тусклым фонариком в мутное стекло, вызывая слезы на отвыкших от света глазах. Это было невероятно. Я забарабанила в дверь кулаками и закричала что есть сил:     

  —Марк!Марк,я здесь!!! Выпусти меня, пожалуйста! Открой дверь!!!   

    — У меня нет ключей, прости! — судя по срывающемуся голосу, парень торопился и сильно нервничал, — Лиса, я ухожу. Мне надо бежать, срочно. Ваш парень, Лукас,пришел в себя, и его сейчас допрашивают Тэхена  с Сынри.Боюсь, в таком состоянии он их методов не выдержит, сдаст меня. Поэтому я ухожу.

      — Марк… — я заметалась перед дверью, не зная, что сказать, — они найдут тебя!!! И скажи Чонгуку,что я здесь, умоляю!!!     

  У меня еще теплилась надежда, что Чонгук заберет меня, как только узнает, что у него забрали любимую игрушку. Из двух зол выбирают меньшее, а оставаться здесь совсем одной или, того хуже, в компании Сынри,не было никакого желания. Мне бы только выйти отсюда наверх, а дальше — разберусь.  

     — Я не видел Чонгука. Говорят, он весь день пил, не выходил из комнаты. Лиса, если только у меня получится пройти тайгу, я сразу пойду в полицию, обещаю! Я все им расскажу…      

 — Нет, Марк, пожалуйста, не уходи!!! — вмиг ставшие ватными ноги отказывались меня держать, и я устало опустилась на колени перед дверью, — не уходи, Марк.Они же убьют нас всех!!!       

— У меня есть рация, Лиса!Мне бы только дойти до зоны приема… Я успею за ночь, не волнуйся, я спасу вас…

      Марк резко замолчал, вслушиваясь в темноту. Не знаю, что он услышал в лабиринтах бесконечных коридоров, но вдруг быстро попрощался и исчез также внезапно, как появился.

      — Марк, нет!!! Не надо!!! — я кричала ему вслед, понимая, что он уже не слышит. Он унес с собой не только тусклый свет фонарика, но и ощущение присутствия человека, ощущение, что я здесь не одна.  

     Стараясь дышать глубже, чтобы опять не поддаться разрушающей сознание панике, с обидой думала о том, что Чонгук предпочел пить до потери сознания как раз в тот момент, когда впервые в жизни был мне действительно нужен. Была ли эта нездоровая привязанность с моей стороны проявлением классического стокгольмского синдрома? Тогда мне казалось, что нет, ведь я просто хотела выжить и считала глупым не использовать для этого его внезапно возникшую привязанность. Да и вариантов у меня было немного — либо он, либо сборище остальных скотов. Для любого здравомыслящего человека выбор был не идеален, но очевиден. Еще долго я металась из стороны в сторону, периодически проваливаясь в тревожную дремоту. Страшная ночь не желала заканчиваться, но и утро не принесло радостных вестей. Зато принесло Сынри.      

 — Как спалось? — оскалился он и прошел в глубь камеры, оттесняя меня к стене. Складываю руки на груди и говорю как можно увереннее, не сводя глаз с автомата в его руках.

      — Позови Чонгука!     .

  Сынри с интересом оглядел камеру, затем подошел к нарам и зачем-то надавил на доску коленом, проверяя, видимо, ее на прочность. Усмехнулся и повернулся ко мне лицом, накаляя и без того нервозную атмосферу крошечного помещения до предела.

      — чонгукан? Да ему плевать на тебя, куколка! — он все ближе, а я уперлась спиной в стену. Дальше отступать некуда. С отвращением разглядываю блестящие под валиками надбровных дуг глаза, нездоровую, испещренную рытвинами кожу лица и толстые обветренные губы, которые Сынри постоянно быстро облизывал.   

    — Не думаю, что он все же обрадуется, узнав, что я здесь! И у тебя есть шанс все исправить, пока не поздно, — отчаянный блеф, вот и все, что мне оставалось в этой ситуации. Плохо только то, что я не верила сама себе.

      — Здесь не он решает, — зло выдохнул мужчина и схватил меня за локоть, толкнув в сторону двери, — так что добро пожаловать в реальный мир, куколка. Он дерьмовый, но ты втянешься. На выход!  

     — Отпусти! Я никуда не пойду!!! — и представить было страшно, что могла придумать больная фантазия этого озабоченного придурка, поэтому я что есть сил рвалась из его цепких рук. Сынри церемониться не стал — сдавил затылок двумя пальцами и, наклонившись к уху, прошипел:    

   — Я тебе скоро наглядно объясню правила поведения здесь. Поймешь с первого раза, обещаю! Вперед!

      Чрезмерно яркий после тьмы подземелья солнечный свет до слез резанул глаза. Теплый летний день, его сочная зеленая трава, шуршащий под ногами гравий и высокое, невероятно голубое небо были будто бы картинками из другой жизни — радостной, мирной, беззаботной. То, что казалось раньше привычным и обыденным, сейчас заставляло сердце биться сильнее. Я понятия не имела, что ждало меня впереди, поэтому жадно, как в последний раз, впитывала краски нового утра, запахи влажной земли и прохладные прикосновения ветра, качающего ветви вековых сосен.

      Около железного забора, увитого поверху колючей проволокой, стояли почти все пассажиры. Вид изможденных, но таких знакомых и родных лиц заставил сердце биться сильнее — как же я была рада всех видеть! Худшая пытка для человека — одиночество и отчуждение, поэтому каждая несмелая улыбка в ответ была для меня ценнейшим подарком. Вместе не так страшно. Рози среди них конечно же не было — раненая девушка со вчерашнего дня находилась в медблоке, окруженная заботой и вниманием Дока.   

    — Куда нас ведут? — шепотом спрашиваю у идущей рядом со мной в колонне девушки.

      — Как обычно, — равнодушно пожала она плечами, — на работу.   

    Идущий рядом охранник замахнулся на нее прикладом.  

     — Заткнулись, обе!   

    Раньше при упоминании о золотых приисках мне всегда первым делом вспоминался Джек Лондон и приключенческие фильмы, которые мы так любили смотреть всей семьей. Если верить им, при виде намытого золота разум обязательно должен помутиться, а глаза ослепнуть. На практике же все оказалось очень далеким от романтичных описаний и представлений. Возможно, во времена золотой лихорадки золото действительно лилось рекой и сводило людей с ума, но на деле жалкая горстка крошечных камешков и желтых песчинок оказалась результатом многочасового изнуряющего труда, оставляющего вместо безумной радости лишь тупое равнодушие и нечеловеческую усталость. Но какой бы тяжелой не была работа, она была в сотни раз желаннее подземного бетонного гроба, который сутки сводил меня с ума. Подставив лицо под ласкающие лучи теплого июньского солнца, я постаралась хоть на миг вытеснить из головы все плохие мысли.      

 Через полчаса пешего пути я впервые в жизни увидела золотой прииск. Быстрая горная река, петляющая среди распаханных берегов, и уходящие вдаль километры голой земли; новенькая тяжелая техника и ржавые от времени остовы огромных механизмов; тонны сырой выкорчеванной вместе с глиной земли и целая система водозаборных шлангов — даже не верилось, что такой размах может быть незаконен и никем не замечен. Лишь у сытых и довольных собой охранников наблюдался задор фанатичных старателей прошлого века. Понурые, с опущенными плечами и потухшими взглядами пассажиры не разделяли их энтузиазма. Поначалу это походило на развлекательную экскурсию, которые так любят устраивать на Аляске искушенным туристам, но холодившее спину ощущение направленных со всех сторон дул автоматов быстро стерло все наваждения.

   — По местам! Шевелитесь, твари! — Сынри орал во все горло, обращаясь одновременно и к пленникам, и к охране. Странно было видеть, как пассажиры с рабской покорностью пошли к небольшому строению разбирать инвентарь для работы. Мужчины брали большие лопаты, девушки — миски и ведра. Следуя их примеру, я тоже взяла большую алюминиевую миску, искренне не понимая, что в современном мире делать с этим артефактом. Но мне не дали долго теряться в догадках — Сынри снова схватил за локоть и подтащил к широкой ленте конвейера.     

  — Твое место тут, куколка. Вникай быстрее. Тут с тобой никто церемониться не будет.   

    Как будто до этого передо мной прямо-таки расшаркивались, успеваю я подумать с неприязнью перед тем, как людские голоса заглушил неимоверный грохот машины, того самого промприбора, о котором мне ранее рассказывала Рози.     

  Ржавый многоуровневый механизм стоял прямо на открытом воздухе, на грязной, размытой водой земле. Это было странное сооружение — по высокой наклонной стойке вверх медленно, со скрежетом ползли закрепленные по цепочке друг за другом железные емкости с землей. Тяжеленный грунт вычерпывался из золотоносного русла огромными экскаваторами, управлять которыми было доверено только охранникам. Пленникам-мужчинам досталась самая тяжелая часть работы — они вынуждены были лопатами забрасывать в чаши прибора землю, которая затем высыпалась в длинный желоб. Под сильным напором воды тяжелые комья разбивались на более мелкие, и после нескольких этапов такой обработки в пористых ячейках съемных решеток оставался серый песок и мелкий грунт, среди которого потом руками выбирались кусочки и песчинки золота. Драгоценнейший из металлов, на протяжение многих веков вызывающий кровавые войны и сводящий людей с ума, на деле оказался невзрачной россыпью бесформенных кусочков грязно-желтого цвета. Десять грамм металла на тонны переработанной земли. Чайная ложечка золотого песка на жизнь изможденных тяжелой работой людей. Только сейчас я поняла его истинную цену.  

    У девушек работа была чуть легче, но не менее выматывающей — нам предстояло периодически менять наполненные золотым песком решетки и вручную, с помощью небольшого количества воды проводить финальную промывку. И все это — под дулами и насмешками скучающих охранников. Изнывающие от безделья люди с оружием, да еще и уверенные в своей полной безнаказанности не вызывали желания лишний раз привлекать к себе внимание, поэтому пленники работали быстро и в полной тишине. Потоки ледяной воды омывали потемневший металл решеток, принося лишь грязь и камни. Перебирая грязную массу руками, я и не надеялась увидеть золото, но в какой-то момент аж ойкнула от удивления — в одной из ячеек застряла крошечная, размером с ноготок младенца пластинка буро-желтого цвета. Стоило приглядеться, как обнаружилась еще одна, а также смешанные с грязью золотые крупинки.    

   — Вот оно какое! — кладу пластинку на ладонь и с бьющимся от волнения сердцем разглядываю ее в солнечном свете. Это было странное ощущение, похожее на радость первооткрывателя, любующегося невиданным доселе сокровищем.     

  — Не стой, — зашипела одна из девушек, которая рядом со мной быстро перебирала песок в своей решетке, — работай! А то придут сейчас, уроды!

      К середине дня, когда онемевшие от ледяной воды пальцы уже не чувствовали многочисленных порезов от острых камешков, объявили перерыв. К этому времени дно моей миски уже было скрыто под тоненьким слоем золотого песка.

      За весь последний месяц я ни разу не чувствовала себя такой счастливой, как в эти мгновенно пролетевшие полчаса перерыва. Сидя прямо на земле в стороне от охранников, мы перекусывали любезно выданными кусками хлеба и холодного мяса, запивая их сладким чаем. Только сейчас, когда нам дали относительную свободу, то есть не стояли за спиной со взведенным оружием, я смогла в полной мере насладиться ярким теплым солнцем, а также узнать у ребят последние новости. Чимина и пришедшего в сознание Лукаса-«охотника» ночью в очередной раз жестоко допрашивали. Я не знаю и не хочу знать, что с ними делали, но Лукас в итоге рассказал про Марка.Но это уже, слава богу, не имело значения, ведь Марк ночью сбежал. Но, как мы узнали позже, он не смог уйти от пустившейся по его следам охраны. Как бы не было жалко этого искреннего, запутавшегося в жизни парня, мы все понимали, чем был чреват для нас его побег. Если бы Марк смог добраться до людей или воспользоваться связью, то уже через час сюда прибыла бы вся полиция штата. То, на что мы так надеялись, нас бы и погубило, ведь самым логичным со стороны  Тэхенаи Чонгука было бы в этом случае сразу же, не теряя времени, замести все следы. Устранить улики и нас вместе с ними.   

    Жестокая жизнь продолжала демонстрировать нам свою самую неприглядную сторону, но, по крайней мере, мы были еще живы. Тяжелая физическая работа, боль в позвоночнике, онемевшие руки, которые невозможно было под конец дня сжать в кулак и звенящие от напряжения нервы от обилия нацеленного на нас оружия — все это давало прочувствовать жизнь в полной мере. Но, как бы ни было трудно, я мечтала остаться здесь, с ребятами, нежели возвращаться во враждебный административный корпус или же, того хуже, в карцер. Единственное, что пугало - на тюремном этаже царствовал Сынри, а значит, ничего хорошего ждать не приходилось.   

    Закат окрасил темнеющее на горизонте небо алым цветом, обозначив конец тяжелого рабочего дня.

* * *

 — Отведи меня к остальным, ну пожалуйста! Я не хочу опять… Только не карцер, не надо!!!    

   Угрюмый охранник не удостоил меня даже взглядом, а лишь сильно толкнул, впихивая вновь в ненавистную камеру. Тяжелая дверь с грохотом захлопнулась за спиной.    

   — Позови Чонгука!!! Слышишь? Или Тэхена, я хочу с ним поговорить!  

     Изо всех сил пинаю ногой дверь, вымещая на ней всю свою злость. От мыслей об очередной кошмарной ночи меня всю начинает колотить изнутри. И я до бесконечности стучала руками в дверь, плача от отчаяния и боли в исцарапанных ладонях.   

    — Уроды!!! Выпустите меня!!! Ненавижу!!!      

 Закрываю лицо руками и бессильно опускаюсь перед дверью на корточки, упираясь спиной в железный массив. Это жестоко, крайне жестоко. И вновь, все, что мне оставалось — снова следить за гаснущим за решетками окна днем. Серый сумрак за окном плыл и двоился — сквозь безостановочно текущие слезы все выглядело смазанным и нереальным. Но совсем скоро опять придет удушающая темнота.   

    Скрежет дверного замка заставил удивленно вскочить на ноги. Вдоль позвоночника пробежала нервная дрожь — кого это принесло? Меня пришли выпустить отсюда, принесли поздний ужин или это начало того, чего я так боялась?     

  — Вечер в хату! — оскалился входящий Сынри крайне довольный своим знанием настоящего тюремного жаргона.    

   Бросаю быстрый взгляд за его спину — дверь не закрыл. Со стороны камеры в двери нет замка, поэтому Сынри лишь плотнее прикрыл ее, а значит, у меня был шанс. Только не понятно на что, ведь убежать отсюда далеко в любом случае не получится.       
— Ну, как устроилась? — от его любезной улыбки дурнеет все больше, — может, чего нужно? Ты говори, не стесняйся.       

— Ничего не надо, — быстро выпаливаю я, мгновенно вспомнив прейскурант на дополнительное одеяло.     
.

  Сынри неприятно засмеялся.

      — Правда? Ни воды, ни еды? А может, тебе холодно или скучно? Или в душ хочется, волосы помыть? — мужчина потянулся и пропустил между пальцев локон волос. Дернув головой, я неожиданно даже для самой себя ударила его по руке:   

    — Не трогай меня!     

  — Правило первое, — Сынри неожидано толкнул меня к стене, — любая агрессия по отношению к охране карается наказанием, куколка.  

     Я сейчас задохнусь от мерзости и отвратной смеси запахов его дыхания и одежды. Что, так трудно помыться хотя бы? — Отпусти! Отведи меня ко всем, пожалуйста!       

— Правило второе, — удерживая меня одной рукой у стены, второй Сынри дернул молнию кофты, — любая просьба должна быть оплачена. Понимаешь меня?    ..

   Пытаюсь оттолкнуть, но наши силы несоизмеримы — грузный мужчина с легкостью удерживает меня у стены.

      — Ну же, лисаш. Всего одно слово — и ты будешь жить здесь как королева, — в осевший до хрипа голос мужчины добавились просительные ноты, — только попроси…     

  — Но сонгукн… — не успеваю договорить, как Сынри быстро перебивает:     

  — Чонгук здесь никто, понятно? Тупой безмозглый солдафон… А я могу быть тебе очень полезен…  

     Немного ослабляю сопротивление, позволяя потным рукам залезть под майку. Начинает все сильнее подташнивать от ощущения скользящих по шее мокрых губ, и я пытаюсь вывернуться и оттолкнуть его от себя, но вяло, несильно, для виду. Сынри, воодушевленный моим смирением, еще с большим энтузиазмом прижал к стене, буквально впиваясь пальцами в бедра.

      — Не надо, прошу тебя. Я не хочу… — вместе со слабыми, прямо-таки скажем, отпором, это звучало фальшиво и наигранно и подействовало на Сынри как красная тряпка на быка. То, что со стороны выглядело яростным сопротивлением, на деле было чуть ли не приглашением продолжать начатое, чем мыерин тут же и воспользовался, начав нетерпеливо дергать пряжку своего ремня…    

   Ведь он не видел того, что видела я. А именно — входящего за его спиной в камеру Чонгука. Холодный блеск прищуренных глаз которого говорил о том, что Сынри оставалось жить последние секунды.