— Ayúdame… Santa María… me muero…       

Отнимаю руки от мокрого от слез лица и с тревогой, сквозь собственные всхлипывания, вслушиваюсь в тихие бессвязные хрипы. Мужчина, в агонии шепчущий на испанском, просит помощи. Меня снова накрывает волной паники и отчаяния. Чем?! Ну чем я могу ему помочь? Чонгук, ты сука…

      Быстро вытерев глаза, все же встаю с пола и с опаской приближаюсь к раненому, освещенному единственной, но достаточно яркой лампой, висящей под потолком. Чувствую, как сердце буквально выпрыгивает из груди. Мужчине на вид лет сорок, но может и меньше — по сильно разбитому лицу трудно сказать наверняка. Спутанные черные волосы пропитаны кровью, на лбу и висках знакомые бордовые отметины — точно такие же были у наших пассажиров после ударов прикладами. Рукав темной байковой рубашки порван, а безвольно висящая левая рука неестественно вывернута в локте. Но самое страшное — кровоточащая рана на груди. Скорее всего, огнестрельная… Руки опускаются, хочется забиться в угол и сидеть там до тех пор, пока за мной не придут, не заберут отсюда. От бессилия тянет выть в голос, орать и колотиться в дверь, лишь бы пришли. Но это пройденный этап — голос сорван, руки сбиты в кровь, а я по-прежнему в этом крошечном подвальном помещении. В моей личной камере изощренных психологических пыток.    

   Быстро перебираю всё, что лежит на столике. От лихорадочных движений рук бутыли и флаконы падают, блистеры таблеток рассыпаются, а приборы звенят о металлические лотки, терзая напряженные нервы. С облегчением чувствую приходящую на место растерянности злость, побуждающую к действиям. Ну уж нет, Чонгук, я так просто не сдамся.

      Первая радостная находка —бутылка с питьевой водой. Срываю крышку и осторожно подношу к пересохшим, покрытым кровавой коркой губам мужчины.      

 — Это вода. El agua.

   Мужчина пытается открыть глаза, но не может этого сделать из-за сильно заплывших век. Понятия не имею, можно ли ему пить с таким ранением в груди, но глядя, с какой жадностью он охватывает ртом горлышко, решаю, что вряд ли сделаю хуже, чем есть. Вода проливается мимо, на лицо, но мужчина не может остановиться, делая глоток за глотком — видно, что никто и не подумал напоить раненого. Какие же они звери…   

    Наконец, он устало откинулся назад, а я взяла скальпель. Не задумываясь из десяти штук выбрала нужный — Док бы оценил. Аккуратно, по миллиметру начинаю разрезать грязную рубашку, отмачивая в некоторых местах водой, чтобы как можно более безболезненно оторвать засохшую от крови ткань от груди. Весь торс мужчины в синяках и застывших кровоподтеках, а от вида зиявшей неровными краями раны начинает мутить и подташнивать. Стискиваю зубы — не время из себя строить припадочную барышню. Покопавшись в докторском чемоданчике, нахожу то, что там просто обязано было быть — дезинфицирующую жидкость. Начинаю осторожно протирать края раны, с тоской понимая, что не знаю, что же делать дальше. Если это огнестрельное ранение и пуля застряла внутри — ее надо вытащить, иначе начнется загноение. Нет, не так — на курсах оказания первой помощи говорили, что ни в коем случае нельзя вытаскивать пулю, а надо дождаться прибытия помощи. Черт бы побрал эти курсы, толку-то от них, если никакой помощи мне и не светит!!! Решимость сменяется растерянностью. Слезы опять подкатывают к самому горлу — ощущаю себя маленьким беспомощным ребенком, потерявшимся в дремучем лесу.     

  Чтобы чем-то занять себя и выкроить время на решение, беру свежий бинт и, промокнув раствором, начинаю вытирать от крови перекошенное болью лицо.   

    — Mia… querida…  

     Наверное, подумал, что я его возлюбленная Миа. Глажу мужчину по жестким волосам, по щеке.      

 — Как тебя зовут? — он не отвечает, поэтому повторяю вопрос на испанском. Пока что моего очень поверхностного знания языка хватало.     
  — Сехун..   

    — Я помогу тебе, Сехун, yo te ayudaré, — голос срывается, но отчаянно вру, желая хоть немного успокоить мужчину. Очень жаль, что он находится в сознании и чувствует боль, вздрагивает от каждого прикосновения холодного бинта.    

   — Yo te ayudaré, Сехун… помогу…      

 Вспомнила — если на теле есть выходное отверстие, то пуля точно вышла из туловища. Облегченно вздыхаю, но тут же хмурюсь — для того, чтобы увидеть отверстие, мне надо перевернуть мужчину или хотя бы приподнять. Он достаточно грузный, и как же не хочется его тревожить лишний раз. Нахожу решение — аккуратно просовываю ладонь между матрасом и его спиной — так и есть, ровно под раной матрас пропитался кровью. Скорее всего, пуля все же вышла. Горько улыбаюсь — ну хоть в чем-то нам с ним повезло! Теперь главное — дотянуть до утра. Почему-то я была уверена, что утром придет Док, и мои мучения закончатся. Или Чонгук. Тогда продолжатся.

Усилием воли прогоняю ненужные мысли и сосредотачиваюсь на ране. Обработав ее, накладываю тугой ватный тампон, чтобы остановить текущую не переставая кровь. Похоже, артериальная — уж больно красная и идет под напором. По спине пробегает холодок страха — а вдруг я что-то делаю не так? Вдруг, закрыв рану, делаю только хуже? Но выбора нет — Чонгук не удосужился положить рядом с лекарствами краткое пособие по оказанию помощи при огнестрельных ранениях. Делаю последнее, что еще могу в данной ситуации — пытаюсь дать мужчине найденные обезболивающие таблетки.   

    — Сехун, что вы здесь делаете? Что они вас заставляли делать? — путаясь в нескольких знакомых словах, пытаюсь говорить по-испански. Но мой вопрос остался без ответа, мужчина лишь раз за разом хрипел одно и тоже:    

   — De oro, Mia… De oro, querida… — Он называл меня своей дорогой Мией. А от ласкового обращения «золото мое» защипало в глазах.    

  Через какое-то время он затих, лишь дыхание стало шумным и каким-то отрывистым. Присаживаюсь рядышком прямо на пол и устало провожу ладонями по лицу. Я сделала все, что могла. Надеюсь.   

    Казалось, эта ночь, наполненная липким, выворачивающим душу страхом и протяжными стонами Сехуна, не закончится никогда. Или уже утро? Оперевшись о стену, периодически проваливаюсь в зыбкое состояние на грани сна и реальности. Каждый раз, вынырнув из вязкой дремоты, прислушиваюсь к дыханию своего вынужденного пациента, и каждый раз слезы жалости душат меня все сильнее.     

  Точно не могу сказать, сколько прошло времени — то ли час, то ли десять, когда он начал задыхаться. До моего воспаленного сознания донеслись судорожные хрипы, сипение и мучительные попытки втянуть воздух, заканчивающиеся странными булькающими звуками где-то в горле. Встаю на колени перед мечущимся в агонии мужчиной — повязка намокла от крови, грудь ходит ходуном, бурно вздымаясь в попытках схватить хоть частичку спасительного кислорода. Мужчина покраснел, губы стали нездорово-синюшного цвета, а слегка приоткрытые глаза полны ужаса. Судорожно открытый рот хватает пустоту, которой невозможно погасить огонь, сжирающий лишенные кислорода легкие, которые, скорее всего, были задеты выстрелом.    

   Снова подбегаю к столику, который, будто в насмешку, завален множеством лекарств, которые наверняка могут спасти этого человека. Но не в моих руках. Но я все равно упрямо перебираю незнакомые бутыли и упаковки. Названия все сплошь незнакомые, я начинаю психовать от бессилия, и несколько выскользнувших из рук ампул звонко разбиваются о бетонный пол. Да что же это такое, должно же быть какое-то решение!!! Мужчина отчаянно цепляется за жизнь, всеми силами втягивая разрушенными легкими крупицы воздуха.

      Я понятия не имею, сколько может продлиться его агония, но никто, ни одно живое существо не заслуживает такой страшной смерти от удушья. Удушья, с которым он мужественно борется вот уже десять, пятнадцать минут.  

     Смешанные с хрипами стоны становятся все громче, мои нервы звенят от напряжения. Задеваю упаковки блистеров, и они разноцветными прямоугольничками разлетаются по полу. Сажусь на колени их собирать, но не выдерживаю давящих на истощенную психику предсмертных рваных стонов. Закрываю лицо руками и неожиданно даже для себя начинаю кричать в голос, выплескивая весь свой ужас в этот надрывный болезненный крик. Еще и еще, пока не начинаю закашливаться от слез. Никто, никто не заслуживает такой страшной смерти, и я знаю, что делать…   

    — Прости меня, Сехун… Прости, пожалуйста. Но так будет лучше.

* * *

      Приоткрыв веки, вижу пару черных берц, идущих от двери к лежащему на матрасе мужчине. Замершему навсегда в такой позе. Нехотя поднимаю воспаленные, саднящие от выплаканных слез глаза — Чонгукс любопытством оглядывает умершего. Мыском ботинка подталкивает лежащий на полу шприц, затем наклоняется и поднимает его. Рассмотрев поближе, усмехается:     

  — Серьезно?! Ты убила его этим?    

  Равнодушно смотрю на него из самого дальнего угла, в который забилась еще ночью, чтобы быть как можно дальше от лежащего навзничь человека. Трупа. Моя воля — слилась бы с каменными стенами, замуровалась в них напрочь. Устало закрываю глаза — какого ответа он от меня ждет?

      — Ты всадила ему в вену пустой шприц? — наверное, рассмотрел следы множественных уколов, ведь я закачивала воздух в кровь не один раз, да и попадала не сразу… Мне никто не оставил выбора и это решение казалось единственно верным, ведь я ничем больше не могла облегчить его страдания. Оказалось, воздух, попавший в кровеносную систему, и правда убивает…   

    — Впечатляюще, Лиса!      

 Я не верю своим ушам: в его голосе — сплошное восхищение! От своего имени, произнесенного насмешливым, никак не вяжущимся с обстановкой голосом, начинает тошнить. Чонгук, чуть ли не пританцовывая на ходу, подходит и дергает меня за локоть, заставляя встать на ноги. Ухмыляясь, небрежным движением смахивает мои волосы, закрывающие лицо.     

  — Поздравляю, — произнесенное на выдохе слово больше походит на шипение змеи, — теперь ты одна из нас!       

— Ты больной ублюдок, — смотрю ему прямо в глаза, безуспешно пытаясь подавить колотящую меня дрожь, — он умер из-за тебя, понятно? Какая же ты мразь…

Рот растянулся в еще более издевательской усмешке, но карие глаза остались холодными и колкими. Он наклонился к самому лицу, так пугающе близко, что я невольно отшатнулась, но крепкая рука сдавила локоть сильнее. В нос ударил запах мятной жвачки.   

    — Я? — он криво улыбнулся, — да я его пальцем не тронул. Ни тогда, ни сейчас. Ты все сделала сама!   

    Нет, совершенно определенно — он восхищен мной! От злости темнеет в глазах, и я замахиваюсь, в твердом намерении дать ему пощечину, но Чонгук перехватывает руку у самого лица. Легко вывернув в запястье, рывком поворачивает меня спиной к себе, заставляя вскрикнуть от резкой боли. Всем своим огромным телом прижав к темной, изъеденной сыростью стене и уткнувшись носом в волосы, шепчет:       

— Ты, ты убила его. Вы очень милосердны, доктор.    

   Завизжав, начинаю биться в его руках, и Чонгук, довольно рассмеявшись, наконец отпускает меня. Но, вновь схватив за локоть, тащит прочь из этого места. Не сопротивляюсь, даже сама чуть ли не бегу вперед. Все, что мне сейчас нужно — горячий душ, а потом забиться под одеяло, сжаться в комочек и забыться спасительным сном. А лучше — впасть в кому и очнуться только тогда, когда спецназ начнет штурмовать это проклятое место, а всех организаторов поставят к стене для расстрела… Но моим мечтам не суждено было сбыться — Чонгук заставил меня идти прямиком в медблок, на пороге которого у меня и случилась форменная истерика.    

   — Я не пойду туда! Отпусти меня! Отпусти!    

   Пытаюсь выдернуть руку, вывернуться, но Чонгук хватает меня под локоть и тащит к белоснежным дверям.    

   — Отпусти! Я не доктор! Я не хочу никого лечить! Отведи меня к остальным. Ты мразь! Как я тебя ненавижу, отпусти!!!    

   У самых дверей я, ничего не видя от душивших и застилающих глаза слез, как могу вырываюсь из его стальных рук, отталкиваю их, выворачиваюсь, расцарапывая кисть и татуировки своего мучителя в кровь. Но Чонгук, что-то прошипев, насильно впихивает меня в кабинет. Краем глаза замечаю застывшего от удивления посреди комнаты Дока.    

   Чонгук подтаскивает меня к стене и кидает на ближайший стул.    

   — У нас отличные кадры, Хосок! На профпригодность проверена.       

— Ублюдок! Форменный ублюдок!!! — ору ему, но отшатываюсь, когда Чонгук оборачивается и делает шаг ко мне.     

  — Я сам, — Док неожиданно резво вклинивается между нами и всем телом отталкивает Чонгука к двери, не давая тому подойти ко мне, — иди, я сам. Я понял.   
.

    Чонгук, задержав на мне долгий тяжелый взгляд, кивает Доку:     

  — Дай ей что-нибудь, а то загнется сейчас. А потом зайди ко мне.     

  — Конечно, — покорно кивает Док.       

Как только за садистом закрывается дверь, начинаю снова реветь в голос. Пытаюсь объяснить встревоженному Доку что произошло, но путаюсь в словах, никак не хотящих проходить сквозь скованное спазмами горло. В руках у меня оказывается стакан — не глядя, делаю большой глоток, слыша, как зубы стучат о стекло, и тут же закашливаюсь, проливая часть содержимого на себя. Чистый спирт.

— Я не буду… не могу, — от одного глотка горло горит, но Док хватает с полки бутылку с водой. Щедро, так что расплескалось на стол, доливает в спирт воду и опять пихает мне в руки. Этакий коктейль пошел уже лучше, и уже через мгновение чувствую разливающееся по венам тепло, благодаря которому я постепенно перестаю дрожать и стучать зубами.       

Кратко рассказываю Доку о случившемся, видя, как тот бледнеет на глазах.

      — Девочка моя, Лиса — в волнении он не знает что еще сказать, — сколько тебе пришлось перенести.    

   — Зачем он так со мной? И с этим раненым?! — шмыгаю носом, но все же через силу заставляю себя сделать еще глоток.      
.
 Док постучал пальцем по виску и коротко поясняет:     

  — Ирак.     

 Контуженный, значит. На всю свою  башку. Оно и видно.  

     — Док, зачем ты с ними работаешь? Они тебя тоже заставляют? Ты же добрый...   

    Он внимательно посмотрел на меня, покачал головой и отвернулся. Я уже и не надеялась на ответ, когда стоящий спиной ко мне Док наконец глухо заговорил:    

   — Я очень многим обязан Чонгуку.       

— Ты? Ему? О боже, чем?! — в голове уже приятно шумит. На пустой желудок и взвинченные нервы алкоголь действует мгновенно.

      Тяжело вздохнув, Док нехотя цедит:      

 — Чонгук спас моего сына. И еще троих — он был командиром их роты. Буквально вынес на себе из горящего здания. Четыре раза возвращался под градом пуль, чтобы увести с собой раненых солдат. И до сих пор мой сын — инвалид, но Чонгук оплачивает его лечение. Без него мы оба умерли бы уже, наверное.     

  Свое нелепое и неуместное пьяное хихиканье заглушаю еще одним маленьким глотком жидкости, уже не кажущейся такой горькой. Кто-то из нас двоих, Док, сошел с ума.

      — Ты шутишь? Чонгук кого-то спас? Да он только сегодня с удовольствием оставил умирать человека. А до этого убил пятерых.     

  — Разложи лекарства. Вон те, из коробки, а я скоро вернусь.   

    — Док, — тихонечко зову его, — помоги мне достать рацию. Или сам дай полиции знать о нас. Пожалуйста.       

Док ничего не ответил, а лишь, нахмурясь, вышел из кабинета. Обреченно закрываю глаза — ну конечно нет, не будет он нам помогать. Его здравый смысл и логику затмевает безграничная, просто собачья верность этому садисту.      

 Уютно устроившись на кушетке, я уснула. Сквозь тревожный, тяжелый сон почувствовала мягкую руку, гладящую меня по волосам. Голос Дока донесся будто сквозь туман.       

— Лиса! Я только что видел того мужчину… Ты все сделала правильно. С таким ранением легких он мог мучаться часами, но все равно был обречен. Ты все сделала правильно, слышишь меня? Даже не вздумай винить себя за это, переживать или не дай бог что-то делать с собой. Даже я не помог бы ему лучше… Ты умница…   

    Нет, Док, даже не думай, что я могу что-то с собой сделать. Я слишком хочу дожить до того момента, когда этот мерзавец встретится с электрическим стулом… А пока сделаю все возможное, чтобы выбраться отсюда.   

    Заботливо накинутый на меня теплый плед окончательно унес в царство сна.