В этом далеком холодном краю, вдали от цивилизации и принятых обществом законов, самым страшным были не тюремные камеры, рабский труд или отчужденность. Самой большой опасностью были люди. Дюжина здоровых вооруженных мужиков, которым скучно. Которые сами дали себе безграничную власть над бесправными людьми, которые умерли. Мы были еще живы, но общество, страна и родные нас уже похоронили. Возможно, скоро похоронят и они — последние лица, которые мы увидим перед смертью. Не самое приятное общество для кончины…      

 Интересно, а ночные кошмары могут продолжаться не одну ночь, а почти неделю? Мой, как оказалось, может — сегодня, поздним вечером, я в этом убедилась. Вот он, мой личный кошмар, неспешно, даже вальяжно заходит в комнатушку, заставляя меня попятиться назад в попытке слиться с серой бетонной стеной. Когда вошедший Чонгук, бросив на меня мимолетный, не очень трезвый взгляд, отвернулся и начал оглядывать шкафы с запертыми за стеклянными дверцами лекарствами, я слегка выдохнула. И у меня даже почти получилось трусливо убедить себя в том, что, несмотря на бутылку в его руке, он пришел за спиртом. Ну, мало ли, у них там алкоголь закончился. Но Чонгук, видимо, не нашел того, что искал, поэтому, развернувшись в мою сторону, начал оглядывать кабинет. Взгляд его остановился на подоконнике. Подозрительно оглядев стоящий на нем стакан, из которого совсем недавно Док пытался напоить меня спиртом, щедро плеснул в него виски. Грохнув стакан на край стола, махнул в мою сторону бутылкой.    

   — Пей!

      Если честно, не помешало бы, ведь от атмосферы опасности, заполнившей кабинет с его появлением, меня начало ощутимо знобить. Сложив руки на груди, молчу и не двигаюсь с места, с тоской глядя на дверь и все еще вставленный в замок ключ. Если постараться, то можно достаточно быстро добежать до двери, успеть открыть и выскочить наружу. А при самой фантастической удаче и запереть Чонгука внутри. Вздыхаю — ну конечно… Где я, а где удача? Но от заветного выхода меня отделяют всего лишь три, нет, четыре шага.    

   Чонгук, поймав мой взгляд, хмыкает и, схватив за спинку стул, с грохотом ставит его посреди комнаты. И усаживается, полностью перекрывая все подходы к двери.  

     — Решил, что нам пора познакомиться лично, — и, демонстративно оглядев меня непристойным взглядом с ног до головы, добавляет, — поближе познакомиться.    

   Поежившись, отвожу взгляд, лихорадочно думая, что делать. Все известные мне приемы дипломатии скорее всего потерпят сокрушительное фиаско в борьбе с помутненным от алкоголя и безнаказанности сознанием убийцы и садиста. Но и стоять столбом в нескольких метрах от него - не лучшее решение.     

  Похлопав себя по карманам жилетки, Чонгук вытащил пачку сигарет и зажигалку. Закурив, откинулся назад и положил ногу на ногу, ставя щиколотку на колено. Глоток из бутылки, затем затяжка. Пепел падает на отведенное в сторону колено, он брезгливо стряхивает его ладонью.

      — Чего молчишь? — Чонгуку весело и комфортно как никогда. Развалившись на стуле, продолжает сверлить меня пристальным немигающим взглядом, — где же твоя благодарность? Подружку тебе привел, дал возможность здоровье поправить. Хоть бы спасибо сказала.     

  — Спасибо, — шепчу я севшим голосом.       

— Послушная девочка, — кивает Чонгук, — теперь врачебная помощь нужна и мне.      

 Помолчав, спрашиваю:   

    — Что с тобой? — он вынуждает меня играть по своим правилам. Но жить все же хочется больше, чем играть в гордую молчанку.  

     Чонгук пожав плечами, оглядывает себя, думая над ответом. Да ты же здоров, как сволочь, к чему эти игры?! Но в голову все же пришло гениальное решение. Мужчина протягивает руку и, поставив бутылку на стоящий рядом небольшой столик, берет с него скальпель. Вытянув руку с зажатой в ней тлеющей сигаретой, медленно делает неглубокий надрез от запястья до середины локтя, будто бы разрезая пополам черный узор татуировок. Дождавшись выступивших капелек крови, поднимает на меня блестящий весельем взгляд, ухмыляется и демонстрирует порез.

      — Я ранен, доктор!  

     — Я не доктор, и ты это знаешь, — угрюмо напоминаю ему, больше всего на свете желая оказаться сейчас как можно дальше от этой очередной комнаты пыток.

      — Еще раз скажешь, что не доктор — пожалеешь. Я дал тебе возможность творить благие дела — пользуйся. Приступай к лечению!

      «Лечить» — означало подойти к нему на опасно близкое расстояние, почти вплотную. Может, издалека плеснуть на руку виски из бокала? А что, та же дезинфекция. И пусть не жалуется — уж чего-чего, а медицинских университетов не заканчивали.  

     — Чонгук, — делаю все же попытку вывести его на разговор, — пожалуйста, не надо так. Мы здесь случайные люди, вы заставляете на вас работать. Но мы все равно имеем право надеяться на нормальное человеческое обращение, без унижений, без…

      — Я истекаю кровью! — весело напоминает он.

      Видя мое колебание, достает из кармана пистолет и демонстративно кладет его рядом. Да чтоб тебя, чертов придурок!!! Ужасные воспоминания о массовом расстреле у озера заставляют все же с тяжелым сердцем взять пару ватных тампонов и бутылочку спирта. С опаской приближаюсь к мужчине, сидящему с протянутой в мою сторону порезанной рукой. Останавливаюсь на максимально возможном расстоянии, таком, чтобы только дотянуться до раны и, смочив тампон спиртом, прикладываю к порезу. Даже не дернулся, бровью не повел, лишь носом шумно втянул в себя резкий алкогольный запах. Промакиваю порез, и даже не сразу замечаю, как Чонгук начинает подтягивать руку все ближе к себе, заставляя меня тянуться за ним. Затяжка, и вот он, смеясь, выпускает мне чуть ли не в лицо струю дыма. Морщусь не от отвратительного запаха, а от не менее отвратительного смеха. Очень веселая игра, ты прав. Весело, хоть удавись.   

    Затушив сигарету о металлическую поверхность стола, протягивает руку и кладет ладонь мне на затылок, перебирая пальцами волосы. Дергаюсь, но стальная рука тут же сжимает шею. Пытаюсь освободиться и сиплым от волнения голосом прошу:    

   — Отпусти… Отпусти меня.   

    — Тихо, тихо… — его шипение становится все тише, а рука давит сильнее, заставляя меня наклоняться ниже, пока я от давления не припадаю перед ним на одно колено. Мое лицо оказывается прямо напротив ширинки, поэтому, вскрикнув, отталкиваю его от себя двумя руками и выворачиваюсь, вскакивая на ноги. Он начинает вставать, а я в панике пячусь назад, вглубь комнаты. Рукой задеваю стоящий на столе хромированный бикс с инструментами, и он с грохотом падает на пол. Идущий за мной Чонгук отпинывает его ногой в сторону. Подскочив, хватает за локоть и, развернув, давит на плечи, опрокидывая спиной на стол. Все, что там лежало, со звоном рассыпается по полу. Начинаю кричать, но Чонгук закрывает мне рот ладонью, не забывая второй рукой шарить под кофтой.    

   — Принимайте благодарность от пациента, доктор, — в лицо мне дышит отвратительная смесь мяты, табака и алкоголя.    

   Упираюсь в него двумя руками и, уж не знаю каким чудом, после нескольких попыток умудряюсь оттолкнуть его от себя. Тут же вскакиваю на ноги и несусь к двери, но на половине пути он хватает меня за волосы, сильно потянув назад. Развернув лицом к себе, толкает к стене, у которой стоял второй столик с оставленной бутылкой виски. Упираюсь в столешницу рукой, но неожиданно натыкаюсь на холодную сталь. У меня под ладонью — неосмотрительно оставленный им же самим пистолет. Ничего не соображая от ужаса и отвращения, вскидываю оружие, целясь стоящему в шаге от меня Чонгуку в грудь.       

— Отойди от двери.    

   Чонгук замер, оглядывая меня, затем пистолет. Мужчина тяжело и зло дышит, глаза сузились, окатив меня ледяным холодом. Кулаки опасно сжались, но вдруг плотно сведенные губы прорезает кривая ухмылка.      

 — Стреляй.     

  Он больной?! А если я и правда выстрелю? Вдруг, да смогу… Сердце колотится как бешеное, а рука дрожит от тяжести оружия и бьющего в кровь адреналина. В затянувшемся молчании стук моего сердца подобен грому.     

  — Ну же, давай, — подначивает он меня, делая полшага навстречу.  

     — Просто отойди от двери. Пожалуйста. Мы поговорим завтра, ладно?      

 — Нет.     

  Пистолет трясется еще сильнее, а меня прямо-таки парализует его стальной взгляд, калеными иглами вонзающийся в мозг. Я боюсь его до помрачения рассудка, но еще страшнее — показать свой страх.  

     Еще шаг, и вот уже черное дуло упирается ему в грудь, немного проминая собой мягкую ткань футболки. Внимательные глаза жадно шарят по моему лицу, он чуть ли не облизывается в предвкушении. Но, что странно, не делает попыток забрать оружие. И совершенно не боится. Думает, я не смогу? Он загнал меня в угол, выход из которого лишь один. Перевожу взгляд на две темные бусины пирсинга над бровью — лучше буду ловить их блеск, чем смотреть прямо в глаза. Палец ложится на спусковой крючок, а я перестаю дышать. Ощущение, что это все не по-настоящему, ведь я никогда в жизни еще не держала в руках пистолет. Легонько нажимаю на курок, зажмуриваю глаза и невольно сжимаясь в комок и… Ничего. Курок не нажимается. Вообще. Будто бы застыл — даже нажав сильнее, не могу продавить его. Что за…?! Ошарашенно смотрю на оружие в своей руке, не в силах осознать, что произошло. Чонгук, усмехнувшись, хватает меня за запястье и сильно сдавливает, заставляя вскрикнуть от боли и ослабить хватку, и тут же берет оружие. Рукой, обтянутой черной кожаной перчаткой без пальцев, поднимает пистолет до уровня моих глаз.      

 — Забыла снять с предохранителя, — с издевкой шепчет он мне, тут же с легким щелчком приподнимая вверх небольшой рычажок на ручке.       

— Потом — затвор, — резко опустив оружие дулом вниз, Чонгук умело передергивает затвор и приставляет пистолет к моему виску.

      — Вот теперь пуля в патроннике, и можно стрелять, — дуло давит на висок все сильнее. Сглатываю разъедающую горло горечь обиды и ужаса и закрываю полные слез глаза, готовясь к смерти. Ну надо же, как все нелепо закончится…  

     Но через несколько секунд холодная сталь начинает движение от виска к шее. Стиснув зубы, втягиваю плечи, ощущаю, как пистолет, обрисовав горящий холодом узор на шее, упирается в горло, заставляя меня приподнять голову. Катящиеся по щеке слезы изменяют направление, начиная течь по мочке уха.  

     — Пожалуйста, не надо… Убери его, — от мысли, что мне в шею упирается полностью заряженный, готовый к стрельбе пистолет, темнеет перед глазами.

      Не успеваю договорить, как Чонгук затыкает мне рот грубым поцелуем. Медленно, но настойчиво его язык обрисовывает контур губ, затем проникает все глубже, а огромное тело сильнее вдавливает в стену. Сквозь настойчивый поцелуй начинаю отчаянно стонать и протестующе трясти головой. Только убери оружие, убери!!! Чонгук, оторвавшись, наконец, смотрит мне в прямо в глаза.

      — Так тяжело дышишь, — грубая ладонь ложится на затылок, а пальцы вновь начинают перебирать волосы, — ты боишься?  

     Да, черт бы тебя побрал — боюсь, как никогда в жизни!!! Боюсь так, что хочется завизжать на всю Аляску. Страшно так, что в горле пересохло и оттуда не получается выдавить ни звука.       

— Убери пистолет, умоляю, убери…     

  Черное дуло медленно ползет по шее и ключицам вниз, до молнии, на которую застегнута моя кофта. Подцепив бегунок, Чонгук начинает расстегивать ее, но на середине отпускает и вкладывает между зубцов пистолет. Тянет его вниз, и вот уже хлипкая молния сама раскрывается до самого низа под тяжестью давящего на нее смертоносного металла. Я же от ужаса вжимаюсь в стену, пытаясь отодвинуться от скользящего пистолета, холод которого я чувствую даже сквозь футболку. Похоже, Чонгуку мало просто меня изнасиловать — ему нужно сделать это изощренно, в виде самим им придуманной нездоровой игры.   

    — Ладно, — вдруг кивает он, ставя пистолет на предохранитель и пряча его в карман. Рывком стягивает с меня кофту и кидает ее на пол, затем также избавляется от моей футболки и своей жилетки. Оглядев приподнятую тугим лифом грудь, шумно выдохнул и, закинув руки за спину, стащил через голову и свою футболку. В момент, когда он на секунду потерял контроль, скрытый под черной тканью, вновь пытаюсь сделать рывок в сторону, но он, будто заранее разгадав мой маневр, перегораживает путь собой. Футболка отброшена в сторону, и Чонгук, вновь придавив всем телом, шарит руками по груди, уткнувшись губами в шею.      

 Поскуливая от отвращения, извиваюсь всем телом, страдающим от его прикосновений как от ядовитых ожогов. Пытаюсь обеими руками оттолкнуть его от себя, яростно царапаю накачанные плечи ногтями, но он не обращает на это никакого внимания. Тогда пробую последнее, что могу сделать — поднимаю колено с твердым намерением ударить его в пах, но отличие в росте дает о себе знать — удар выходит слишком слабым. Тут же взвизгиваю от укуса в шею, за которым следует легкая пощечина. Жар его разгоряченной кожи обжигает меня как огнем, а настырные бесцеремонные руки, жадно скользящие по всему телу, заставляют дергаться все сильнее в жалких попытках избежать грубых ласк. Вновь, как и утром, он хватает меня за подбородок и, сдавив, выдыхает в лицо:     

  — Будешь послушной — тебе понравится. Не будешь — сделаю очень больно. Я умею.

      — Я не хочу… не надо, — но он не слышит меня, и уже через секунду раздается звук расстегиваемых джинс.    

   — Бред. Все этого хотят… — и, оглянувшись, добавляет, — на столе будет удобно.    

   Он уже запустил руки мне в трусики, начиная поглаживать там, как где-то вдалеке раздались громкие крики и звуки шагов.      

 — Чонгук, Чонгук, мать твою, куда пропал? — судя по голосу и плохо выговариваемым фразам, Тэхен еле стоял на ногах, — если хочешь получить свою долю — пошли считать проценты! А потом — блэк-джек! Я отыграю всю твою часть, еще должен останешься! Слышишь, ты? Где ты там?     

  Чонгук резко затыкает мне рот ладонью, тяжело дыша на ухо. Грудь мужчины бурно вздымается, а ладонь давит на лицо все сильнее. Видно было, что он очень разозлен. Мотаю головой в попытках закричать, в надежде, что Тэхен услышит меня, но Чонгук ухитряется перекрыть мне ладонью еще и нос.    

   — Заткнись, поняла?   

    Начинаю задыхаться, поэтому быстро киваю. Чонгук убирает руку от носа, продолжая зажимать рот, а я судорожно пытаюсь отдышаться.     

  — Чонгук!!! — пинок ногой в дверь, — я знаю, что ты там! Бери спирт, как и обещал, и выметайся оттуда! Или уже, сволочь, один нажрался? Я не уйду, мать твою!  

     Дверь начинает сотрясаться от ударов ногой, вместе с голосом Тэхена становятся слышны голоса еще нескольких мужчин. Коридор заполнили хохот, маты и советы прострелить замок из пистолета.

      Чонгук, сквозь зубы выдав непечатную фразу, резко убирает руки, а я чуть не падаю от неожиданности. За секунду он поднимает с пола футболку, натягивает ее и, полоснув по мне злым взглядом, идет к выходу. Отперев дверь, орет на весь коридор:   

    — Заебали, суки! Нет здесь спирта. Пошли все вниз! Вон, я сказал!  

     — Ты чего там делал? Медсестричку новую строил? И как она, дает, не ломается?   

    Слава богу, на этом моменте он захлопнул за собой дверь.   

    Голоса и шаги уже давно стихли, а я все не могу заставить себя выйти из угла. С трудом натянув на себя дрожащими руками футболку, стучу зубами, повторяя про себя одну и ту же фразу, давно уже превратившуюся в потерявшую смысл скороговорку: «Надо бежать отсюда, надо бежать. Господи, помоги нам». Понимаю, что нужно уходить из кабинета, ведь Чонгук в любой момент может вернуться, и также понимаю, что уходить особо и некуда — он найдет меня в любой точке здания. Выхода из которого нет.