Я позвонил ему через десять минут после окончания уроков, но трубку он, конечно, не взял. То ли показывал мне свою гордость, то ли снова умышленно нарывался. Что ж, времени для развлечений с ним у меня сегодня было предостаточно, хотя от знакомых и поступила пара заманчивых предложений на вечер, которые всё-таки пришлось принять. Я же с момента знакомства с этим фриканутым даже отвлёкся от каждодневных великих дел, а подобное воздержание не шло мне на пользу. Слишком много в голову лезло правильных мыслей.

Так как его куртка осталась висеть в раздевалке, само собой, он задержался в школе, а не слинял раньше времени. Только вариантов, которые мне следовало проверить, здесь было всего два. Сначала я поднялся на второй этаж и заглянул в кабинет физики, где у его класса проходил последний урок. Заполнявшая журнал престарелая учительница, которую я даже ни разу и не доставал, глянула на меня из-под толстых очков настороженно, а потом встала, выставив грудь вперёд и приняв какой-то нелепый оборонительный вид. Я только усмехнулся.

– Настасья Алексеевна, а Дубровин Александр сегодня в классе был?

Тон у меня хоть и сочился вежливостью, но лицо я держал каменным, даже угрожающе хрустнул шеей, будто готовился к очередным разборкам. Она только всплеснула руками и засеменила к окошку, не спуская с меня глаз.

– Был! Конечно, был! Но завуч разрешил ему с половины урока уйти на репетицию в актовый зал!

Вот это новость! То, что надо. Я уж думал снова наведаться в кабинет музыки, но у них сегодня, очевидно, был более масштабный прогон этого конкурса талантов.

– Гроссман, только посмейте мальчика тронуть! У него такой дар! И учится он куда лучше вас! И ведёт себя, как ангел! Если тронете его, я тут же директору сообщу! – вдруг включила грозный тон старушка, видимо, осознав, что своей откровенностью только что подставила одного из любимчиков всего педсостава нашей школы.

– Ну-ну, – я даже присвистнул, поворачиваясь на каблуках и выходя в коридор.

Много же у этого уродца защитников нашлось. Юное дарование! Прекрасный ученик! Ах, ещё и нимб над головой сияет! Только вот я его лично не видел, когда трепал этого ненормального по его же воле.

Актовый зал находился этажом выше и представлял собой симпатичное помещение с большой сценой, двадцатью рядами обитых бордовым велюром кресел и огромными окнами, занавешенными такого же цвета тяжёлыми портьерами. Между тремя секторами кресел были расстелены длинные бежево-золотистые дорожки, которые тянулись от двух входов в зал прямиком к сцене. Идя по одной из них, я чувствовал себя главным героем этого мероприятия, лауреатом премии «Маргинал года», ведь участники, скучковавшиеся на первом ряду, проводили меня удивлёнными и напряжёнными взглядами.

К величайшему общему облегчению сел я поодаль, в центральном секторе восьмого ряда, и притаился с напускным безразличием кота, который раньше времени не хотел распугать стайку мышей.

Участников и правда было всего десять, и один из них, свободно сидевший бочком на второй ступеньке лестницы, ведущей на сцену, мельком глянул на меня и «миленько» ухмыльнулся, сжимая в длинных пальцах лежавшую на коленях флейту. Среди учеников на почётном месте, прямо перед сценой восседал учитель музыки, и, что нетривиально, в нашей школе это был интеллигентный мужчина средних лет, качественно владеющий не только теорией, но и одинаково хорошо играющий на всех оркестровых инструментах. Сам я только об этом слышал, но, смотря на то, с каким энтузиазмом он раздавал рекомендации направо-налево, слухам я мог смело верить. Звали же учителя просто: Иван Иванович. Вот и всё. Ему бы в консерватории преподавать с такими навыками, а он здесь прозябал, раскрывая таланты у учеников средней и старшей школы.

Когда я только вошёл в зал, на сцене, прилипнув взглядом к нотной тетради, на стоящем у самого края фортепиано играла очкастая пухлая девчонка. Неплохо так, кстати, играла, но и не профессионально. Хотя, винить кого-то из собравшихся в отсутствии блестящих навыков было глупо, да и она явно волновалась, но удовольствия от её выступления я совсем не получил. Когда произведение подошло к концу, и учитель тоже объективно высказал несколько «фи» в адрес неидеальной игры, девчонка и вовсе расплакалась, утирая глаза и нос рукавами белой блузки. И правильно! Нефиг подпитывать ложные надежды. Все разочарования должны постигать нас ещё в детстве, чтобы мы могли пережить их с ещё пластичной нервной системой, извлечь урок, набраться опыта, а потом окрепнуть и дать жару! Ну или вырасти психически неуравновешенными изгоями, кем я, например, и являлся.

Короче говоря, пока несколько подружек успокаивали это дитя, я прошёлся взглядом по остальным конкурсантам, оценивая их.

Не то что бы я придавал особое значение возрасту или внешности, но в человеке меня всегда должно было что-то зацепить, не просто удержать на нём мой взгляд, а захватить моё внимание целиком. Нелепая причёска, не совсем адекватное выражение лица и поведение, одежда из ряда вон выходящая ­– это внешнее, немаловажное, но было и то, что пробиралось из самой сердцевины человека и торкало с утроенной силой. На секунду выпав из реальности, я удивлённо уставился на моего фрика, будто видел его впервые, и впервые мои мысли так соответствовали тому, что я в нём увидел. Он единственный в этой группке людей был тем, кто удерживал меня абсолютно всем. Он был целиком слит из этих самых исключений, нестыковок, особенностей, и, по сути, только его я выделял и только его раз за разом окидывал взглядом с неослабевающим интересом. Вот почему док вчера уверенно сказал, что я уже испытал двойственное чувство: отвращение и злость с одной стороны и очарованность – с другой, они тяжело укладывались в моём рассудке и заставляли бороться, искать объяснение, показывая меня слабым и зависимым от тех, кто поможет разобраться.

Чёрт. Вот ведь загнул. Начитался вчера умных книжек.

Непроизвольно я уткнулся лицом в ладони, пряча собственные глаза от этого оружия моего личного поражения, и просидел так несколько минут, пока какое-то дарование весьма сносно играло на скрипке. Началась игра, правда, неуверенно, да и в середину вклинилась пара заминок, однако в целом всё было очень достойно. В конце я даже взглянул на исполнителя: девушка, вся такая лёгкая, белокожая, с копной светло-русых волос и в идеально сидящем на её изящной фигуре бежевом платье. В общем, она была очень хороша собой и талантлива, но чтобы за такой приударить, мне стоило надолго надеть маску джентльмена, от чего меня воротило. Я, конечно, способен уважать женщин и вести себя с ними галантно, но меняться лишь для того, чтобы соответствовать такому ангелочку, выполнять все прихоти и медленно тонуть в розовых соплях, я просто не мог. Это казалось мне чем-то неестественным. Хотелось найти ту, которой я мог открыться, показать, что временами я бываю бешеным, но потом сожалею об этом, временами я очень спокоен и миролюбив. Показать, что я не просто комок чистой агрессии, гора мышц и какое-никакое самодовольное красивое личико, а парень, который может ценить искренность, если встретит её на своём пути.

Тем временем Иван Иванович, вдохновенно взмахивая руками, объяснял девушке её ошибки, а она слушала его внимательно и серьёзно, кивая. Что ж, удачи, прекрасная леди. Возможно, я был не очень объективен, рассуждая о том, какая она в повседневной жизни, но всем своим существом чувствовал, что мне с ней не по пути.

Когда следующим на сцену поднялся низкий паренёк года на три меня младше, я занервничал, подумав, что уже мог пропустить выступление моего флейтиста. Хотя те, кто уже отыграл свой номер, обычно садились поодаль и просто наблюдали, а вот монстр вёл себя странно, на каждом выступлении сидя на лестнице, всего в метре от игравшего. Каждого он слушал очень сосредоточено и всегда с закрытыми глазами, так что как бы я ни хотел снова поймать на себе его взгляд, просто не мог. Он не соизволил посмотреть на меня даже между выступлениями других конкурсантов, будто погружаясь в дрёму, пока не слышал никакой музыки.

Паренёк тем временем очень бодро играл на странной гнусавой дудке, от звучания которой мне хотелось смеяться. Может, в идеале она не должна была звучать так комично, но его исполнение превращало мелодию в карикатуру на саму себя. И эта забавность, кстати, чертовски подходила и самому исполнителю – низенькому лохматому совершенно рыжему ребёнку, по-другому не скажешь. Я бы на такого даже руку не поднял, а это очень важный показатель моей уравновешенности.

Что ж, дальше было без казусов: технически неплохо и очень романтично отыграла девушка на виолончели, парень, кстати, наш сверстник – на фортепиано, и ещё один – на кларнете. И вот настал момент истины. Моё чудовище, распахнув чёрные дыры глаз, встало со ступенек и поднялось на сцену, прихватив по дороге высокую подставку для нотной тетради. В зал – ни на коллег, ни, тем более, на меня – он так и не посмотрел, просто повернулся к нам спиной, расставляя листы с вручную прописанными нотами, а затем, поднеся к разбитым мной губам флейту, начал.

Это была уже не та мелодия, которую я слышал позавчера. Другая, чуть более сложная и объёмная, глубокая, но тоже грустная. Наверное, флейта просто не могла звучать по-другому, навевая смутную печаль, даже если музыкант играл в мажоре. Точно, он ведь сказал, что не может выбрать из трёх произведений нужное, значит, это было вторым. Но даже если так, и он колебался, как мог этот монстр играть всё одинаково отлично? Другие делали уйму ошибок, заметных даже мне, а он играл так, словно каждое его движение было прописано заранее у него в мозгу, был чёткий алгоритм, как у машины. Длинные пальцы мерно накрывали собой подушечку каждого задействованного клапана, а спина, спрятанная под чёрным пиджаком, оставалась всё такой же ровной.

Слушая, я снова бессильно дрожал и сжимал повлажневшие ладони. Вот же псих. Почему на всех остальных я реагировал нормально, а на него не мог? Почему чувствовал, как под кожу мне заходит неведомо откуда взявшийся ток? Почему начинали ныть рёбра так, словно их тисками сжало? Ну, Александр. Ну, Дубровин. Что же ещё с тобой за такое сделать?

Опомнился я минут через пять, когда услышал, что преподаватель, явно не сделавший флейтисту ни одного замечания, что-то объяснял кружком собравшимся вокруг него конкурсантам.

– Второго декабря, в этом зале, – отрывочно услышал я. – Точное время скажу вам в следующий раз. Жюри будет состоять из преподавателей второй гимназии, мы всегда меняемся ради объективной оценки участников, так что меня с вами в этот день не будет. Ну, думаю, справитесь, вы молодцы, – он по-доброму засмеялся и потрепал по макушке того рыжего мальчишку, с важным видом полировавшего свою дудку рукавом. – Ну, а теперь, все по домам. Через неделю снова оценю ваши успехи!

– До свидания-я-я, – протянула толпа хором, и конкурсанты со скоростью урагана наперегонки понеслись по ковровым дорожкам на выход.

Да уж, как в школу идти, так все еле тащатся, а как домой – будто на ракете верхом. И только у меня всё по настроению.

– О, кто это такой почтил нас своим присутствием? – на удивление дружелюбно спросил приблизившийся ко мне препод, заметивший постороннего только сейчас, когда весь его учительский пыл поутих. – Музыкой интересуетесь, молодой человек?

Он точно не знал меня лично, да и косвенно, кажется, знаком не был. Уроки музыки закончились ещё до того, как я перевёлся в эту школу, а в такой вот художественной самодеятельности я и подавно участия не принимал. Может и зря, конечно. Какое-нибудь выступление с гитарой на школьном фестивале хоть и выглядело глуповато, но явно было не худшей вещью, которую я делал в жизни.

– Интересуюсь, – я встал и чисто по-мужски пожал ему руку, забыв, что он был одним из учителей. – А ещё друга жду.

– Друга? – он с наивным выражением лица оглянулся на затормозившего у него за спиной монстра и снова медленно перевёл взгляд на меня. – Александра?

Я не понял его удивления. Хотя, может, объяснение ему всё же и было, но я не настолько погрузился в личность чёрного чудовища, чтобы придавать этому много значения. Видимо, препод просто не мог представить моим другом тощего и мрачного, хотя и талантливого, шизика. Интересно, а был ли у него хоть один более-менее близкий приятель?

– Пошли, – Дубровин резко схватил меня за локоть, оттаскивая от преподавателя и, крикнув ему пару слов на прощание, потащил меня дальше, уже по пустому коридору.

Он вёл себя запальчиво, и мне даже захотелось понаблюдать, чем закончится весь этот порыв.

– Куда идём? – поинтересовался я, удивляясь, откуда в его тощем теле бралась такая необузданная энергия.

– Я тебя хотел в кабинет музыки позвать, но оказалось, что сегодня общая репетиция. Домой ехать долго, поэтому надо найти подходящее место...

Его сорвавшийся голос меня насторожил, в нём промелькнула какая-то болезненная нотка, нехарактерная для хладнокровного гада, с которым я познакомился. Когда он успешно затащил меня на верхний этаж, пришлось, наконец, взбрыкнуть и прояснить обстановку.

– Слышь, а словами сказать ты не можешь? Волочешь меня, будто так и надо. Куда идём-то?

– Там... здесь сейчас должно быть пусто, – запинаясь, невпопад быстро проговорил парень, что моментально повысило уровень моей тревожности.

– Эй, стоп! Стой, говорю! Ты чего опять хочешь? – хмуро спросил я, когда фрик уже увлёк меня в ближайшую спортивную раздевалку.

В контексте всей этой ситуации вообще могло показаться, что он жутко хотел со мной уединиться для каких-то бесстыдных действий, инициатором которых выступал именно он, а я был единственной жертвой озабоченного психа. Конечно, всё было куда прозаичней, но все его уже изученные мной замашки и без того могли ввести в ступор, поэтому сбрасывать со счетов и такие интересы монстра было рано.

Всё же затащив меня за дверь, он резко замер напротив ряда серых железных шкафчиков.

– Давай здесь.

Глядя на его лицо, я не понимал, что именно на нём видел: то ли просьбу, то ли решимость, то ли возбуждение. В любом случае, от этих резких скачков от безразличия до провокационной порочности мне сносило крышу.

– Я ведь играл, а ты слушал. Давай уже! – он требовательно потянул меня за плечо, будто наваливая на себя. – Ты слушал! Так будет честно!

– Вот ведь зараза! – вспылил я, отталкивая его руку. – Я вообще там случайно оказался! Если бы по своей воле не искал тебя, ничего бы не услышал! Хватит торговаться! Ты свою рожу-то видел? Хочешь ещё на неё добавить? Изврат хренов!

– Но мы же договорились!

Я готов был заскрежетать зубами от дурацкой безысходности. Нет, мне вовсе не было жалко ему наподдавать, иногда даже руки чесались это сделать, но временами включавшийся во мне хороший парень резонно задавал вопрос: а за что? У него и так с головой проблемы, а усугублять их черепно-мозговой травмой даже мне не хотелось.

– Олег!

– Да что с тобой не так?! – наконец взбесился я. – Почему ты изводишь меня?! Ты ненормальный!

– Ты тоже ненормальный! – полыхнув безумным взглядом, выкрикнул он.

Вот и поговорили.

Он был похож на взъерошенного дикого кота, готового вцепиться когтями мне в лицо. Никогда не видел человека, который так горячо отстаивал своё право испытать физическую боль. Напротив, все принимали героический вид, отбивались, защищались. Почему он делал всё наоборот?

– Может, у меня и есть в запасе пара проблем, но общение с тобой их только усугубляет, – холодно заметил я, решив загасить его напор показным отсутствием эмоций и интереса. – Ты пагубно на меня влияешь, Дубровин.

Он усмехнулся и изогнул брови, которые, как я только сейчас заметил, были очень подвижными и активно участвовали в его мимике. Да что там брови! Я и мимику его наконец-то увидел, настоящую, не показную.

– Правда, что ли? Знаешь, о том, какой ты ублюдок, уже легенды ходят, так что не надо здесь невинно заявлять, что у тебя есть «пара проблем», а ночью ширяться и разбивать людям об головы бутылки. О, или это и есть твои мелкие недостатки? Правда? Действительно, твои проблемы и внимания не стоят! Клубы! Бухло! Наркота! Шлюхи! Драки! Ты... Ты ведь именно такая мразь! Так почему сейчас со мной такой лицемерный!

Он высказался и резко замолчал, дыша тяжело и сбивчиво. Сжал кулаки. Зажмурился. Ссутулился и разом стал как-то ниже, тоньше, бледнее. Наверное, это было бессилие, и я понимал его жесты, его выразительные движения, но не знал, как на них реагировать, а ещё странно боялся их, как чего-то неизведанного.

– Тебе, – его голос прозвучал тихо и хрипло, – жалко, что ли? Вечно торгуешься и не понимаешь, что к чему. Да и какая разница, это просто договор.

Я шумно выдохнул, теряя терпение.

– Почему мне начало казаться, что наш договор – дикость?

– Потому что слишком много думаешь, когда не нужно! От тебя только одного просят! Сделай со мной то же, что делаешь с другими, и всё!

– Да какого хрена ты говоришь мне, что делать! Это моё право решать, кому вмазать, а кому нет. А если так неймётся, мог бы и не ко мне обратиться. У нас полгорода может тебя обобрать, а потом избить до полусмерти, не жалея! Хочешь, покажу тебе пару переулков, где тебя ночью запросто за один косой взгляд грохнут? Хочешь?

– Хочу! – рявкнул он, строптиво вскинув подбородок, но тут же получил от меня мощную, прозвеневшую по всей раздевалке пощёчину.

Нет, звереть я не начал, только вскипел и чувствовал адское раздражение. Пока монстр был в ступоре, я, недолго думая, хлестнул его и по правой щеке, от чего на его белой коже моментально вспыхнуло красное пятно. Видимо, боль его немного отрезвила и... он расценил мой удар как снисхождение, поэтому смотрел теперь мягче, затаив дыхание и ожидая продолжения.

Моя ярость перекрывалась усталостью, какой-то эмоциональной измотанностью. Он одним своим видом высасывал из меня последнюю доброту. И перед этим человеком мне захотелось показать свою адекватность? Зачем? Он о ней не просил. Хватит пытаться понять его. Хватит.

– Какой же ты, мать твою, жалкий, – выплюнул я, смотря на него с нескрываемым отвращением. – Сегодня обойдёшься без награды, терпи. Нечего было истерики устраивать. Ну, а в следующий раз, – я, зловеще ухмыльнувшись, намотал его волосы на кулак и рванул их назад, поднимая его лицо и всматриваясь в глубину огромных чёрных зрачков, – готовься, Дубровин, добрым я больше не буду.