Остаток недели и почти всю следующую я с утроенным энтузиазмом предавался моему личному безумию. Вернулся в свою компанию, колею, стихию. Ураганом пронёсся по улицам, разбивая зарвавшимся морды, осушил половину бара, под градусом устроил идиотское испытание для одного парнишки, заявившего, что хочет быть на моей стороне, и пускай после этой затеи он плевался собственной кровью, но справился неплохо. Итого в «банде» нас стало семь: я, Лёха, Ярик и Егор с нашей параллели, Андрей и Жека с района, Матвей – новенький, подкативший к нам в клубе. Семь – счастливое число, мне оно понравилось.

С этой мыслью в четверг мы отправились на рокерскую тусовку, где подцепили трёх шикарных девочек, а вместе с ними и трёх их неудавшихся ухажёров, которые через пару минут уже валялись на полу, схватившись за животы и выплёвывая собственные зубы. После этого всё шло по моему любимому сценарию: тяжёлая музыка, дорогая выпивка, дешёвые услуги, которые оказывала мне возбуждённая брюнетка прямо на замызганном диванчике в углу зала. Яркий мерцающий свет, оглушительный шум, напряжение внизу живота, таблетка экстази на языке и пролитый в порыве на стол алкоголь. Лучшее, что могло случиться со мной в этот день, случилось.

От веселья я отходил почти всю пятницу, лишь под вечер собрался с духом и посвятил несколько часов ещё одному любимому делу. Поупражнялся у знакомого в тире, качественно израсходовав шесть обойм списанных патронов. Пистолет при моих заслугах мне никогда бы не продали, да я и не унывал, в любой драке используя подручные средства или собственные кулаки. Конечно, купить ствол можно было и нелегально, но понтануться лишний раз меня не тянуло. Он нужен слабакам, которые хотят припугнуть противника, не вступая с ним в прямой контакт. Хотя частенько можно было не использовать ни пистолет, ни кулаки: одной моей безумной рожи хватало, чтобы отсеять трусов от смельчаков. А когда рядом со мной оказывался Лёха, эффект удваивался, как и наш общий восторг от того, что потасовка будет знатной.

После тира ночная схема осталась прежней. И в субботу, и в воскресенье... Я не просыхал. Дома оказывался только к пяти часам утра, потом заваливался на кровать и только после полудня каким-то крошечным нетронутым химикатами кусочком мозга осознавал, что где-то там есть другая жизнь, школа, люди, возможности, мои сеансы с доком, на которые я дважды забил на этой неделе. Конечно, он звонил родителям, и однажды отец пытался тирадой коротких реплик внушить мне, что я свинья и урод, который не заслуживает даже в одной комнате сидеть с таким высококлассным специалистом, как мой психотерапевт. А ещё одним воздухом дышать и под одной крышей жить с такими «нормальными» людьми, которые появлялись дома не чаще трёх раз в неделю. И я не докапывался, где и с кем они были, как, впрочем, и они, даже когда за меня стабильно раз в квартал приходилось вносить залог, а потом утрясать оставшиеся проблемы и вопросы, обычно затыкая свидетелей, потерпевших и полицейских пачками денег или нарытой против участников процессов скандальной инфой. Последний год я «давал прикурить» отцу особенно разнообразно, не скупясь на выходки, и терпение у него заканчивалось.

«Ещё хоть одно серьёзное дело, и ты сядешь! Понял меня? Уже совершеннолетний, получишь по всей строгости!» – больше месяца висело в мессенджере, который он использовал исключительно для угроз. Однако меня всё же проняло, и в действительно криминальные дела я пока не впутывался, по большей части развлекаясь алкоголем, давалками и уличными драками с такими же отбросами, как и я. Неплохо ведь?

Лично меня всё устраивало. Я получал удовольствие. Остальные его не получали. Жизнь вообще несправедлива, кому-то симпатизирует больше, кому-то меньше.

Ещё одно нетипичное развлечение преданно ждало меня на территории школы, куда я иногда всё-таки заявлялся к последнему уроку с больной головой, перегаром и хреновым настроением. Мой монстр изменил тактику. Он никогда не подходил первым, даже глаза не поднимал, когда мы пересекались в коридоре, поэтому временами я мимоходом отвешивал ему подзатыльник, ставил подножку, толкал в ближайшую стену или с размаху опрокидывал на плиточный пол. Мне было всё равно, что это видят его и мои одноклассники, никто не торопился за него заступаться, приятелей у монстра не было и в помине. Он ведь не против физических унижений. А чем хуже моральные?

Когда мы оставались наедине, чаще в кабинете музыки, я был чинным слушателем, искренне наслаждающимся мелодией, которую он создавал своим дыханием. Я был внимательным, серьёзным и терпеливым, когда он отворачивался лицом к стене, сливался с музыкой и уносился мыслями очень далеко. Пожалуй, только в такие моменты он не думал о том, что после игры получит от меня своё «вознаграждение», а я рассматривал его с прежней очарованностью, хоть всей душой и ненавидел.

Ненавидел за то, что фактически он меня не принял, отверг. Я понял эту банальность внезапно, когда в очередной раз заперся с ним в пустом кабинете, вот так по привычке смотрел на его ровную спину, стянутую чёрным жилетом, на локоны тёмных волос на расправившихся плечах и на длинные тонкие пальцы, похожие на паучьи лапки. Снова думал, какой же он урод и псих, талантливый ублюдок и извращенец, снова таял и дрожал от тоскливых звуков флейты. Понял, что он отверг меня нормального, так же, как остальные, потому что ему было удобно использовать меня неадекватным, бешеным, психованным, не сожалеющим. Он получал от этого свою долгожданную боль. Родители получали раскрепощённость и свободу от полноценной семейной жизни. Мои приятели получали безбашенного вожака, который всегда мог организовать, развлечь и прикрыть в случае неприятностей. А что получал я, кроме этой музыки? Музыки, выменянной на светлый остаток меня самого?

Снова может показаться, что я прибедняюсь, ведь мне в мире действительно доступно больше благ, чем многим другим людям, и как же просто мне рассуждать о бедности духовной, когда я всегда сыт, одет и у меня есть крыша над головой, да ещё какая! Если бы я сидел на улице без гроша, на ум бы не шли размышления о вечном, о том, что я весь такой одинокий в мире безразличных людей, ведь вокруг меня были бы сотни тех, кого жизнь волочила по грязным дорогам так же, как меня. И вместе мы бы вряд ли находили время унывать, ведь надо было бы бороться, искать лучшую жизнь, врываться в неё, смеясь проблемам в лицо. А мне же... даже стараться не надо было.

Меня мучил вопрос о том, что лучше: быть одиноким, испорченным, зацикленным на себе богачом или неунывающим бедняком среди друзей? Неразрешимый вопрос. Однако я действительно не мог отказаться от легко достающихся мне удовольствий. Наверное, я просто на них подсел, привык до одурения, прикрываясь тем, что не нахожу в жизни ничьего искреннего участия. Видимо, поделом мне. Сам пошёл на поводу у пристрастий, связался не с теми людьми, сам загнал себя в угол.

– Ты просто закомплексованное дитя, – на одной из первых встреч сказал док, смеясь в бороду и рассматривая мою суровую морду, от этих слов ставшую ещё ужасней. – Только имея в голове постоянные мысли о своей неполноценности, мы стараемся создать себе другое лицо, новое, скрывающее истинное, которое было индивидуально и действительно красиво. Однако новое лицо и людей привлекает ему под стать.

– Я и так хорош и индивидуален! И с ребятами тусуюсь что надо!

– Само собой, – снова усмехнулся он, покачивая седой головой, – но как только ты найдёшь людей, с которыми можно не «тусоваться», а общаться и дружить, поймёшь разницу.

И почему же я удивился, что монстр так просто отверг меня? Почему? Серьёзно? А разве может нормальная дружба начинаться с бессмысленных насмешек и избиения? Если и так, то она должна быть настолько крепкой и безропотной, что мне такая близость с другими людьми и не снилась.

***

– Волнуешься перед завтрашним? – уверенно развалившись на его кресле, я нахально перебросил обе ноги через подлокотник и закурил прямо в закрытой комнате.

Естественно, он был возмущён и негативно относился к табачному дыму в своём доме, но сегодня просто молча и устало открыл форточку и вернулся на диван, где монотонно застирывал пару пятен крови на светлой линялой обивке. Угораздило меня снова разбить ему губу и слегка шибануть по носу. Кровища так и брызнула фонтаном, хотя на коже не осталось ни кровоподтёков, ни ссадин. Уже плюс, хотя бы стыдно перед людьми не будет. Хотя кому какая разница, если он завтра снова будет стоять спиной к зрительному залу.

– Лучше бы себя так старательно какой-нибудь мазью намазывал, умник.

Он на секунду замер с тряпкой и пятновыводителем в руках, но, проигнорировав реплику, решил ответить на вопрос:

– В чём смысл волноваться? Это всего лишь школьный конкурс. Банальщина.

– Ты сам говорил, что за школьным следует городской. Значит, есть от него профит, который надо получить. Здоровая конкуренция всегда создаёт напряжение. Нормальные люди обычно перед таким волнуются. Или тебе сразу нужно событие помасштабней? Какое, например? Экзамены? Поступление в универ? Выступление с оркестром? Свадьба? Участие в Олимпийских играх? Свой номер на Евровидении?

– Иди. Курить. На. Балкон, – проскрежетал монстр, пытаясь избавиться от моей доставучести.

По-хорошему, мне уже пора было уйти восвояси, но почему-то тело расслабилось, а язык развязался. Наверное, я продолжал бы болтать, даже если бы он совсем не реагировал или просто встал и ушёл в свою комнату.

– Знаю-знаю. Твоя тётушка снова тебя наругает. То есть пристыдит. Не поверит, что не по твоей вине тут накурено, и будет нотации читать, что с твоим-то талантищем да лёгкие убивать. А-та-та! Сам виноват, что не хочешь её со мной знакомить. Я бы во всём покаялся. Я же парень честный, врать никому не привык.

Вопреки моим «искренним» словам я затоптал носком пепел, упавший мимо выбранной мной в качестве пепельницы чашки, и сгрёб оставшиеся пылинки под кресло.

Тот факт, что Дубровин жил с родной тёткой всё-таки меня немного удивил. В жизни я ещё такого не встречал, только в книжках и фильмах, где все тётки поголовно были старыми мымрами, держали племянников в чёрном теле и нагло пользовались оставленным родителями ребёнку наследством. Конечно, я утрировал, но о семейной жизни монстра я узнал только два факта: он обитал в квартире своей родственницы, и эта дамочка его контролировала. Учитывая, что весь их быт выглядел весьма бюджетным, вопрос об оплате психотерапевта оставался открытым.

– Если я вас познакомлю, то между вами стопроцентно начнётся соревнование в крутости. Могу это гарантировать, потому что знаю, на что способны вы оба.

– Какие новости! Так ты считаешь меня круты-ы-ым? – протянул я, бросив уже начавший подгорать сигаретный фильтр в чашку, и уставился на мокрую белую рубашку, обтянувшую его тощую спину.

Всё верно, сегодня я снова устроил моему чудищу макание головой в воду, только на этот раз набрал целую ванну и не поскупился на тайминг экзекуции. Я заметил, что ему нравились всяческие варианты удушения, и назло Дубровину сделал их чем-то вроде поощрительной конфетки по особым случаям. Вот и сегодня, накануне его конкурса, я решил побаловать вкусы моего подопечного. Тем более, он по очереди сыграл мне все три произведения, чем усилил моё желание истязать его подольше. По лицу же он схлопотал сразу после перфоманса за едкий выпад в сторону моего внимания. Плохо его слушал, видите ли, вид у меня рассеянный. Не по твоей ли вине, чёртов паук?

– Хочу, чтобы завтра ты сыграл третью.

– Почему это? – он бросил на меня косой взгляд, слегка повернув голову.

– Потому что сам ты никогда не определишься, вот я тебе и помогаю.

– Ты слушаешь вполуха. Я и сам могу выбрать наугад.

Раньше мне казалось, что ему было до лампочки, насколько я погружаюсь в его музыку, лишь бы по факту выполненной части нашего договора ему удалось получить награду. Однако сегодня он дважды зацепился за моё участие в его репетициях, и это показалось мне странным. Может и правда хотел услышать мнение со стороны, а я как раз оказался под рукой?

– Да тут всё логично, между прочем. Первая мелодия – грустная, вторая – вообще трагическая, а третья, ну, обнадёживающая, что ли. Или ты хочешь слезу у жюри вышибить?

– Зачем?

– Именно, незачем. С твоим автоматизмом любая мелодия будет звучать идеально, но лучше вызвать у слушателей сентиментальный восторг, а не грусть, такое воспринимается легче.

– Красиво говоришь.

Да, я обещал ему, что пощады не будет, да, с каждой нашей встречей он выглядел всё хуже, но упрямо не отступал, а я упрямо пытался получать от этого удовольствие, одновременно барахтаясь в каком-то болоте незнакомого мне чувства.

Я вперился взглядом в его спину, не понимая, с какой стати сегодня так жадно рассматривал его выпирающие под мокрой тканью лопатки и позвоночник. На ум приходили объяснения, которые меня не устраивали.

С одной стороны, я в очередной раз любовался результатами моего над ним доминирования, что, несмотря на мои оправдания, будоражило не на шутку. То, как он с отчаяньем цеплялся пальцами за края ванны, скрежетал по ней ломкими ногтями, как хватал ртом воздух, распахивая посиневшие от удушья губы, каждый раз, когда я отпускал его загривок, было незабываемым зрелищем, которое опухолью захватывало весь мой мозг.

С другой стороны, меня влекло его хрупкое уродство, его личная ломаность. Она будто показывала, насколько красота пуста и нелепа и всегда уступает несовершенству. В каждом человеке я искал изъян, который меня притягивал, но найдя того, в ком этих помарок оказалось слишком много, я растерялся.

– Хочешь ещё?

Закинув ногу на ногу, я сел в кресле прямо и сосредоточился на реакции Дубровина. Забавно было наблюдать, как резко, всего за секунду, он сжался и обратил на меня совершенно глухой отсутствующий взгляд.

«Нет, не хочу», – говорили его глаза и вмиг задрожавшее тело.

– Да, – почти без промедлений произнёс он разбитым ртом.

– Чудно, сними-ка рубашку. Как раз хочу кое-что проверить. Тебе должно понравиться.

Следить за его трясущимися пальцами, перебирающими пуговицы, было ещё соблазнительней, чем за одной невинной девчонкой, которую я однажды развёл на кое-что порочное. Помню, она жутко стеснялась, теребя застёжки на кофточке, расстёгивала их по одной, краснея, очень медленно, но на то она и девчонка, ей было что терять. А этому...

– Что ты копаешься? Помочь тебе, что ли? – нетерпеливо рявкнул я, ища в своей сумке провод от зарядного устройства.

– Н-не надо, – тихо ответил он и, увидев, что именно я извлёк из сумки, замер со снятой рубашкой в руках. – Это ещё зачем?

– О, хотел попробовать отхлестать тебя таким, – с завидным энтузиазмом доложил я, ощупывая жёсткий провод миллиметров пять толщиной. – Где-то слышал, что это достаточно больно. Хочешь?

Моя призывно растянутая в руках прорезиненная петелька и улыбка на миллион подействовали на него не так, как мне хотелось.

– Может... в следующий раз? Завтра или...

– Быстро же ты спасовал. Мы же даже ещё не попробовали, – нетерпеливо перебил я, вставая с кресла.

Честно говоря, я преследовал две цели, первая из которых была почти достигнута. Я понял, что, когда сам начинал проявлять инициативу, он боялся потерять контроль над процессом и попросту отхватить лишнего. Правда, это как-то касалось его эмоций, а не физической стороны вопроса. Очевидно, когда он сам просил себя ударить, внутренне всегда был готов к боли и временно подавлял себя, принимая её. Когда же я начинал хозяйничать, подготовиться он не успевал, поэтому нервничал, как сейчас.

Цепкие пальцы, привыкшие к автоматизму и точным движениям, мелко подрагивали, а его взгляд только слегка мазнул по моему лицу и начал шарить по стене и старым шкафам за моей спиной. Я застал его врасплох.

Второй же целью было удовлетворение моего любопытства.

– И всё-таки... Давай попробуем?

Он опустил голову, смотря на старый ковёр под босыми ступнями. Из его рук выскользнула мокрая рубашка.

– Повернись ко мне спиной. Можешь опереться о стену.

Шумно выдохнув, он подчинился.

Не могу сказать, сколько времени я просто пялился на его голую спину, рассматривая выпирающую сквозь белую кожу цепь позвонков, крылья лопаток, симметричные дуги рёбер и резкий излом на тонкой шее, но мне стало мало этого любования.

Как я додумался вот так к нему прикоснуться? Раскрытой ладонью медленно провести от самых локонов волос до поясницы, чувствуя, как он вздрагивает и напрягается, явно не понимая этого порыва. Его тонкая, гладкая, охладившаяся под мокрой одеждой кожа каждой клеточкой впитывала моё горячее прикосновение. Каково ему? Неужели неприятно? Разве не это должно нравиться нормальному человеку?

– Давай быстрее, – холодно произнёс он, дёрнув правым плечом, будто отгоняя мою руку.

Лбом фрик упёрся в стену, свои руки согнул в локтях и расставил пошире. Сжался, собрался, приготовился.

– Как скажешь. Думаю, хватит десяти ударов. Хочешь, будем считать вместе?

– Всё равно, – хрипло рыкнул парень, и я представил, как он заранее сжимает зубы. – Шевелись давай.

Назло ему я выдержал приличную паузу, ничего не говоря и только исподтишка наблюдая за тем, как у него на кистях перетекали напряжённые сухожилия, а его бока подрагивали от частого дыхания, сдержать которое он не мог. Но вот, стоило ему немного расслабиться и даже удивиться моему промедлению, как я, улыбнувшись его наивности, бесшумно замахнулся.

– Один.

Хлестнул не изо всех сил, чтобы насладиться первым испугом, а не болью.

– Два.

Он промолчал, ещё не распробовав.

– Три. Четыре. Пять.

Эти удары подряд были куда эффективней. Он вздрагивал и коротко вскрикивал, хоть старательно и пытался подавить в себе эти реакции загнанной в угол жертвы.

На коже, к которой я только что прикасался с такой странной неподдельной нежностью, загорались красные уродливые полосы, косо пересекавшие друг друга. Через секунды они набирали яркость, а кожа разбухала, превращая их в широкие болезненные дорожки.

Ненадолго я замер, придирчиво рассматривая его спину, будто был экспертом перед испорченным чьей-то мазнёй идеальным холстом. Как же мне не нравилось то, что я видел, и как бесило то, что я снова начинал чувствовать азарт, но надо было закончить.

Он вздрагивал, дышал надрывно и упрямо молчал.

– Эх, Саша-Сашенька, мог бы уже попросить остановиться, – я хмыкнул, снова натягивая жёсткую петлю. – Шесть-семь-восемь-девять-десять!

Отсчитал нараспев, почти не слыша своего голоса за свистом воздуха, который резал провод. Парень почти прирос к стене, инстинктивно всё-таки пытаясь увильнуть от удара и с каждым разом всё больше прогибаясь в пояснице и сводя лопатки. Когда я закончил счёт, и моё спонтанное орудие пыток опустилось в напряжённой кисти, он медленно сполз на пол, обвив своё настрадавшееся тело длинными руками. Всего лишь жест, который можно истолковать по-разному, но я видел, как он жалел себя, даже того не понимая. Каждый его жест имел смысл, каждое его слово и каждый взгляд. И как же я чертовски к ним пристрастился, если с такой жадностью всматривался в каждую его порочную черту.

– Вроде бы неплохо, правда? Мы вышли на новый уровень, приятель, – я смотал провод и отвернулся, стараясь не смотреть на его исполосованную спину. – Если привыкнешь, умножим количество на два.

– Да, привыкну.

От его голоса мне стало не по себе. Сейчас он был действительно страшным – каким-то абсолютно ничьим и ничего не выражающим. Будто даже не принадлежал человеку, тем более, тому, над которым минуту назад издевались. Как можно так крепко держать всё в себе, не показывая обиду даже голосом? Или... именно эта его пустота была тем самым ответом, который я искал?

Я медленно обернулся. Он, наконец, осторожно поднялся на ноги и, согнувшись, опёрся о диван, дыша уже чуть спокойней. Вид у него был немного растерянный.

– Ты... придёшь завтра?

– На конкурс? – удивлённо уточнил я, параллельно размышляя, что будь я на его месте, не особо хотел бы видеть в зале человека, который меня систематически избивал.

– Да, на конкурс.

Он подобрал с пола свою рубашку и с подрагивающим от боли лицом попытался набросить её себе на плечи.

– Если найду время и будет подходящее настроение, – уклончиво бросил я, хотя давно решил, что приду, независимо от желания Дубровина.

Сделаю это незаметно. Потому что даже в голове не укладывалось, что, во-первых, я буду сидеть в толпе замороченных любителей симфонического оркестра, во-вторых, буду присутствовать, по сути, для поддержки некоего участника, с которым мы и друзьями-то не были. Короче, в моем представлении это выглядело полнейшим бредом.

– Хорошо, – он кивнул и медленно, шаркая босыми ступнями по ковру, побрёл в коридор.

А когда я понял, куда он ушёл, меня переклинило. Не знаю, дело ли в отсутствии у меня гениального музыкального слуха или просто в обилии заглушающих всё вокруг мыслей, но я банально не услышал, как в прихожей щёлкнуло несколько замков входной двери, явно открытой чужой рукой. И если домой как раз вернулась та самая тётушка, о которой я пару раз слышал, то какая же, на хрен, ей откроется удивительная картина! Её мокрый, избитый, полуодетый племянничек, прокуренная комната, застиранный диван и я вдобавок, собственной персоной. Какое раздолье для чужой богатой фантазии! Давно меня так беспощадно не жалил стыд.

– С-саш! – потерянно позвал я, схватил свою сумку и, выглянув в коридор в надежде быстро надеть свой шмот и ретироваться, всё-таки столкнулся с ней лицом к лицу и... довольно глупо ойкнул.

Всё как я и представлял: суровый изучающий взгляд из-под интеллигентных металлических очков, проницательные тёмные глаза, хмурая косая улыбка, играющая на подкрашенных губах и скептически приподнятая тонкая бровь. Единственным исключением оказалось лишь то, что на вид этой даме было не больше лет тридцати, и я моментально нашёл её весьма и весьма привлекательной.

Вообще сочетание плескавшегося в её глазах незаурядного интеллекта и внешней красоты вогнало меня в дикий ужас. Пожалуй, даже мужские инстинкты были против того, чтобы признавать это сочетание законным.

– Здрасьте, – единственным словом подчеркнул свою убогость я и чуть не отшатнулся, когда эта девушка резко придвинулась ближе, втягивая точёным носиком исходивший от меня запах.

За её спиной я увидел ухмылку моего фриканутого приятеля, явственно говорившую: «Хотел с ней познакомиться? Вот, получите – распишитесь».

– Добрый вечер, – недобро улыбнулась она, отстраняясь, и если бы взглядом могли убивать, то я бы уже лежал на полу в луже крови.

– Яна, а это Олег, он мне помогает... с музыкой.

Помогаю с музыкой? Ещё бы сказал, что я тут бальными танцами с ним занимаюсь.

– Не замечала, что ты без помощника не справляешься, – низким голосом ответила Яна, переведя проницательный взгляд на своего племянника, который, к моей радости, хотя бы рубашку успел застегнуть повыше. – Рада, что сегодня застала Вас, Олег, – взгляд вернулся к моей отупевшей от недоброго предчувствия персоне. – Останьтесь на ужин, я настаиваю.

– Ах, я бы рад, но как раз собирался убе... уходить, – шаблонно обронил я, обходя её бочком, потому что это приглашение звучало так, будто готовить на ужин она собралась именно меня.

– Чудно, в таком случае заходите к нам ещё, – с неправдоподобным дружелюбием кивнула она, помахав на прощание тонкой ручкой, и занялась парой принесённых ей же из супермаркета пакетов.

Перехватив насмешливый взгляд Дубровина, я незаметно для тётушки показал ему кулак, а потом помахал своим телефоном, намекая, что свяжусь с ним позже.