Отец грузит меня работой, и я совсем не возражаю.

Раньше я был лентяем и делал бо́льшую часть вещей с неохотой. Затем случилось то, что случилось, я примерно на год совсем выпал из этой реальности, а потом на ноги меня поставила именно работа. Я заполнил ею всю голову и тело.

Понедельник по пятницу я провожу в аптеке.
К концу недели выдыхаюсь, как каторжник, но по выходным работает моя сменщица, и мне можно выспаться.

В пятницу вечером я всегда закрываюсь на час раньше, покупаю упаковку пива в круглосуточном ларьке, там же ем лапшу и иду в парк. Сижу на лавке, наблюдая за людьми.

Я там много друзей завел: вечерами пятницы в твою жизнь внедряется полно народу, главное, не ставить на них, а просто пользоваться моментом. Так я привык думать.

Сегодня я устал больше обычного. Всю неделю меня атаковали мысли о парне, называющем машину по имени. Я плохо спал и всё время его проклинал. Я так долго учился отгораживаться от него в мыслях, и вот опять приходится учиться заново.

Я уже сыт по горло.
Мне себя даже жалко.

Я часто пропадаю в тренажерном зале, дружу с головой, неплохо лажу с людьми, строю из себя всем довольного мальчика из богатой семьи, пригревшей задницу на рынке фармацевтической промышленности, а на деле у меня внутри целая карантинная зона, и всех знаний о лекарственных препаратах мне ни хрена не достаточно, чтобы найти хотя бы одно, способное избавить меня от тоски.

Когда это закончится, черт возьми.

Через три года мне уже тридцать. Отец знает, что я и кто я, так что забил на внуков и все эти консерваторские лекции, но я чувствую, что он понимает, что со мной что-то не так. То есть всё еще что-то не так.

Он пытается со мной говорить. Раз в месяц приглашает в ресторан, и мы общаемся. Мама тоже с нами. Она к моей ориентации не так благосклонна, как отец, но мы научились обходить этот вопрос стороной. Правда, с переменным успехом.

«Эти твои заморочки».
Так она обобщает, если дело доходит до темы моих отношений. Но на самом деле у нее всё сводится к идее «я должна нянчить внуков». Ее только они и волнуют. Это маразм какой-то, потому что почти каждый ужин всегда сводится к тому, что она помалкивает до поры до времени, а потом выдает что-нибудь вроде: «а нельзя кого-нибудь найти и хотя бы ребенка завести?».

Кого-нибудь найти.

«У тебя же был какой-то мальчик, когда ты учился в университете, он же такой же, как ты? Сколько ему? Почему бы вам с ним не подумать о том, чтобы...».

Моя мама не относится к числу умных женщин, и это не потому, что она смолоду купалась в папиных богатствах и никогда не работала. Я знаю несколько подобных женщин, что способны выиграть войну, пока им делают маникюр. Моя мать просто предпочитает думать, что войн нет, а политики кричат в ток-шоу, потому что так прописано в сценарии. У нее удивительные взгляд на мир. Проще говоря, она в розовых очках. С папой они разные, как слова «антоним» и «синоним». Она оптимистка до безобразия, а отец до того реалист, что имеет квалификацию пессимиста. Его любимая фраза гласит, что «река течёт на север». Она о том, что всегда нужно мыслить рационально, без слепой надежды. Уж не знаю, почему он вкладывает этот смысл в подобную фразу, но когда он ее произносит, мама всегда машет рукой и заявляет, «что реки текут сверху вниз». То есть необязательно всегда на север. Папа с ней не спорит.
В ее розовых очках можно изменить течение любой реки. Найти кого-нибудь и усыновить ребенка.

Я даже не берусь объяснять ей, насколько это непростое дело - кого-нибудь найти и уж тем более довериться и впустить.

Наконец, как ей объяснить, что у меня сердце пробито насквозь, и поверх только казенные пластыри, которые я клею изо дня в день.

Твою мать. Когда я думаю об этом, хочется напиться. Кто знал, что я такой ранимый? Что таким бедолагам, как я, вообще противопоказаны сильные чувства. Какого хрена в инструкции к этой жизни есть пункты о том, что не стоит совать пальцы в розетку и пить залпом уксус, но нет ни слова о том, что людям со слабым сердцем не рекомендуется влюбляться.

Мне приходит всё это в голову, пока я вчитываюсь в инструкцию нового препарата, доставленного вчера вечером.

Меня прерывает очередной покупатель, диагноз которого я постановил, едва он открывает дверь и чихает, избавляясь от пятидесяти процентов жидкости, собранной в районе его носа.
Его знобит, и он жалуется на то, что послезавтра в рейс, и позарез нужно быть здоровым, как Аквамен. Я продаю ему стандартный набор борьбы с простудой, и когда он покидает аптеку, у меня вибрирует телефон; это незнакомый номер, но я всё равно отвечаю.

- Чон Чонгук? - спрашивает мужской голос.

- Возможно, да, а возможно, нет. С кем я говорю?

- Ли Богум.

- И чем могу помочь, Ли Богум?

- Мне необходимо с тобой поговорить.

- Уже на «ты», здорово.

- Я узнал тебя ещё на парковке.

И он делает паузу. Ждёт, когда я начну задавать наводящие вопросы.
Секунды вполне достаточно, чтобы я сообразил, с кем говорю.
Мне кажется, где-то на периферии сознания я понял это, как только услышал его голос. Настороженный и очень серьезный, но по-прежнему деловитый. По-деловому сдержанный и по-деловому серьезный. Как будто мы две враждебные стороны в чертовой комнате для переговоров.

Ли Богум.
Отвратительное имя.

Я вспоминаю, как он смотрел на меня, пока пожимал руку неделю назад, и задаю необходимый вопрос:

- И откуда?

- Я видел твои фотографии в его телефоне.

Тэхён всё ещё хранит наши снимки? Удивление щекочет мне нервы, но я выгляжу и стараюсь говорить, как герой Джоша Хартнетта в «Счастливом числе Слевина» - типа, меня ничем не пронять:

- И?

- Я запомнил твоё лицо.

- Прости, но что именно мы сейчас обсуждаем? Я уже нить потерял.

- У вас было что-нибудь в тот день?

Образ героя фильма приземляется на серые плиты аптеки с характерным звуком разбитого стекла.

Это причина, по которой этот человек мне позвонил?

Хочется усмехнуться или позлорадствовать, но я не в состоянии. Мы с этим парнем, наверняка, одетом в блестящие ботинки и с идеальными стрелками на брюках, разные, как тропики и Сахара, но из-за этой фразы я вдруг начинаю видеть в нем себя. Понимать.
Возможно, у него тоже есть своеобразный опыт, побудивший добыть телефон человека, с которым он видел своего парня неделю назад.

- Ничего не было. - говорю. - Я просто довёз его до города.

- Я знаю, что вы когда-то встречались. - заявляет он.

- Молодец.

- Он вчера напился и проговорился.

У Тэхёна метаболизм Стива Роджерса: алкоголь может лишь вывернуть его наизнанку, опустошая желудок.
Мы экспериментировали.

Я облачаю эти мысли в одну фразу и произношу ее:

- Тэхёна не берет алкоголь.

Но Богум игнорирует:

- Сколько вы были вместе?

- Он же, вроде, обо всем тебе рассказал.

- Если бы он рассказал мне всё, что меня интересовало, я бы у тебя не спрашивал.

Я никому не говорил о том, что между нами произошло. Ни друзьям, ни отцу с матерью.
Почему я должен рассказывать это ему? Незнакомцу, которого я совсем не знаю.

Я думаю об этом ровно секунду, и её вполне хватает, чтобы осознать, что на другом конце линии человек, с которым у меня гораздо больше общего, чем с какой-то частью моих друзей.

Мы с ним любим одного и того же человека.

Если он, конечно, его любит.
Потому что я понятия не имею, как любовь выглядит у других. Им тоже больно дышать и тяжело спать?

Я знаю только одно: он не любит его так же, как я.

Да.
Я до сих пор люблю его до изнеможения, до чертового ядра сознания и самого центра сердца, которое сидит в глубине моего тела незримой совокупностью частиц, собранных со всей галактики. Это так же очевидно, как то, что моему телу нужен кислород, чтобы не умереть.
Как правило, я это себе не говорю уже три года, никогда не произношу вслух, потому что это заезженная истина по типу тех, которые гласят, что земля круглая.
Мне уже даже не интересно это слушать, слишком тривиально и предсказуемо.

Но сейчас хочется закричать об этом так громко, чтобы связь оборвалась и у чертового Ли Богума лопнула перепонка. 

Потому что он должен, черт возьми, знать, что не любит его так, как я.

Никто и никогда не будет любить его похожим образом. Потому что у моих чувств, как минимум, четыре крестража, и мне не пришлось никого убивать, чтобы их создать.
Они рождались сами, когда поняли, что где-то в одном месте им перестало хватать места.

У каждого человека есть свой шкаф внутри. С кучей полок. На них все виды любви распределены по уровням. Любовь к другому человеку всегда обитает на самых верхних, там, где ее просто так не достанешь, не заденешь, чтобы она свалилась.
В моем случае, чувства к Тэхёну - самый хитрый вид любви, обитающий в моем шкафу. Эта часть разделила себя на детали и разложила повсюду: на каждой полке, в тайниках и углах, и со временем они угодили в щели, так что шкаф перестал закрываться.

Вторая часть живет в нагрудных карманах моей человеческой природы - в фиброзно-мышечном органе в районе грудной клетки.

Третья - прячется в черепной коробке среди нейронных связей и влияет на мои сны.

Четвёртая часть живет во мне самом, как в чистой энергии, особом ее виде, воссозданном из атомов.
Это часть родом не отсюда, поэтому я не знаю, где именно во всей Вселенной она парит, олицетворяя упрямство и постоянство одной человеческой души.

Души взрослого парня из Южной Кореи, продающего таблетки с понедельника по пятницу, но совсем не в силах вылечить самого себя.

Только даже если б мне было под силу изложить всё это сжато и коротко, кричать и заявлять уже нет смысла.

- Мы познакомились на первом курсе. - вместо этого отвечаю я, и та часть, что обитает в черепной коробке, как по заказу, подбрасывает мне воспоминания.