На следующий день, рано утром, когда зданием еще правит тишина, я направляюсь в то место, про которое рассказал мне Аден. Туда, где спускают свой пар и всю свою ненависть. Чем ближе я подхожу к нулевому этажу, тем ощутимее озноб, проходящий по моей кожи. В Кертле есть место, где проводят бои без правил и я имела честь зайти туда один единственный раз, потому что потом не смогла бы сделать это даже под дулом пистолета. То место выполнено в цвете крови, внутри тоже воняет ею, кое-где можно даже заметить кляксы от нее. И все это жутко. Из рассказов мне не кажется это страшным, но побывав там, мнение полностью меняется.

 Вот и сейчас во мне селится страх, что нулевой этаж будет похож на то место. Аден сказал, что там спускают пар, но каким именно способом, он не упомянул, из-за чего в мыслях всплывает ряд паршивых картин. Но я все равно продолжаю идти, потому что знаю, что мои мысли — это мои мысли, и они часто не соответствуют действительно.

 Нужное мне место я нахожу по указателям, о существовании которых даже не подозревала. Посмотрев на освещенную бетонную лестницу, ведущую вниз, я сглатываю и делаю первый шаг. Позади меня раздается шум и, когда оборачиваюсь, вижу двух охранников, что-то рассматривающих на другом конце комнаты. До меня им нет никакого дела, и я бесконечно рада этому.

 Ступенька за ступенькой. Вдох за выдохом. И я на месте. И все совершенно не соответствует тому, как я представляла. Еще одно подтверждение тому, что мысли могут быть обманчивы. Я вижу перед собой обычный зал, набитый матрасами, грушами, потресканными на концах, и всякий разный ассортимент. Единственное, чего здесь нет, это тренажеров. Зал не огромный, но достаточно большой, чтобы поместить в себе четыре дерущиеся пары. Горит несколько лампочек и, подойдя к выключателям, собираюсь нажать на них, чтобы проверить, работают ли все, как вдруг передо мной вылетает нога в спортивной штанине и бьет по нему. Свет загорается. Мне хватает времени лишь на то, чтобы обернуться и выставить руку, отбивая удар ногой. Второй же приходится по ребрам, потому что ни отразить, ни отпрыгнуть я не успела.

 — Поднимайся, — говорит грубый голос. Перекатившись на спину, вижу над собой мужеподобную девушку. — Я сказала поднимайся! — кричит она, и я, скорее от испуга, подскакиваю на ноги.

 Ее удары сыпятся один за другим. Я отбиваюсь через раз, а когда очередной удар приходится по животу, из меня словно выкачивают весь воздух. Я падаю на колено и опираюсь на пол рукой, тяжело дыша. Насколько же у меня слабое тело. Насколько же я не способна защитить себя. Все это очень плохо. Чувствую ярость, но не могу ни на что вылить ее, потому что... у меня нет сил.

 — И так будет всегда, — хрипит нападавшая, — до тех пор, пока ты не перестанешь быть такой соплячкой. Твое тело, накачанное со всех сторон, выглядит таким сильным, когда на деле, ничтожно слабое.

 Я опускаю на себя взгляд. На мне нет формы, я пошла в той же пижаме, которую ношу с первого дня здесь. Подтянутое загорелое тело действительно никчемное. Но нет, я не буду отчаиваться. Теперь этот зал станет моим вторым домом. Я должна сделать все, чтобы стать выносливее и сильнее, иначе сломаюсь в этом месте.

 — Почему ты здесь? — спрашиваю я, садясь на мат и по-прежнему тяжело дыша.

 — Я главная в этом зале. Я всегда здесь, — отвечает она. Это все, что мне надо было услышать.

 — Научи меня, — заглянув в ее зеленые глаза, прошу я. — Если ты главная, то помоги мне стать сильнее.

 — В это месте никто не помогает друг другу, — жестко произносит она, но я вижу желание сделать это в ее глаза, в выражении ее лица.

 — Это правило такое?

 — Здесь нет правил.

 — Тогда что же это? Ты не хочешь помогать мне, потому что так делают все? Потому что другие никому не помогают?

 — Я сама себе хозяин.

 — Тогда помоги мне! — чуть ли не кричу я, и мои слова эхом разносятся по пустому залу. Подскочив, продолжаю просить: — Я не прошу тебя стать моей подругой. Бей меня, пинай так, чтобы не хватало времени подняться, используй мою кровь как краску для этого пола, делай что хочешь, просто помоги. Это место жестоко по-своему, а я хочу здесь выжить.

 Она смотрит на меня долго и пристально. Я выдерживаю ее взгляд и, слушая слишком громкий стук собственного сердца, жду ответа. Знаю, что она согласится, чувствую это, но все равно все мое тело замирает в ожидании. Вряд ли кто-то еще согласится мне помочь, поэтому сейчас она моя единственная надежда.

 — Ладно, — выдыхает девушка. — Я помогу тебе, но об этом никто не должен знать, поняла? — Киваю. — И помни, что это не потому, что я делаю то, что делают другие, а потому, что я сама никому не помогаю. Эти твари, в число которых мы с тобой входим, должны сами выживать. Ты первое и последнее исключение, — она бросает мне перчатки без пальцев. — Меня зовут Гида, начиная с этого дня мы с тобой будем заниматься по два часа, с пяти до семи утра.

 Так начинаются мои ежедневные, долгие и изнурительные до крайности тренировки. Я смело выдерживаю каждый удар, делаю все, что она говорит и верю, — верю в себя. Я верю, что время и труд принесут плоды. Ничего не бывает зря. Вся кровь, которую я оставлю на этих матах, которой заляпаю этот пол, она не будет пролита зря. Каждая красная клякса станет моим плодом, каждый синяк станет моим путем к победе.

 ***

 Хромая, медленно выхожу из зала под пристальный взгляд Гиды. Он жжет мне лопатки, заставляя идти быстрее, но я не могу. Не могу, потому что подвернула ногу. В первый же день. Со слов Гиды, это абсолютно нормально. Я впервые так усиленно учусь, впервые познаю сильные удары, и поэтому так неуклюжа, так неосторожна.

 Кто-то из заключенных уже проснулся. Некоторые, проходя мимо, бросают на меня заинтересованные взгляды, но я игнорирую их. Наверное, им интересно, почему я вышла хромая из зала.

 Подходя к своей клетке, я вижу парня, которые стоит рядом, опершись на стену, и только подойдя достаточно близко, чтобы мое плохое зрение смогло разглядеть его лучше, узнаю знакомое лицо. Он один из трех парней, с которыми столкнулась по порядку. Хмыкаю. Неужели встречаю каждого по очереди?

 — Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, доставая ключ из глубокого кармана и смотря на него.

 Пройдя по моему телу взглядом, останавливает его на моей татуировке, закрывающей весь правый бок и дергает бровью.

 — Красивая, — говорит он.

 — Спасибо, — совершенно не искренно отвечаю я.

 В Кертле не нужно родительское разрешение детям старше пятнадцати лет, чтобы набить татуировку. В принципе, оно вообще им не нужно, потому что нет такого закона, но некоторые в салонах все равно его просят. Однажды, когда мне стукнуло пятнадцать, я нашла самый дешевый салон и бухнула все свои сбережения на три татуировки, которую делала, кажется, целую вечность. Это было моей мечтой с раннего детства. Мама и отец, увидев меня заляпанную рисунками, ничего не сказали. Они никогда ничего не говорят, но когда папа напился до неузнаваемости, мне все равно досталось, и настолько сильно, что пришлось накладывать бинт на ногу в области бедра. От его ударов разорвало кожу и я никогда об этом не забуду. Но ничто не заставит меня жалеть о всех сделанных татуировках. Они значат для меня слишком многое. Они несут в себя очень сильный смысл, о котором вряд ли кто догадается кроме меня.

 — Я хотел извиниться за то, что сделал Сэйдан вчера на входе в столовую, — произносит парень. — Меня зовут Кэндал.

 — Зачем ты извиняешься за то, что считается здесь нормальным явлением? — открыв "дверь", спрашиваю я. Когда вхожу, Кэндал следует за мной.

 Не обращая внимание на его присутствие, скидываю с себя шорты и натягиваю на себя комбинезон, после чего подхожу к умывальнику. Мне нужен душ, но сейчас не об этом. Парень молчит слишком долго и отвечает, только когда я снова поднимаю на него взгляд:

 — Это не считается здесь нормальным явлением.

 — Но я видела... там в холле, когда впервые оказалась здесь... тот мальчик, — теряюсь я в словах.

 — Да, здесь есть драки, и порой они заканчиваются сильным кровопролитием и очень редко очередным убийством, но все это происходит по обоюдному согласию. Мы заключенные, и иногда можем быть жестоки, но мы не чудовища, Адэна.

 Имя он, наверное, узнал от Адена, поэтому на этом я не заостряю свое внимание.

 — Разве быть жестоким не значит быть чудовищем? — интересуюсь я.

 — Нет. У жестокого есть душа. Жестокого можно отучить от жестокости. Чудовище — это бездушная тварь, и ничто не поможет ей измениться.

 Молчание.

 — А кто тогда Сэйдан? — задаю вопрос я. — Просто жестокий парнишка, севший сюда за убийство, считавшееся самозащитой, или чудовище?

 — Сэйдан не жесток, он просто очередной озлобленный на мир заключенный, который время от времени может быть чересчур агрессивен. Сэйдан любит развлечения, и тот случай был для него развлечением, больше такое не повторится, только если ты сама не бросишь ему вызов. Заключенные, Адэна, это не те, кого ты представляешь. Заключенные — это просто дети. Мы носим это прозвище не из-за того, что жестоки с каждым. Ты тоже теперь заключенная, Адэна, но жестока ли ты? Бесчувственна? Нет?

 — Я не буду отрицать, что здесь все же есть жестокие. В конец отчаянные, они дают людям то, что на них повесили — жестокость, из-за таких людей про нас рассказывают сказки.

 На это я ничего не говорю. Если честно, за то несчастное количество дней, что нахожусь здесь, узнала слишком много информации, и не факт, что вся она правдива. Из-за нее, мои мысли собрались в запутанный клубок. Теперь я окончательно не знаю от чего себя оберегать и нужно ли вообще это делать. Конечно, самозащита никогда не бывает лишней, но все же. Наверное, мне не стоит никого слушать, и побыть здесь хотя бы две недели, что наконец увидеть всю картину самой.

 — Ладно, забудем про Сэйдана. Все нормально. Я не держу на него ни зла, ни обиды, — меняю тему, а Кэндал кивает.

 — Отлично, — и, немного потоптавшись на месте, он уходит.

 Сев на кровать, опираюсь локтями на колени и складываю руки в замок. Мой взгляд падает на пол, а мысли путешествуют по строкам, которые я услышала за все это время. Да, мне определенно стоит самой увидеть всю картину и не слушать никого. За пределами колонии не раз говорили еще то, что заключенные искусные лгуны. Слухи никогда не появляются просто так и, возможно, один из них может стать правдой. Возможно, это как раз про лгунов. Ты никогда не узнаешь, лгут тебе прямо в лицо или нет. Иногда, ложь может быть похожа на правду и откуда мне знать, что слова Кэндала не из такого ряда, верно?

 Я путаюсь в себе, вот что сейчас является абсолютной правдой. Но я верю, что даже самый запутанный клубок можно распутать. Просто надо делать это не торопливо.