Я подскакиваю на постели, насквозь мокрая от пота. Моя грудь быстро поднимается и опускается. Запустив пальцы в чуть влажные волосы, делаю себе массаж и пытаюсь прийти в себя. Мне снились заключенные, режущие мою плоть. Страшнее то, что я не могла умереть, вместо этого наблюдала за тем, как мои конечности отделяются от туловища.

— Мучают кошмарики? — произносит сладким голосом какой-то парень у моего уха, и, вскрикнув, я отскакиваю к подоконнику, возвышающемуся над моей кроватью. Но в клетке никого нет. У меня что, помутнение разума? Или из-за кошмара я воображаю себе ни весть что?

Откинув одеяло, сажусь и провожу ладонями по лицу. Мне нужна холодная вода, и я безмерно рада, что в комнате есть раковина. Не жалея одежду, я сую голову под высокий кран, а потом откидываю мокрые волосы за спину, позволяя им намочить все тот же топ и закатиться каплям под резинку огромных спортивных шорт, которые оставили на стуле мне за место нормальной пижамы.

Я не уверена, что смогу теперь уснуть. У меня никогда не получалось засыпать после кошмаров. Посмотрев за решетчатое окно, вижу только непроглядную темноту. В Кертле почти всегда пасмурно, и редко можно наблюдать солнце или луну, вот и сегодня та ночь, когда свет луны не может пробить плотный слой туч, нависших над умершим городом.

Взяв ключ, выхожу из своей клетки. Мой путь освещает слабый свет ламп, в здании тихо, видимо, детки уже наигрались и пошли спать. Направляясь к холлу, позволяю себе вновь вернуться в то время, когда я только убила того негодяя. Полиция и «скорая» приехали спустя пять минут. Мне до сих пор неизвестно, как они узнают так быстро о том, что совершил подросток. Рядом не было свидетелей, был пустой переулок, по которому никто никогда не проходит, и именно там насильник решил сделать свои дела средь бела дня.

Что я чувствую, попав сюда? Конечно, боль и обиду. Даже если я не рыдаю и не бьюсь в панике, это не значит, что в моем горле не застрял ком. Он просится наружу, но я упорно держу его на месте. Даже когда все спят, в этом месте нельзя плакать. Здесь надо быть сильным двадцать четыре на семь. Поначалу сложно, потому что не стоит забывать, что ты все еще подросток, но потом ты становишься толстокожим и закаленным, посильнее некоторых взрослых. К счастью, мои родители с раннего детства заставляли меня быть сильной. Несмотря на то, что они любят меня, их способ воспитания был довольно жесток. Я не раз стояла на горохе коленями по несколько часов; не раз получала по пять пощечин на каждую щеку за оплошности, и еще много всего «не раз». Но все равно я по-своему слабая. Я боюсь многих вещей, просто стараюсь не показывать это. Пожалуй, больше всего я благодарна родителям за то, что они научили меня не плакать.

Спустившись по лестнице, я встаю напротив часов. Ровно три часа ночи. Время дьявола, как называют его некоторые. Обычно в это время и снятся самые страшные кошмары, наступает бессонница и начинает болеть голова.

Какие-то руки вдруг ложатся на мою талию, однако я не подскакиваю, а всего лишь задерживаю дыхание. Не поворачиваясь, поднимаю голову и смотрю на парня. Когда его взгляд встречается с моим, мне вдруг кажется, что эта колония имеет личного дьявола, и им является тот, чье тепло ладоней греет мою кожу.

— Меня зовут Аден, птичка, — говорит сероглазый, а я не могу никак отреагировать на его слова, потому что он заворожил меня своими глазами. Они похожи на непробиваемую сталь, и именно сейчас, под покровом ночи, я понимаю насколько они пленительны. — Почему же ты молчишь?

— Ты преследуешь меня? — вместо того, чтобы сказать свое имя, произношу я.

— Преследую тебя? Это было бы забавно и увлекательно, но нет. Во время полной луны у меня бессонница, и во время нее я обычно тусуюсь здесь, — и после этого он наконец-то отпускает меня, разворачивается и идет к креслу.

Когда Аден плюхается на выбранное место, начинает смотреть на меня. Если сначала я к этому никак не относилась, то сейчас внутри меня колышет раздражение. Никто не любит, когда на него пялятся, и я не люблю. Однако вместо того, чтобы высказать свое недовольство, тоже пялюсь на него, и в какой-то момент победа остается за мной, потому что он резко опускает взгляд на пол.

— На тебе была сегодня черная форма, расскажи мне, кого ты убила? — просит он, и в огромном пустом холле за его голосом следует легкое эхо.

Значит, черную форму носят убийцы? Но ведь все, кого я видела, были в черной форме. Кто же здесь сидит еще, и где они были вчера вечером? Какого цвета их форма?

— Оливкового, красного и синего, — подает голос Аден, и я вздрагиваю.

— Ты читаешь мысли, что ли?

Он медлит с ответом, смотря на меня, и через целую вечность отвечает:

— По тебе видно, о чем ты думаешь. Такое лицо делают практически все новички, когда им задаешь подобный вопрос. Так кого ты убила?

— Меня зовут Адэна, — вместо этого говорю я.

— Какая ирония, наши имена имеют одно и тоже значение, так еще и созвучны, — хмыкает Аден. — Огонь. Огненный ястреб и огненная птичка, из нас бы получилась классная команда, как жаль, что мы не в том месте, где можно собрать команду. Иди сюда, милая Адэна, и расскажи мне, чье сердце остановилось из-за твоего ножа.

— Почему ты так сильно хочешь знать это? — интересуюсь я, подходя ко второму креслу и садясь в него.

— Расскажи мне, а потом и я тебе расскажу почему.

Мне не нравится его голос. Хриплый и в тоже время сладкий, он не предвещает ничего хорошего. Все заключенные опасны, и он не исключение. То, что Аден не трогает меня сейчас, не значит, что он не сделает этого на рассвете. Так почему я здесь, а не в своей комнате? Быть может, я просто хочу исправить его мнение обо мне? Хочу не быть в его глазах трусихой? Больше никому не позволю наблюдать за моей слабостью.

Я знаю, что найти друзей в этом месте просто нереально. Все тут слишком жестоки, чтобы употреблять в своем лексиконе такое красивое слово как «дружба». Они все отшельники, лишь иногда собирающиеся в компании, и то лишь для того, чтобы обсудить, кто следующий попадет под их кровожадные кулаки. Я слышала это еще в городе, но судя по вчерашней картине, слова оказались правдивыми.

— Убила насильника, и я знала, что делаю. Это было осознанное убийство, я была готова к наказанию, — все-таки рассказываю я. — Теперь ты доволен?

— Твоя история такая же банальная, как и ты сама, — отмахивается он, а я хмурюсь. Что это должно значить, и почему он сделал такие выводы обо мне, зная от силы полчаса, если собрать воедино все то время, что мы пересекались?

— А кого убил ты, и как давно сидишь здесь? — с вызовом спрашиваю я. Посмотрим насколько ты не банален, Аден.

— Я убил собственную мать, — без запинки отвечает он, а я словно язык проглотила. Спрашивать, за что он ее убил, даже не буду, либо не скажет, либо мне совершенно не понравится история. — Я здесь с пятнадцати лет.

— Сколько тебе сейчас?

— Двадцать три.

— Тогда почему тебя не перенаправили в тюрьму для взрослых? Это же колония для несовершеннолетних.

— Какие сказки рассказывают по ту сторону клетки?

— То, что детей, вступивших в совершеннолетие перевозят в тюрьму, чтобы отсидеть остатки срока — сказка? — удивляюсь я.

— Это не колония, Адэна. Это место даже хуже тюрьмы. Тебя никуда не увозят, когда ты становишься совершеннолетним, потому что ты нигде и никому больше не нужен. И после отбывания в этом месте, ты не возвращаешься домой, — он наклоняется и шепчет: — Ты направляешься в морг.

Я подскакиваю и пячусь. Он хочет меня запугать, и у него это получилось. Я вижу его довольную улыбку до тех пор, пока не поворачиваюсь и не уношу ноги прочь. Снова слабость. Я стану для них игрушкой, если не возьму себя в руки. Но что если то, что он сказал, правда? Что, если мы действительно никому не нужны? Что, если людей по окончании срока отбывания убивают, потому что убийцы не достойны прощения и освобождения? Нет, это не может быть правдой.

На бегу я зажимаю уши, пытаясь отогнать от себя все на свете, но это не помогает. Я не верю, что Кертл настолько жесток. Не верю! Не верю! Не верю! Аден, сукин сын! Почему у меня такая реакция на его слова? Я не должна была убегать, я должна была посмеяться и назвать его придурком. Заключенным нельзя верить. Они сделать все, чтобы запугать тебя.

Остановившись в коридоре на своем этаже, поворачиваюсь и вглядываюсь в плохо освещенную даль. Конечно же, он не пошел за мной. Я пячусь к своей клетке и через секунду захлопываю решетку, закрывая ее на замок дрожащими руками. Только сейчас, в тишине, я понимаю, что со мной творится. Мне просто страшно оттого, что я не знаю, чего ожидать дальше. Я имею представление об этом месте, но не знаю, что происходит на самом деле. Это страх перед неизвестностью. Мне семнадцать, и какой бы храброй я ни пыталась показать себя, неизвестность пугает даже самых взрослых и самых смелых.

Несмотря ни на что, у меня по-прежнему нет никакого желания ложиться в эту злосчастную постель. Я боюсь, что в ней мое воображение вновь разыграется, что меня снова сцепят оковы кошмара. Не хочу этого, не хочу тонуть в страшных снах, здесь, на полу у стены, куда я сажусь, намного безопаснее. Здесь меня не достанут призраки.

Обняв колени, притягиваю их к груди. Мокрые волосы холодят не только кожу, но и помогают остыть моему разуму.

Я закрываю глаза, позволяя одной единственной слезе скатиться по щеке.

Мам, что же я наделала...

***

Я уснула прямо в углу, из-за чего некоторые части моего тела затекли и болят. Наверное, проспала бы еще, если бы кто-то не расшатывал мою клетку, вцепившись руками в прутья. Да, эту «дверь» можно расшатать, но не выломать, что уже радует. Вытащив изо рта волос, поднимаюсь и иду смотреть на того, кто решил потревожить мой сон. Я торможу на полпути, когда вижу девушку с крупными, но красивыми чертами лица.

Убрав руки, она лопает пузырь, сделанный из жвачки, неизвестно откуда взятой, и, немного чавкая, произносит:

— Время ням-ням, соседка, — и уходит.

Пожалуй, один из самых больших недочетов этого места в том, что, переодеваясь, ты у всех на виду. Кто не попадя может узреть твою обнаженную спину и задницу. Но у меня нет комплекса по этому поводу, однако, снимая с себя шорты, — ведь топ остался на мне тот же, — все равно чувствую неловкость. Я слышу топот позади и знаю, что стоит кому-то вплотную прислониться к решетке и посмотреть в бок, как он увидит мои формы, ставшие твердыми за долгое время работы на поле и складах. В Кертле тебя не просто принимают на работу с десяти лет, тебя заставляют идти на нее. Есть еще одно правило в городе: кто не работает, тот не ест. И ты никак не отвертишься от этого. Ежедневно, рабочим выдают немного продуктов на порцию для одного человека, у нас не получают зарплат, лишь некоторые гроши, больше идет плата питанием, но, наверное, как уже можно понять, если тебе десять и ты не работаешь, то остаешься не только без грошей, но и без ужина, слава богу, если твои родители в случае чего поделятся. Мои не делились, как я упоминала ранее, меня сразу приучали к жесткому, и мне немного больно из-за того, что та же участь будет ждать и моего братца, когда ему стукнет десять.

Натянув черный комбинезон, поправляю длинные рукава, плечи и расстегиваю его до пупка, потому что в здании невыносимо душно. Умывшись, не смотрю в зеркало, потому что мне не хочется видеть свое отражение. Мне никогда не хотелось его видеть, и дело не во внешности, просто во мне засело что-то непонятное, из-за чего мне противны зеркала. Но к несчастью, я вынуждена смотреть в него. А как иначе?

— Ну наконец-то! — говорит позади меня женский голос, когда я замыкаю свою птичью клетку. Повернувшись, вижу ту самую девушку с красными волосами, большими чертами лица и розовым пузырем, с каждой секундой становившимся все больше и больше, пока в один момент он не лопается. — С тобой мы останемся без завтрака! — рычит она и хватает меня за руку, ведя вдоль по коридору.

— Почему ты ждала меня? — хмурясь, спрашиваю, причем еле поспевая за ней. У нее еще и ко всему прочему очень широкий шаг.

— Потому что ты не знаешь, где столовая. Мне сказали проводить тебя. Думаешь, без просьбы этих долбаных охранников, я бы тратила время на какую-то бедняжку-новенькую?

Это риторический вопрос, поэтому молчу. Мне хочется вырвать запястье из ее грубой хватки, но заставляю себя идти послушно и молча. Нет, я больше точно не покажу виду, что меня кто-то или что-то пугает. Черт, в который раз я уже говорю это? Надоела сама себе. Делай, Адэна, на словах все хороши.

Столовая оказывается просторной, что неудивительно с учетом такого количества людей, но холодной и пустой. Для этого места самое то. На меня никто не смотрит, все плевать хотели на новую заключенную, пока, но я все равно чувствую дискомфорт. За столами никто не разговаривает, не смеется, все отстранены не только от мира, но и друг от друга. Даже это тесное место не способно сплочить людей. Теперь я вижу заключенных в разного цвета форме.

За завтраком меня никто не трогает, однако я все равно бдительна, готова в случае чего дать отпор. Тишина и спокойствие преследуют меня ровно до того момента, пока я не оказываюсь у выхода из столовой.

На пороге оказывается тот парень из библиотеки. Точнее, один из трех, что с чуть длинными волосами.

Я не успеваю ни обойти его, ни сказать хоть слово, как вдруг его нога, словно сделанная из стали, бьет меня по коленям, и я падаю.

— Достойна ли ты называться убийцей, если падаешь на колени от одного удара? — присев рядом на корточки, шепчет он. Я поворачиваю голову в бок и вижу, что ребята за первым столом обратили на нас внимание. Наверное, за спиной творится тоже самое.

Нет, я не прогнусь под этим парнем. Вчера он был более любезен. Никто не любит унижать втихую, получая большее наслаждение, когда делают это на глазах у сотни людей. И я понимаю, почему вчера никто из трех парней не тронул меня. Тогда было неинтересно.

Взяв себя в руки, я поднимаюсь на ноги, и он поднимается вместе со мной. Вдруг на его лице появляется чувство вины:

— Ох, прости-прости, я забыл представиться, меня зовут Сэйдан, — и он отвешивает поклон.

Но я ничего не говорю, позволяя злости выйти наружу. Рыкнув, поднимаю ногу и бью ботинком в его живот.

Сэйдан не падает, хоть удар был несильным, но и не слабым. Он всего лишь пошатывается и хватается за дверной косяк. Пару раз кашлянув, он вдруг заливается смехом.

— А ты не так уж плоха, — с улыбкой говорит парень и, выпрямившись, отдергивает комбинезон и, проходя мимо, бубнит себе под нос: — Очень неплоха.

Но я знаю, что под последними словами скрывается другое. «Тебе конец».

Уходя из столовой, понимаю, что сейчас была лишь малая и незначительная часть из того, что здесь может происходить. Ситуацию между мной и Сэйданом можно сравнить с детскими издевками, с добавлением парочки ударов. Здесь происходят вещи и похуже. И нет, я не стану центром жестокости заключенных. Они издеваются над всеми, в независимости оттого свежее ли ты мясо или нет. Просто они такие, люди, озлобленные на весь мир из-за несправедливости. Жестокими не становятся просто так, для этого нужен ряд причин. Возможно, Аден убил свою мать как раз из-за жестокого обращения к нему, и из-за раненной психики сам стал жестоким. Но жесток ли он? Правильно ли я делаю, собрав всех заключенных под одну гребенку? Быть может, здесь вовсе никто не жесток, просто груб и агрессивен, ну и еще любит драться без кровопролития. Я верила в то, что мне говорили за пределами этих стен, теперь же мне предстоит понаблюдать за каждым и узнать, что же на самом деле является правдой.

— Под землей есть зал, где некоторые спускают свою злость, избивают грушу или учатся драться агрессивно, — раздается позади знакомый голос. — После того, что я увидел у входа в столовую, тебе бы не помешало несколько тренировок.

Закатив глаза, поворачиваюсь и смотрю на Адена:

— Ты точно следишь за мной.

— Я слежу за каждым, признаюсь. Я тень каждого, и ты не исключение, — отвечает он, его лицо непроницаемо, а взгляд будто устремлен на добычу. А вдруг я и правда добыча? И снова: надо держаться от него подальше, он правда ненормальный, раз преследует меня.

— Звучит самоуверенно, — фыркаю я и, отвернувшись, хромаю к своей клетке. После удара Сэйдана, я начала хромать, но хорошо, что на одну ногу, ведь удар пришел по двум чашечкам.

— Хочешь проверить насколько это правдиво? — спрашивает он, но я не отвечаю.

Позади раздается топот тяжелых ботинок и вскоре Аден идет плечом к плечу со мной. Стараясь игнорировать это, сжимаю губы. Почему... Почему он, блин, ходит за мной? Что ему нужно? Меня бесит его дыхание и то, как его комбинезон изредка трется о мой, — так близко мы идем. Ему точно что-то нужно, никто не будет идти рядом с тобой просто так, особенно когда дело касается малознакомого человека.

Не выдержав, торможу и смотрю на него:

— Что тебе нужно, почему ты идешь за мной? Ты выглядишь, как... как щенок, черт подери!

Его лицо меняется, и он наступает на меня. Я бы не пятилась, если бы Аден не схватил меня за руки и не заставил это сделать. Столкнувшись поясницей с перилами, смотрю вниз. Холл. Ощущение, будто до него еще три этажа. Почему так высоко, когда на самом деле низко?

Аден продолжает давить на месте телом, и я больно прогибаюсь. Он продолжает держать меня за руки, когда верхняя часть моего туловища свисает дугой с перила. Сковав одной рукой мои запястья, второй он крепко держится за перила и наклоняется ко мне. Я слышу хруст перил — или своей поясницы — и мне совершенно не нравятся оба варианта.

Его дыхание опаляет губы, когда он произносит в сантиметре от них:

— Мой укус намного опаснее, чем у Бультерьера.

— Почему тебя так задели мои слова? — шепчу я, с испугом смотря в его блестящие серые глаза.

— Потому что я ненавижу щенков, — так же шепчет он и, резко отстранившись, не менее резко ставит меня прямо. Голова немного кружится, и я ощущаю мелкую боль в пояснице, которая проходит спустя несколько шагов.

— Ты все равно не ответил на мой вопрос, — говорю я, слыша Адена позади себя. Теперь он не пытается меня нагнать. Видимо, сравнение с щенком его поистине задело, однако это не отменяет того факта, что он по-прежнему похож на него.

— Может, мне просто нравится ходить за тобой? — отвечает он.

Нет, Аден, не пытайся навесить на меня эту ложь. Тебе что-то нужно. Вам всем всегда будет что-то нужно.

Я срываюсь на бег, и парень не пытается догнать меня на сей раз. Но мы еще встретимся. Это здание состоит из тупиков, и такими темпами, когда-нибудь кто-то из заключенных загонит меня в один из них.