Стать отцом совсем легко. Быть отцом, напротив, трудно.

В. Буш

Темно.

Последние лучи солнца медленно покидали Сандерелис, как жизнь уходила из тела человека, уступая место смерти. Я шёл по улице в сторону дома от библиотеки и пытался не вспоминать разговор с Тиил. Не хотелось вновь ощущать на себе все эти сомнения, стыд, страх. Я желал вновь спокойную и размерную жизнь, чтобы ничего сверхъестественного или просто непонятного больше не происходило, чтобы было всё как всегда. Но с другой стороны, я был рад, что всё изменилось. Всегда чувствовал, что именно этого я так долго ждал. Чего-то незабываемого.

Небо окрасилось в поразительные цвета: начиная от правой стороны, где красовались ярко-оранжевый, красный и голубой, и заканчивая левой стороной, там, где мелкие облака терялись в фиолетовых и синих тонах.

Как прекрасна Вселенная.

Как-то я читал две разные истории о мироздании, которые произвели на меня немалое впечатление. Вселенная — чудо. Она была создана Богом в уникальном акте любви. Великолепие космоса, простирающегося на миллиарды световых лет и наполненного бесчисленными звездами, достигло апогея здесь, на Земле, где появились люди. Сознающие существа, каждое из которых — это союз тела и души. Существ, способных воспринимать Божью любовь и отвечать на нее взаимностью. Наша земная жизнь — часть гораздо более длительного существования, которое продолжается и после смерти.

Это привлекательная история. Понятно, почему многие были готовы в неё поверить и старались примирить её с научными данными о природе реальности.

А вот другая история. Вселенная — не чудо. Она просто существовала, ею никто не руководил, никто её не поддерживал, в ней с исклю- чительной регулярностью проявлялись законы природы. В течение миллиардов лет она естественным путем развивалась из низкоэнтропийного состояния в сторону возрастания сложности, а когда-нибудь перейдет в абсолютно безликое равновесие. Мы — чудо, мы, люди. Не такое чудо, которое бы нарушало законы физики, мы чудесны и замечательны тем, сколь сложные, сознательные, творческие и неравнодушные существа могли возникнуть в полном соответствии с этими законами. Человеческая жизнь конечна, непредсказуема и неизмеримо драгоценна. Возникнув, мы обогатили мир смыслом и значением.

Эта история тоже по-своему очень классная. Она по-своему взыскательная, но, возможно, не давала нам всего, что мы хотели, не вполне согласовалась с научными данными о природе. Она наделала нас ответственностью и возможностями, позволяющими сделать жизнь такой, какой мы бы хотели её видеть.

Внезапный всплеск воды, будто бы кто-то уронил огромный камень, отвлёк меня от рассуждений. Я шёл по довольно короткому, но тёмному, узкому переулку, на котором было почему-то слишком много луж, хотя последний дождь был неделю назад, если не больше. Я заметил, как несколько волн прокатились по поверхности одной из луж, однако никого и ничего вокруг не было. Неприятные ощущения стали подкрадываться в душу, вызывая табун мурашек. Остановившись, я осторожно пригляделся в поисках источника всплеска, но никого и ничего так и не увидел.

Наверное, мне просто показалось. Тем более что в последнее время столько всего происходило, что я чуть ли не постоянно ощущал страх и настороженность. Я шагнул вперёд, но вдруг не смог поднять вторую ногу. Что-то сильное и острое вцепилось мне в щикотолку. Сердце ушло в пятки, когда я глянул вниз и увидел торчащую из воды мёртвую руку, которая впилась мне гнилыми ногтями в ногу. А рука эта принадлежала трупу, лежащему прямо подо мной в луже. Я не понимал, откуда он там появился, как он мог схватить меня за ногу и как он вообще мог плавать подо мной при том, что я его не ощущал.

А затем его глаза раскрылись. И жуткая улыбка сообщала о начавшемся безумии.

В ужасе я начал трясти ногой, пытаясь отделаться от этой руки и боли в ноге, но вдруг ещё несколько таких же чёрных пальцев вцепились мне в локти, в плечи, в бёдра, но при этом вырастая уже их мокрых стен, точно в этих старых кирпичах кто-то жил, как за пределами реальности.

И это были ожившие трупы.

Их безумные, страшные лица появлялись из воды, из стен, руки тянулись ко мне, как к некой добычи, желая затянуть к себе, захватить, взять с собой в мир иной.

Мне стало до ужаса страшно. Желудок сжался в маленький комочек, готовый выплеснуть остатки утренней еды. Мёртвые, холодные руки рвали на мне одежду, впивались до крови в кожу, куда-то тащили, то вверх, то вниз, будто пытались поделить меня на части. Я вырывался, брыкался, освобождался от одних рук, пока другие чуть ли не затаскивали меня в стену, точно там был портал к пришельцам. Но я так легко сдаваться не решал.

— Ну уж нет!

Я с силой выдернул руки из хваток холодных пальцев, почувствовав, как несколько из них сильно расцарапали мне пальто, а вместе с ним и кожу, после чего, не желая терять время, помчался вон из злочастного переулка.

Адреналин стучал в крови, мышцы от непривычных физических нагрузок сводило, страх с трудом давал мне дышать, тогда как сердце просто болело от бега. Но я продолжал бежать вперёд, боясь, что эти трупы вылезут из воды и помчатся за мной, чтобы добить. Я даже боялся обернуться, поэтому бежал вперёд, пока не достиг своего дома и не вскочил в парадную. Что-то громко ударилось по ту сторону двери, когда я только-только закрыл её, отчего у меня глаза расширились от ещё большего ужаса, а волосы встали дыбом на голове. Я даже не стал проверять, что это было, и со всех ног побежал наверх, пока не оказался у себя дома за хорошо запертой дверью. Лишь тогда я смог наконец отдышаться, сев на тумбочку, и с трудом успокоиться.

Что за день! Даже из дома нельзя спокойно выйти, не боясь того, что начнётся вдруг землетрясение или на тебя нападут ожившие мертвецы. Уверен, они мне не показались, как это могло быть со словами после стихийных бедствий. Эти трупы напали на меня взаправду, как бы мне ни хотелось в это верить. «Но из-за десептизма люди могут не заметить очевидного и быть не готовыми к тому, что может подстерегать на каждом шагу. Мы ведь не знаем, с чем сталкиваемся и имеем дело, а значит надо быть настороже», — вдруг вспомнил я слова Тиил, с которой мы говорили совсем недавно, ещё полчаса назад. Неужели она была права? Что опасность и вправду существовала? Неужели я всё-таки не прав, и моя теория ошибочна?

Я не знал. Я вновь терялся, боялся, сомневался и ничего не мог знать наверняка.

Наверное, отчаяние и безвыходность из ситуации просто разорвали бы мне разум, если бы меня не отвлёк голос отца по имени Кайд.

— Эй! Сынок, ты там случайно не помер?

Он был где-то в спальне, смотрел телевизор, как всегда. И, видимо, понял, что я так и не ушёл в свою комнату после того, как пришёл домой, точнее ворвался в него, в поисках спасения. Мне вдруг захотелось помощи у папы. Как и мама, которой сейчас, к счастью, не было дома, Кайд тоже не особо интересновался моей судьбой и был равнодушен ко всему. Нет, я не обижался на него, не видя в этот смысла, просто он был вечно занят работой, отчётами или телевизором. Тогда как я был занят книгами, учёбой и докапыванием новых смыслов для эссентизма.

Я быстро снял палтно и, войдя в ванную, помыл руки и промыл неглубокие раны, после чего накинул на себя кофту, надеясь, что раны в скором времени заживут и мне не придётся их долго скрывать.

— И тебе тоже привет, — спокойно сказал я, входя в комнату.

Отец лежал на двуспальной кровати пузом вверх и смотрел телевизор, убрав руку за кудрявую голову. Футбол играл во всю комнату, шум болельщиков слишком громко раздавался у меня в ушах, крики комментатора будто резали мне мозг. Я сел рядом с ним на кровать, изучая его лицо, будто видел его впервые. Мужчина, видимо, поняв, что я так просто не уйду, сделал потише звук на телевизоре и фальшиво мне улыбнулся. И эту улыбку он словно вырезал мне на сердце. Стало на мгновение больно, но я быстро преодолел это чувство.

Самое больное было ещё впереди.

— Когда мы в последний раз с тобой разговаривали?

Я задал вопрос довольно тихо, так, словно боялся услышать свой голос, будто бы он мог ещё дрожать после того, как меня чуть ли не растерзали ожившие трупы. До сих пор я ощущал на себе их холодные прикосновения, точно сама Смерть прикасалась ко мне. И смотрела на меня так, будто я уже был у неё в плену, в её царстве. На том свете.

Отец ненадолго задумался, но, скорее всего, над самим вопросом, а не над его сутью.

— Ну, наверное, вчера вечером, а что? — и вновь эта пустая улыбка, тогда как глаза неотрывно следили за футболом.

Я с печальным вздохом покачал головой. Нет, это был неверный ответ. Последний раз, когда я разговаривал с папой, был две недели назад. Всё это время он был занят работой, приходил домой настолько поздно, что я уже в это время спал, а утром он успевал только чмокнуть маму в щёку, а меня потрепать по голове, после чего снова уходил на работу. И так каждый день. Все две недели. И папа, казалось, даже не замечал этого, будто всё так и должно было быть. И я, собственно, тоже. Мы жили в этом равнодушии. Жили в каждом своём мирке.

Как и все люди.

Мы этого не особо замечаем. Мы лишь думаем, что заботимся о ком-то другом, что он важен для нас, но на самом деле мы в первую очередь думаем о себе. Всё крутилось вокруг нас. Если зайти в метро или просто выйти на оживлённую улицу, то практически все люди нам будут не знакомы. Это будут просто незнакомцы, которые шли по своим делам и жили в таком же мирке, что и мы. У каждого человека был свой круг общения, который вертелся вокруг своего «хозяина», а что выходило за пределами этого круга, было ему безразлично. Как то, что, собственно, и входило в круг, просто в меньшей степени. Оно тянулось ниточками к сердцу, кто-то был связан с ним родством, кто-то — дружбой или работой, а кто-то — любовью или изменой. И так у каждого и у меня в том числе.

Поэтому мы так порой были равнодушны к другим. Потому что в середине этой паутине были мы. Наши потребности, прихоти, капризы и прочие проблемы. Сначала думаем о себе, а потом о других.

И как же изменить эту систему?

— И тебе неинтересно, как, к примеру, я провёл сегодня день?

Я пытался вывести отца на разговор, напомнить ему о том, что он должен быть мне папой, любящим человеком, а не просто пустышкой, которая зарабатывала деньги каждый день, пока жизнь проходила мимо. А ведь сейчас многие такими были, к сожалению, — всё работали и работали и даже не знали для чего именно. А жизнь-то уходила, протекала сквозь пальцы, как песок в часах.

— А как ты его мог провести? — недоумевал Кайд, недовольно назмурив брови и смотря то на меня, то в телевизор. — Насколько я знаю, ты просто ходишь в школу и возвращаешься домой. Даже с друзьями не гуляешь, потому что у тебя их нет.

Он сказал это так естественно. Так просто. Словно в этом не было ничего страшного — «...потому что у тебя их нет». Друзей. Подумаешь, собственный сын даже друзей не имел, что он одинок. Может, ему что-то нужно было в жизни, что-то важное? Может, ему нужен был совет родителей, их любовь, помощь? Может, именно так он бы не был одинок?

Сердце сжалось от боли. А ведь правда. Если бы родители могли бы мне помочь, ещё когда я был младше, может, тогда всё было бы по-другому. Может, тогда я не знал бы ни одиночества, ни отчаяния, ни желания выбраться из всей этой рутины. Может, тогда бы я был бы счастлив.

Всё могло быть.

— И тебе плевать на это? — я пытался скрыть дрожь в голосе. — Совершенно всё равно? На то, что я один?

Отец слегка растерялся. Видимо, до него стал медленно доходить смысл сказанных им же слов.

— А мама что на этот счёт говорит? — спросил он, снова уставившись в телевизор.

И это стало последней каплей моего терпения. Я резко выхватил из рук папы пульт и так же резко выключил им телевизор, чтобы тот больше не отвлекал Кайда от важного разговора. Я чувствовал, всем сердцем чувствовал, что именно от этого момента, от этого разговора зависило то, смогу ли я изменить ту ситуацию, которая сложилась в нашей семье, или нет. Смогу ли я избавиться от равнодушия.

— Я спрашивал о тебе, а не о маме, — более резко, чем хотелось бы, сказал я. — Но если хочешь знать, то она думает лишь о том, чтобы у меня наконец появилась девушка. Но девушка — это далеко не друзья.

— Ну, девушка тебе бы тоже пригодилась, как и друзья, — бросил отец, сверля взглядом пульт, который я крепко держал в руке.

— А тебе не приходила мысль, что ты мог бы помочь мне с этим? — холодно спросил я. — К примеру, сначала поинтересоваться моей жизнью, успеваемостью, дать мне советов, помочь мне, как настоящий отец.

— Ты же знаешь, у меня и так нет времени, — возразил Кайд, которому было явно неприятно обо всём этом говорить, потому что ему не терпелось отделаться от меня и продолжить смотреть телевизор. — Я поздно прихожу домой, чуть-чуть отдыхаю и ложусь спать.

— Не во времени дело, а в желании, — упорно возразил я, сжимая кулаки. — Если бы ты хотел узнать меня получше, помочь мне справиться с трудностями, как должен делать родитель, то тогда бы обязательно нашёл время. Если бы ты вообще любил меня.

Папа, казалось, вообще опешил от моих последних слов. Его глаза округлились, он в недоумении уставился на меня, тогда как губы беззвучно двигались, пытаясь найти ответ.

— С чего ты решил, что я не люблю тебя? — мужчина был где-то между гневом и огорчением. — Как ты вообще такое можешь говорить? Я ведь каждый день работаю, чтобы ты всегда мог что-то поесть, чтобы имел одежду, книги, дом. Я ведь всё не просто так делаю, а! Всё ради тебя и мамы!

— И что мне с этих денег, если тебя всё время нет рядом? — боль впивалась мне в сердце. — Зачем мне всё это, если я тебя вижу всего один раз в неделю? Зачем мне всё это, если я всё время одинок и лишён любви? Разве ты сам не замечаешь, что стал всё меньше и меньше проводить со своей семьёй времени? Разве все эти деньги могут заменить то время, которое ты можешь провести с любимыми? Тебе разве самому не хочется отдохнуть, отвлечься от работы, провести время со мной?

— Конечно хочу, но кто же тогда будет зарабатывать? Как мы будем жить? — отец спросил таким голосом, будто все мои вопросы ничего для него не значали.

Я был готов закричать, рвать на себе волосы, рыдать. Всё что угодно, лишь бы вернуть то былое время, когда всё было хорошо. И как я сам не заметил, что что-то изменилось в моей жизни? Как я не увидел, что жизнь стала иной, как родители стали равнодушны ко всему? Как я сам стал равнодушным?

Меня мучили стыд, вина, совесть. Я чувствовал себя виноватым за то, что произошло с моей семьёй, почему-то я знал, что на мне лежала ответственность за ситуацию, что именно я связывал своих родителей, чтобы они были вместе. Я — их единственный ребёнок. Я мог всё изменить, но это надо было делать раньше. А лучше всего надо было вообще не допускать того, что произошло, как мы очерствели, обесценились, потухли, словно звёзды. Они падали, как и люди. Как и я.

— Да как ты не понимаешь, что не работа — главная цель в жизни? — я был в отчаянии, но всеми силами пытался скрыть это. — Что главнее угодить духовным потребностям, нежели физическим. Жизнь тебе не дана только для того, чтобы ты только работал. Она дана тебе, чтобы ты создал семью, жил в счастье, в радости, чтобы ты её достойно прожил. А что делаешь ты на самом деле? Только работаешь. Разве работа приносит тебе удовольствие, радость, любовь? Не думаю. Ты мой папа. Ты стал для меня отцом, но ты не проявляешь по отношению ко мне отцовского долга. Сначала у нас всё было хорошо, но в какой-то момент всё стало иначе. Я вырос и ты и мама перестали обращать на меня внимание, как и я. Мы просто жили вместе, но будто бы не являлись друг другу родственниками. Но недавно у меня появились... Друзья. Да, друзья. И я по счастливой случайности узнал, как у них обстоят дела с родителями. И знаешь что? У них всё хорошо. Их родители любят своих детей, тогда как дети любят родителей. Они помогают друг другу, готовы встать на защиту друг друга, они — семья. И я сравнил её с нашей семьёй. И понял, что у нас нет больше любви. Раньше она была, пока с каждым днём всё больше и больше не слабела и потухала, пока не дошла до состояния равнодушия. И это неправильно. Так не должно быть в семье. Конечно, бывают всякие разные ситуации, когда бывает жестокий отец, от которого все страдают, но у нас по-другому. У нас ещё можно всё исправить. И я хочу попросить у тебя в этом помощи.

Кайд задумался. Он больше не удивлялся или недоумевал. Он просто задумался над моими словами, как взрослый, умный человек. Он лежал с таким видом, будто бы был учителем по физике и пытался придумать ответ на мой сложный вопрос о квантовой физике. А ведь вопрос был далеко не простым. От него могла зависеть вся моя дальнейшая жизнь. И я это чувствовал каждой клеточкой тела.

В сильном напряжении я сидел и всматривался в опухшее лицо папы, слыша, как сильно билось в груди сердце. Волнение никак не отпускало меня, к вспотевшему лбу прилипли чёрные волосы, руки слегка дрожали. Я не мог успокоиться, как бы ни пытался. Такое ощущение, словно я стоял на краю пропасти, сильный, ледяной ветер дул мне то в спину, то в лицо, точно не решался, скидывать меня в тёмный океан смерти или нет. Тишина, стоящая в доме, превратилась для меня в эти секунды в настоящий ураган, будто волны бушевали вокруг меня с неистовой силой.

— Ты прямо весь в мою маму... — Кайд тяжело вздохнул и сел в кровати, с каплями печали посмотрев на меня. — Она была такой же умной, начитанной, чувствительной, хоть и скрывала это, как и ты. Если она любила кого-то, то всей душой, всем сердцем. Ничто не могло её остановить, если надо было защищать семью. Именно поэтому она погибла. Защищая своего обожаемого мужа и любимейшего сына, она пожертвовала собой, чтобы мы жили дальше. И...

Ему стало тяжело говорить. Он несколько раз сглотнул, пытаясь сдержать слёзы. И от этого мне стало тоскливо. Я как-то слышал, что папа очень любил свою маму. Он говори об этом и не раз. Пару раз он мне даже сказал, что моя бабушка бы гордилась бы тем, что я такой умный и хороший. Что у неё был бы такой замечательный внук, если бы она дожила до этого времени.

Но она погибла. Её не было. Но она всегда хранилась в памяти Кайда, в его сердце. И ему от этого было невыносимо больно.

— С тех пор я решил, что не хочу иметь свою семью, — отец вновь покачал головой, пряча от меня печальное лицо. — Конечно, это эгоистично, но я думал, что так мне будет лучше. А ещё потому, чтобы другим не было больно, если меня вдруг не станет. Я не хотел причинять никому боль, потому что знал, каково это. Поэтому я ушёл с головой в работу, — он поднял голову и посмотрел на меня мокрыми глазами. — Чтобы постепенно отдалить вас от меня, чтобы вам не было так плохо, если я умру. Я знаю, это глупо. Очень глупо, просто до невозможности глупо, но это так. Когда ты в отчаянии, то ищешь такие пути, которые бы спасли тебя. А я нашёл лишь то, чтобы никому не было больно. И мне в том числе. Такой я человек, который очень сильно любит свою семью. Но сейчас я понял, что всё это было неправильно. Что не надо было оставлять тебя одного, что не надо было отдаляться от тебя, что не надо было совершать эту наиглупейшую ошибку. Которую, я думаю, ты вряд ли мне простишь.

Его плечи поникли, когда он снова опустил голову, не в силах больше смотреть мне в глаза. Он точно впервые в жизни снял с плеч груз и понял, насколько тот был тяжёлый, насколько он устал его нести.

Я был поражён. Я не ожидал такой реакции на мои слова, не ожидал, что отец вспомнит свою покойную мать. Не ожидал, что всё это время Кайд, как бы это ни было глупо и эгоистично, защищал меня и маму, потому что боялся причинить нам боль. И именно это так поразило меня. То, насколько сильна к нам его любовь.

— Ты ошибаешься, но это будет в последний раз, когда ты ошибся, потому что я прощаю тебя, — я счастливо улыбнулся и, не совсем осознавая, что делал, обнял папу, а тот крепко обнял меня в ответ.

Я так давно с ним не обнимался... Наверное, в последний раз это было, когда я ещё не достиг десяти лет и отец носил меня на плечах, словно я ничего не весил. Это было настолько давно, что я уже почти что забыл об этом, забыл все эти ощущения, чувства, радость, счастье...

— Я люблю тебя, сын мой, — Кайд отстранился от меня и широко улыбнулся. — Даже не представляю, как ты смог простить меня, но ты сделал меня самым счастливым человеком в мире. За это я попрошу взять себе отпуск и съездить с тобой куда-нибудь...

— Куда это вы собрались?!

Резкий голос матери точно разрезал воздух, когда она появилась на пороге в шикарном тёмно-красном, как и её помада, платье и чёрной лёгкой кофточкой, на которую падали не менее тёмные волосы. Она скрестила руки на груди и сверлила нас недовольным взглядом.

— Я поговорил с сыном и решил, что мне пора отдохнуть, — Кайд говорил спокойно, как ни в чём не бывало. — Я понял, что в последнее время слишком много работал и мало уделял заботы и любви к сыну.

— Кстати об этом, — угрожающий тон Карин не предвещал ничего хорошего. — Трант недавно наехал на меня и накричал на меня. Думаю, он совершенно точно не заслуживает никакой заботы или любви. И уж тем более отдыха.

— Не правда! — воскликнул я в ужасе от того, как родная мать могла сказать такое. — Может, я и повысил на тебя голос, но ты избила меня. Беспощадно с ненавистью избила.

Мать вся ощетилась и словно превратилась в ядовитую змею, готовую напасть в любой момент.

— Да как ты смеешь такое говорить, щенок!

Она сделала шаг в сторону меня, неосознанно поднимая руку, но вдруг Кайд встал перед ней, с решительным, недобро нахмуренным лицом, готовый меня защитить. Всеми силами, любой ценой. Точно так же, как и его мать.

— Это как ты смеешь поднимать руку на собственного сына? — голос отца дрожал от гнева. — Как ты, шлюха поганая, смеешь кричать на него?

— Как ты меня назвал?! — в ярости зашипела на него Карин, но в её глазах я заметил удивление.

— А ты думала, я не знаю, что ты со своими любовниками всё время шляешься? Думаешь, я настолько слепой, что не увижу этого? Я не обращал на это внимание, потому что не хотел ссориться и причинять сыну боль. И потому что это всё равно бесполезно. Ты не умеешь по-настоящему любить, даже собственного сына. Ты никто для меня, даже не знаю, как смог жениться на такой пустой женщине, как ты...

— Закрой свой рот, старый жирдяй! — воскликнула мать, с силой сжимая кулаки.

Кайд бесстрашно смотрел на неё, и я чувствовал, как у него сердце сжималось от всей этой ситуации. Я чувствовал, как ему было неприятно и больно ссориться с женой, но рано или поздно это должно было случиться.

— Сын мой, нам с мамой придётся сейчас серьёзно поговорить, — папа посмотрел на меня печально-серьёзным взглядом. — Не пора ли тебе делать уроки?

Я понял его намёк. Ощущая смятение и смешанные чувства, я осторожно прошёл мимо матери, которая бросила на меня злобный взгляд, и закрылся в своей комнате, где сел на кровать.

Я не знал, что чувствовать. Не знал. Я вроде бы как был счастлив, что наладил отношения с отцом, что почти что разобрался с семейными делами, по крайней мере, теперь уже всё точно не будет так, как прежде. Думаю, теперь с папой я сближусь, наконец, вспомню, что такое родительская любовь и забота. Разве не этого я так хотел, глядя на то, какие родители, к примеру, были у Эссы и Клема?

Тогда почему же слёзы текли по щекам? Почему так было одиноко и прескорбно? Я вновь не знал. И вновь терялся. Почему? Почему я всё время терялся?

Наверное, это потому, что мне всё это было непривычно, странно. Эти события, докапывания до истины, разборки с десептизмом, проблемы с родителями... Всё это навалилось на меня, прижало лицом к полу и беспощадно давило ногой на грудную клетку, желая раздавить сердце.

И я не мог выбраться из этой ситуации. Она слишком сильно овладела мной, контролировала всё, что можно. И поэтому я терялся. Я просто не знал, что делать, как быть, что думать...

Мир вокруг вдруг начал трястись. Сначала медленно, но затем всё сильнее и сильнее, пока грохот не стал стоять такой, что уши заложило. Всё попадало с полок, зазвенело, затрещало, задрожало.

А внутри вновь зародился странный, но очень сильный страх. Такой, когда тебя убивали.

Я упал на пол на колени и, схватившись руками за голову, начал истошно кричать, потому что знал, что всё равно никто не услышит из-за стоящего вокруг грохота. Но не только поэтому я так кричал. Мне просто не хотелось услышать те слова. Нет, только не сейчас. Пожалуйста, только не сейчас, прошу, не надо, прошу...

«БОИШЬСЯ НАС?».