И я побежал. Не знаю, зачем? Ноги сами понесли, что мне совсем не понравилось. Через гаражи, на поляну, затем мимо школы. На светофоре я притормозил, но не дожидаясь зеленого цвета рванул на красный, достаточно ловко маневрируя между машинами. Умом я понимал, что меня всё равно найдут, но то, что находилось в заднице, думало иначе.

— Гандон рваный!

Добежав до пустыря, находившегося в неизвестной части района, я остановился.

— Потише, девочка, — наклонился и оперся ладонями о колени, пытаясь восстановить дыхание. — И откуда такие слова понабрала?

— С кем поведешься, от того наберёшься, — буркнула она в ответ. — Ты что думал, я в анабиозе всё это время существовала? Не чувствовала, не видела, не слышала?! Я всегда находилась рядом, да только сделать ничего не могла, пока ты не выпил какую-то хрень.

Мои предположения подтвердились. Половина дозы из бутылька вместо того, чтобы освободить меня, освободила её. И как теперь с этим жить? Вернее, жить как раз я с этим не собирался. Надо было побыстрей вернуться в школу, чтобы объясниться перед директрисой: мало ли, что она подумает. А насекомым становиться не хотелось. Если после разговора в учительской меня мучали сомнения, теперь их не осталось. Всё сказанное было правдой. И требовалось как-то усыпить бдительность второго я, чтобы закончить начатое.

— Я всё слышу! Идиот! — пресекла мои планы на корню ядовитая змея. Теперь уже и подумать свободно нельзя! — И никуда с тобой не пойду.

На улице было темно, и пустырь, где я присел на железяку отдохнуть, походил на корявого монстра. Впереди, словно щупальца, горели тусклым светом погнутые фонари, свалка машин выглядела, как огромный горб, а трубы заброшенного завода торчали, словно рога.

Я поежился. Желание находиться тут пропало, но задом я пошевелить не мог. Он словно прирос к железке.

В дополнение к замечательному виду неизвестно откуда появились трое амбалов неопределенно-грязной внешности и направились ко мне.

— О, чувиха! — подойдя на расстояние вытянутой руки, один из них выплюнул в сторону откусанный ноготь, затем поковырялся оставшимся огрызком в зубах и показал на меня пальцем. Двое других обступили сзади.

И я вновь пожалел, что не успел вовремя умереть. Мало того, что некто трахал весь вечер мой мозг, так ещё и тело сейчас трахать будут.

Посмотрев поочередно на разбитые морды каждого из них, я будто сдулся, безнадежно повесив плечи под пупок, обхватив руками колени и тяжело выдохнув. Следовало морально настроиться и не сопротивляться. Чтобы не было больно. Запечатлять фотографические портреты ублюдков в голове не имело никакого смысла. Завтра я все равно исчезну. В лучшем случае, переселюсь в кого-то другого. В худшем – стану муравьём. Или пауком. Приятнее всего было бы стать мухой. Чтобы ничего не помнить и каждый день начинать заново.

Но вдруг произошло невероятное. Когда амбал нагнулся, протянул ко мне руку и подцепил пуговицу на плаще, я вдруг схватил его за кадык, да так сжал, что он в ужасе захрипел. А потом я подпрыгнул, и шмяк-шмяк! На секунду меня вырубило из сознания, а когда вернулся, амбалы лежали скрюченные на земле, а я отряхивал калоши и поправлял брюки.

— Ну. И. Что. Это. Было? — я сам готов был прилечь рядом с ними, так как мои силы настолько ослабли, словно что-то высосало всю энергию. Но вместо этого я обратно присел на корягу.

— Пока ты спал, моя душа находилась вне тела, но в отличии от тебя она не подчинялась пережитым эмоциям, и я сама выбирала биофизическое поле, в которое погружусь. Короче говоря, не сон контролировал меня, а я его. Вот и научилась всяким разным штукам. А тебе что, не нравится?

- Э-э-э, - глубокомысленно протянул я, понимая, что потихоньку схожу с ума. Для полноты эффекта следовало с умным видом поковырять в носу, но руки болели, будто я вместо ежедневного трехразового отжимания отжался разов эдак четыре, а мозги словно пропустили через мясорубку.

«Осторожно, двери закрываются, следующая остановка конечная», - бубнил неизвестно откуда взявшийся голос трамвайного диспетчера, пережевывая остатки здравого смысла и превращая их в фарш. 

– Это как в «матрице», – вдруг осенило меня. – Переносишься в программу, и та обучает тебя за две секунды любому мастерству? Понятно. Ничего удивительного.

И я надменно опустил уголки рта, дабы показать выскочке, что не впечатлило. Не хотелось ударяться в грязь лицом, соглашаясь с невысказанным "ты слабак". Но она ударила сама. Со стороны это выглядело примерно так: я для разгону отогнулся назад, потом, не отпуская рук, рванул вперед и перекатился с коряги, как неваляшка, вниз, пропахав носом землю.

– Это тебе за мою душу, умник, – проскрежетал её голос.

– Вообфе-то, это твоё литфо, – отплёвываясь, я приподнял голову и поправил палку, застрявшую в волосах.

– Достань её, – приказала выдра и больно скрутила мой желудок.

– Ты что, садо-мазохистка? – я перекатился на бок и, постанывая, согнулся пополам. Одним глазом увидел, как амбалы, в ужасе оглядываясь, медленно уползают за горизонт. Это придало сил, и я получше закрепил палку в волосах. Похоже, садомазохистом сейчас был я. Никогда не понимал этих наклонностей, но несмотря на полыхающего внутри дракона почувствовал за себя гордость.

– Придурок, – выдохнула она, и желудок отпустило. – Как хочешь, ходи, как однорогий. У тебя вообще нет ни капельки самодостоинства?

Я промолчал. Жаль, что не разблокировал её в девятом классе, когда все парни вдруг превратились в злых гномов. Но она и не ждала ответа.

— Я вот что тебе скажу, — продолжила она голосом наставника, и мне это не понравилось. — Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Но хватит жить ради себя, сделай что-то ради других!

— Да я и так всю жизнь ради других что-то делаю! — взвился я, всё-таки вырвав палку с корнем. Похоже, со своим. Так как голова сначала чесалась, а потом стало больно. И о чем я только думал, оставив ее в волосах? Неизвестно, какие твари только на нее не испражнялись. Я вновь перевёл взгляд в сторону растворившихся в ночи амбалов.

Полагаю, эти мысли были ее. Так как раньше я никогда так не думал.   И сухие ветки, валяющиеся на земле, спокойно собирал голыми руками и кидал в костёр. Но сейчас от чувства брезгливости выворачивало кишки.

— Чужие тела выращиваю ради других, — продолжил бурчать я, чтобы переключиться с бабских мыслей, — рождаюсь и умираю ради других, да я даже в туалет хожу не ради себя!

С трудом подавив позывы на рвоту, я вдруг осознал всю правдивость сказанного. И мне действительно себя стало жалко.

— Так разорви этот замкнутый круг! Не иди на поводу у системы. Сделай что-то не потому, что кому-то надо, а из-за того, что так хочешь ты! Не отдавай им моё тело! – ее голос буквально лился из моих ушей. И заткнуть его было невозможно. Я готов был выйти из себя, вот только черной жижи больше не осталось.

— И это ты сейчас говоришь не ради себя? — я горько усмехнулся, понимая, что никуда мне сейчас от неё не деться.

— А вот и нет, — возразила она, но как-то чересчур покорно и тихо. Настолько, что внезапно наступивший штиль накрыл с головой. — Я это говорю ради… нас.

Глава К (Кирдык)