Люди, которые воспринимают все пустяки близко к сердцу — больше всех способны искренне любить.

Лев Толстой

На Орли было больно смотреть.

Он был как ангел, над которым одержали победу не только демоны, но и его собственные недуги, такие как боль, одиночество, пустота и ничтожество своего положения. Его словно давили изнутри свои же собственные мысли и чувства, как бы он и не пытался взять над ними контроль, поставить их на место, вернуть их туда, куда он прятал всё это время, где их скрывал не только ото всех, но и от самого себя.

Я видела в нём всё это и чувствовала, как внутри меня словно что-то разрасталось, какой-то всепоглощающий океан горечи и печали. Мне было больно за своего парня, я будто сама испытывала всё то, что творилось сейчас внутри него. Но мне всё равно этого было не понять, ведь я не знала всего об Орли, не знала, почему он был так сломан, почему он был так чувствителен, почему всё так близко воспринимал к сердцу. Ведь что-то или кто-то должен был дать в нём эту слабину, эту трещину, из-за которой он сейчас так страдал.

И в чём же была причина? Кто или что был виноват? Порой меня раздражало то, что Орландо не рассказывал мне всё, что он что-то скрывал от меня, словно он не доверял мне. Или же не доверял самому себе.

Оставив свой чемодан рядом с брошенным чемоданом Флэта, я тихонько двинулась к нему, точно пыталась не испугать маленького животного, которого загнали в угол и жестоко избили. Почему люди так жестоко относились друг к другу? Из-за чего? Что двигало ими, что заставляло так подло поступать? Я не могла смириться с тем, что Выскочка, тот самый русоволосый парень с знакомыми серыми глазами, без всяких причин так издевался над Орли. Думаю, с этим парнем явно было что-то связано из прошлой жизни моего любимого. Интересно бы знать, что именно?

— Ты как, Орли? — воздержавшись от того, чтобы не называть его «ангелочком», как я любила его так называть, я положила руку ему на плечо и ощутила тепло его тела, его силу и энергию. — Всё в порядке?

Он неотрывно следил за тем, как помятая и разодранная бумага летала в воздухе, как листы, придавленные колёсами поезда к одной из рельс, балтались и шуршали на ветре, который развевал и причёску парня. Я заметила, как дрогнул его кадык, как высоко поднялась его грудь перед тем, как тяжело опуститься в выдохе. Он пытался успокоиться и принять тот факт, что частичка его души была уничтожена вместе с альбомом.

— Я не буду тебе врать и поэтому скажу, что, нет, не в порядке, — Орли покачал головой, запуская руку в свои непослушные чёрные волосы. — Далеко не в порядке.

Я это знала, но всё равно почему-то решила спросить и за это чувствовала себя предательницей. Я будто не могла что-то другое спросить, будто я предала свои чувства, предала свою любовь к Флэту. И это чувство меня просто разъедало изнутри. Что за глупый вопрос? Зачем я это спросила? Зачем причинила парню ещё больше боли? Ведь видно же, что, как бы Орли не старался держать себя в руках, с ним явно было не всё в порядке. И за свою глупость я была готова просто убить себя. Или же за свой страх.

— В этом альбоме было много твоих портретов, в которые я вкладывал немало сил и чувств, — продолжил Орландо и посмотрел на меня своими зелёными, как лес, как северное сияние, глазами, в которых стояла боль и...счастье. Счастье в том, что он видел меня, что я была рядом с ним, когда ему было плохо, что я его не бросила. Ведь он тоже всегда был рядом со мной, когда мне это было нужно, что он не бросал меня в тяжёлые минуты, что был вместе со мной, как истинный ангел-защитник.

— Они мне очень нравились, — я тяжело вздохнула, на несколько секунд задерживая свой взгляд на разорванных листах, что летали в воздухе.

— Но они всё равно не могли передать мои истинные чувства, которые я испытываю к тебе каждый день, каждую минуту, каждую секунду, — Орли протянул к моему лицу руку и ласково убрал прядь моих кудрявых волос за ухо.

Он приложил ладонь к моей холодной щеке, и я почувствовала, как лицо стало отогреваться, как сердце чаще забилось в груди, как в животе запорхали бабочки от радости, которая переполняла меня. Парень обнял меня за талию другой рукой, отчего мы стали ещё ближе друг к другу, словно искали в друг друге спасение от боли, от жестокости реальности, от утраты, которая приследовала каждого из нас.

— Этот альбом был дорог мне, но ты дороже, — Орли судорожно втянул в себя воздух, внимательно следя за моим лицом, словно пытался проникнуть в мою душу. — Я потерял его, но я не потерял тебя. Да, я не могу и не имею выражать свои чувства словами, мне бы лучше краски в руки и изображать свою любовь, но просто знай, что я люблю тебя.

Мне хотелось плакать. Эти слова будто растопили мне сердце, хотя оно было далеко не чёрствое и не холодное, по крайней мере, мне так казалось. От этих слов, от этого признания во мне словно что-то расцветало, счастье накатывало на меня с головой, чуть ли не убивая.

— Я всегда буду рядом с тобой, — я положила руку на грудь парня и почувствовала, как билось его сердце, словно оно исцелилось от боли одной любовью. Как же жаль, что это было не так, что это было временно. — Я тебя не брошу, ты меня не потеряешь, обещаю.

— Не делай таких обещаний, которых не сможешь сдержать, — на мгновение Орли нахмурился, будто в чём-то сомневался, а затем, точно хотел исправить свою ошибку за только что сказанные слова, поцеловал меня в губы.

Его губы были сладкие, мягкие, горячие, будто под ними пылал огонь, исходящий прямо из его сердца. Он весь будто полыхал из-за чувств, что бушевали в его душе, он горел, а вместе с ним горела и я, плавилась во всём этом круговороте любви. Парень запустил руку мне в волосы, прижимая меня другой рукой к себе ещё сильнее, чтобы влиться воедино вместе со мной, чтобы стать со мной единым целом.

Но что-то не давало мне достичь полного наслаждения. А именно страх и сомнения. Что имел в виду Орли, когда сказал, чтобы я не давала таких обещаний, которых не смогу сдержать? Неужели я и вправду не всегда буду с ним? С этим ангелом, что так крепко меня обнимал, который любил меня, словно в первый и в последний раз? Разве я могла полюбить кого-то другого, могла изменить ему?

— Ты вся дрожишь, — оторвавшись от моих губ, Флэт посмотрел на меня заботливым взглядом, который у него всегда возникал, когда он волновался обо мне и хотел всё сделать мне как можно лучше. — Нам пора идти домой, иначе ты совсем замёрнешь.

Я не стала ему говорить, что я дрожала не из-за холода, который стоял вокруг в ночном воздухе, а из-за того, что меня мучил страх, что душил меня изнутри, заставляя всё тело чуть ли не биться в конвульсиях.

Орли отошёл от меня и направился в сторону чемоданов, которые вместе стояли в стороне от нас и ждали, пока их хозяива наконец заберут их.

— А мы не будем забирать всё то, что осталось от альбома? — беря ручку своего чемодана, который принёс мне парень, спросила я, следя за риакцией Флэта.

— Зачем? Я не вижу смысла в том, чтобы хранить их и вечно вспоминать об этой ночи, когда я снова испытал боль после долгой с ней разлуки, — Орландо с горечью покачал головой и мягко сжал мою руку. — Тем более здесь дома у меня есть другой альбом, в котором, кстати, ещё нет твоих портретов.

В душе как-то всё успокоилось. Я поняла, что парень справился со своими чувствами и, возможно, вообще забудет о том, что сегодня случилось, или по крайней мере не будет принимать это слишком близко к сердцу, как это было ему свойственно, отчего он всё время будто ломался внутри.

— А кто это был? — спросила я, когда мы двинулись по широкой песчаной тропе куда-то в лес. Вокруг росли деревья, в которых мне чудились жуткие улыбки монстров и от которых у меня кровь стыла в жилах.

— Ты о ком? — Орли сделал непонимающее лицо и посмотрел на меня.

— О том парне, что издевался над нами, — я чуть поморщилась, когда вспомнила, как он обзывал меня и громко ржал над этим. — Я его для себя Выскочкой назвала.

— Такой он и был всю жизнь, — недовольно бросил Флэт, явно не желая об этом разговаривать. — Теперь его не могу, так что больше не спрашивай.

В груди всё замерло. Конечно, я могла закатить истерику, наехать на парня, закричать на него из-за того, что он мне не рассказывал обо всём, что он что-то скрывал от меня и решительно не хотел об этом говорить. Конечно, я могла на него разозлиться, испортить нам обоим настроение ещё больше, но зачем? Зачем усложнять свою жизнь ещё больше, зачем причинять друг другу боль? Нам и так её хватало, как и проблем.

— Ладно, как скажешь, — поправив очки, кивнула я головой сколько не ему, а сколько своим мыслям. Я дала себе слово, что всё равно узнаю, почему этот Выскочка так мне знаком и как его зовут.

И это слово всё уничтожило.

До дома мы дошли в полном молчании, разве что Орли иногда спрашивал меня, не замёрзла ли я, потому что он знал, что мне было почти что всегда холодно. Разглядеть дом, в котором мне предстоит жить месяц, я не смогла: на улице было слишком темно, мы шли даже с фонариком из телефона, чтобы хоть как-то было видно дорогу. Единственное, что я заметила, что дом был вполне большой, деревянный и двухэтажный.

Зато внутри было очень даже уютно. Высокие бревенчатые стены, окна с узористыми занавесками, чуть скрипучий под, на котором лежали красивые чистые ковры, старинные, но вполне крепкие на вид шкафы и тумбочки, широкие столы, которые были приготовлены у позднему ужину. Я просто влюбилась в этот дом, в эти комнаты, в эти стены, в эту атмосферу и интерьер.

— Ты как всегда постаралась на славу, бабушка, — широко заулыбался Орли, когда у нам на встречу из кухни выбежала низенькая, довольно полная женщина восьмидесяти лет.

— Ну, я же должна достойно встретить своего внучка, — крепко обнялась с моим парнем женщина и даже умудрилась достать до его щеки, чтобы звонко в неё чмокнуть, от чего я не смогла удержать улыбку.

У меня самой не было бабушки, она умерла от сердечного приступа. Но в глубине души я знала, что это не так. Она просто не смогла справиться с горем и болью, которая возникла из-за потери своей единственной дочери. Чувствуя, что внутри снова разрасталась удушающая боль, я решила отвлечься от мыслей, рассматривая бабушку Орли. Она была даже ниже меня, спина почти что прямая, морщинки у глаз, которые делали её лицо будто вечно улыбающимся, белые волосы, которые были заплетены в длинную косичку, что лежала на плече, как у русских девиц только в молодости. Думаю, она была раньше тоже очень красивой особенно с этими зелёными, как у её внука, глазами, полными радости и счастья.

— И его красивую девушку, — оторвавшись от Орли, женщина посмотрела на меня своими лучистыми глазами и потянулась ко мне, чтобы и меня поцеловать в щёку, что было намного проще, ведь я сама была довольно невысокая. — Гленни, верно? Внучёк мне рассказывал о тебе, когда собирался ко мне ехать. И, думаю, он не ошибся в выборе! Можешь называть меня бабушка Томсен.

— Спасибо, бабушка Томсен за такой радушный приём, — я заулыбалась, не в силах держать в себе радость, которая возникала у меня при виде этой милой, доброй женщины. Боже, какое счастье иметь такую родственницу! Я бы вообще каждый день с ней жила. И почему Орли так редко к ней ездил?

Я посмотрела на него, и моя улыбка медленно сползла с лица. Я тут же поняла, что тут причина в чём-то личном, а не в том, что Флэт не любил свою бабушку, скорее наоборот, очень сильно её обожал. Тут явно была какая-то тайна, серьёзная причина, которая была настолько сильной, что он не приезжал в Докан Хилл несколько лет подряд. Я знала об этом, потому что спрашивала у него, но истинную причину парень мне так и не сказал, лишь говорил, что «в этой деревеньке делать совершенно нечего». И эта скрытость меня раздражала. Почему мне нельзя знать о его прошлом? Почему он молчал? Что с ним такого произошло, отчего он так страдал? Мучился от боли?

— Идёмте скорее есть, я испекла вам пирог с творогом, — прихлопнув в ладоши, радостно сказала бабушка Томсен и убежала на кухню, чтобы положить на стол лакомства.

— У тебя очень хорошая бабушка, — сжав руку Орли, улыбнулась я, рассматривая его прекрасное, как у ангела, лицо.

— Я знаю, — парень поцеловал меня в щёку и убрал локон моих волос со лба.

— Так почему ты не издил к ней? — как можно беззаботнее спросила я, тогда как внутри всё сжалось.

Мне не хотелось слышать очередную ложь, очередную отмазку, на которую всё время полагался Орландо. Именно в этом он и был плох: он не умел лгать, не умел скрывать то, что приносило ему проблемы, причиняло боль. Разве ангел мог врать? Врать своей любви? Врать самому себе?

— Глен, ты же знаешь ответ на этот вопрос, — Флэт поморщился, так как ему был неприятен свой же тон, которым он сейчас сказал, будто бы пытался отделаться от жвачки, прилипшей к подошве. — Идём лучше кушать, а то я голодный как волк.

Его слова были для меня как пощёчина. Он что издевался надо мной? Почему не мог сказать правду? Не в силах бороться и вообще думать об этом после такого тяжёлого дня, я тяжело вздохнула и пошла за парнем, чувствуя себя опустошённой и не менее голодной внутри.

Пирог оказался вкусным, а сам ужин пролетел почти незаметно за разговорами. Бабушка Томсен рассказывала о своём хозяйстве и о жизни, как она жила и что делала, кто умер за это время, а кто наоборот родился, как жили наши соседи и так далее. Орли пестрил шутками, словно пытался тем самым не чувствовать тревоги, что терзала его изнутри. Я смеялась, потому что тоже хотела забыться от проблем и хлопот. Вот так мы и живём — всё скрываем не только от других, но и так самих себя.

В ту ночь я заснула, одиноко рыдая в подушку в своей новой комнате.