— Слабак!

— Трус!

— Эгоист!

— Подлец!

Ноги безжалостно били Кинана, попадая в живот, в рёбра, в спину, в руки — во все эти тонкие длинные конечности, что безвольно лежали на мокрой от крови земле. Наказание? Если бы. Может, в какой-то степени судьба и хотела отомстить Кинану за убийство двух человек, но тому было плевать на это. Как и плевать сейчас на боль: через пару часов на коже не останется ни единого нетронутого участка. Интересно, смогут ли синяки скрыть чёрные перья на лице? Но Кинан и не для ответа на этот вопрос позволил этим мудакам избивать его. Нет, всё куда проще.

Кинан хотел узнать, чувствовал ли он хоть что-нибудь кроме пустоты.

— Чтоб ты сдох!

— Захлебнись своей кровью!

— Умри в нищете!

— Исчезни из этого мира!

Но внутри всё так же пусто. До смерти пусто.

В его душе не было даже песка или костей: абсолютное безмолвие на фоне потрескавшейся чёрной земли. Ни ветра, ни неба, ни шолоха жизни — пустынная душа. Отсутствие хоть капли эмоции убивало то, чего даже не существовало.

Кинан чувствовал только физическую боль. О да, ему было нестерпимо мучительно получать новые удары в тело: в глазах мутнело от хруста сломанных крыльев, в ушах звенело от разбитого виска, мысли — как желе от большой потери крови. Но даже так Кинан понимал, что не умрёт. Эти трое уродов не смогут грохнуть его в вонючем переулке. Уже сейчас тело начинало медленно восстанавливаться, несмотря на новые удары, будто готовилось отомстить. Вот только... Кинан не чувствовал злости.

Он ничего не чувствовал.

— Голубой хренов!

— Гнить тебе в аду, урод!

Последние, самые жестокие и сильные пинки в лицо и в живот. Сквозь звон в ушах и кровь Кинан услышал отдаляющееся шлёпанье ботинок по лужам, что означало только одно — эти парни уходили.

Почувствовать от этого радость, что ли? Но Кинан разучился даже улыбаться. Рыдать? Зачем? Слёзы не спасут. Молить Бога о милости? Кинан слишком давно перестал в него верить. Звать на помощь? Всё равно никто не придёт. Таковы люди в это мрачное время: они питали только отвращение к слабым, относились к ним, как к мусору, мешающему на дороге, как к отбросам общества, никому не нужным и бездарным.

Зачем ему крылья, если они не делали его счастливым? Если он всё равно не знал, кто же он?

Быть может...

Постойте-ка.

Что-то шевельнулось внутри.

Да-да, это не показалось.

Что-то гигантское и дикое неслось прямо в глаза Кинана, заполняя их полностью чернотой. Нечто злое, жестокое и коварное. Нечто такое, что могло по щелчку пальцев разрушить чужие жизни и затопить все трещины кровью. Нечто...

Не может быть.

Неужели это и есть месть?

— Эй, голубки!

Щелчок, тихий вскрик, выстрел — и тишина. Тело одного из ублюдков с хлюпаньем повалилось на асфальт, добавляя к земле новую порцию алой краски. Остальные стали похожи на призраков из старых мультфильмов: белые, как простыни, с большими от ужаса глазами.

— С-сумасшедший!

Ха, как избивать человека — так это они сразу смелые. Как убили одного из них — животный страх за свою глотку.

И этот страх погнал их вперёд, подальше от него, но Кинан и не собирался их догонять. Птичий взгляд зорко определил цель и чётко попал пулей в затылок. Ни грамма сожаления — лишь холодная цель отомстить. Единственная, пожалуй, цель...

Хлоп! — и уже двое распластались на асфальте.

Начался дождь. И закончилась жизнь...

Пора бы наконец дойти до убежища.

Крупные капли дождя, быстро превращающегося в ливень, смывали с Кинана его собственную кровь, но не чужую — та навсегда въелась под кожу рук. Или когтей демона? Какая разница. Но трупы, конечно же, убирать он не собирался. Зачем? Кинан был слишком равнодушен к тому, что его могли поймать.

Ему всё равно не умереть.

Медленно, пошатываясь, он вышел из переулка, в котором его избили и в котором он уже когда-то был, не так давно... Вода стекала с него, одежда промокла насквозь, как и каждое чёрное пёрышко. Сказать, что было холодно, — ничего не сказать. Мороз пробирал до костей. Сначала боль, теперь это...

И крохотное чувство мести ещё до конца не улеглось, когда в него врезалось чьё-то тело.

На секунду — потеря реальности. Организм ещё до конца не восстановился: от слабости Кинан повалился на холодную землю, угодив спиной ровно в лужу. Теперь точно вымок до нитки. Повсюду вода: и зло мире, и в городе, и в душе, и в чувствах — везде этот кислотный яд проникал и скрючивал кости до ломоты. До гибели.

И посреди этого водяного хаоса сидела она...

Девочка, которая убежала.

Неужели совпадение? Неужели судьба услышала мольбы Кинана в те отчаянные моменты, когда тот под наркотиками валялся в мусоре? Неужели это не сон и не очередная галлюцинация? Неужели это... она?

Поверить слишком трудно. Настолько трудно, что Кинан неосознанно коснулся ладони незнакомки, чтобы проверить, настоящая та или нет. И только через секунду до него дошло, что она протягивала ему руку помощи.

— Ой, прости! — в ужасе воскликнула девушка, когда увидела, в кого именно врезалась. И узнала его. — Я... я... — договорить свои извинения она не смогла, ведь слёзы заставили её замолчать и отдёрнуть руку: у него когти, а не пальцы.

Испугалась? Побоялась, что и её Кинан убьёт? Ведь он не так далеко ушёл от оставленных в крови тел... не так далеко ушёл от понятия убийцы. Или маньяка. Или демона. Или... твари.

«Кто же я?»

— Ничего, ничего... — тихо проговорил Кинан, неотрывно глядя в её глаза: словно два лика солнца.

— Я... я просто бежала. Бежала от общества. Бежала от своего ничтожества... — она снова зарыдала и помчалась было вперёд, но Кинан вовремя схватил её за руку.

Прикосновение...

Прикосновение к ней — будто полёт в космос: множество мурашек, как звёзд; яркая вспышка светлых чувств, как взрыв сверхновой; тягучее ощущение святости, словно падаешь в чёрную дыру, а там не ад, нет, — там рай. А в нём — она.

Девочка-солнце.

— Что забыл здесь лучик света? Почему тебя так и притягивает тьма, солнце? — Кинан чувствовал, что словно заходил в какую-то запретную для него зону, возвышался слишком высоко и слишком сильно рисковал, но не мог уже остановиться.

Назад дороги больше не существовало.

— Все звёзды рождены из тьмы, — казалось, девушка уловила в незнакомом для неё парне нечто отличающее его от других, нечто... иное. — Туда и стремятся умереть.

Кинан не мог поверить в услышанное. Она ведь была так прекрасна: светлые волосы, золотистые глаза, смуглая кожа и серёжки в виде ромашек — само воплощение лета и жизни. С чего вдруг ей умирать? Слёзы говорили о том, что ей больно, что душа терзалась несправедливостью мира, но разве этот хрупкий цветок могли растоптать человеческие ноги? Люди ещё не были настолько морально уродливы, чтобы уничтожить солнце. Только в себе — лучики света. Отголоски добра.

И Кинану впервые отчаянно захотелось сохранить это добро.

— Я не хочу, чтобы ты умирала.

Неужели она — первый человек, которого он хотел видеть живым?

— Тьма губит, — сказала девушка ослабшим голосом.

— Свет тоже.

Слова вырвались непроизвольно, но девушка посмотрела на него так, словно Кинан был во всём виноват. А затем осела на мокрую землю, не в силах стоять из-за моральной боли.

Кинан присел рядом с ней и отстранил тоненькие ладошки от её заплаканных глаз.

— Кто ты?

— Санни.

И тут Кинан впервые улыбнулся.

— Солнце.