— Привет.

Наоми сильно изменилась с последнего момента, когда я видела её. Волосы теперь выкрашены в зелёный цвет, в ушах серьги, у изумрудных глаз нарисованы стрелки, одежда больше похожа на старьё, чем на что-то новое. Лишний вес и мелкие прыщи — вот что осталось из прежнего вида моей одноклассницы. Увидь я её со стороны, даже и не узнала бы — но сейчас стою на пороге её квартиры, только чудом вспомнив, где она живёт.

— Ого, какие люди, — на секунду её равнодушное лицо озаряется удивлением. — Проходи.

Ничем не примечательная квартира: маленькая прохожая, две комнаты и небольшая кухня — всё как у меня. Вполне по-домашнему уютно и тепло, в воздухе ощущается вкус кофе, как запах предстоящего трудного дня.

— Могу угостить кофе и сыром, — шаркая по полу меховыми тапочками с кошками, Наоми плетётся на кухню.

— Давай, — я редко от чего-либо отказываюсь. — Хотя и не думаю, что задержусь надолго.

— Как хочешь, — без особого желания общаться девушка пожимает плечами. — Родители в отпуске, а я сегодня всё равно никуда не пойду. И завтра тоже. И так всю жизнь.

Я замираю.

Это так похоже на меня...

В груди будто рассыпается ящик со всеми секретными записками, а незнакомый человек начинает их поднимать, чтобы помочь собрать. И невольно натыкается на строчки...

Иногда мне становится больно...

Мне ужасно одиноко. Очень одиноко в своей душе...

Я скрываю свои слёзы...

Я просто хочу любви...

— Почему? — шепчу я, почти наощупь садясь за стол.

— Потому что у меня нет друзей, — говорит Наоми так, словно привыкла говорить эту фразу годами. — Потому что я никому не нужна. Даже родителям. Даже двоюродному брату.

Невидящим взором я гляжу сквозь неё, а в груди записи начинают рваться на куски. Каждая разорванная строка — как дыра в вене, как настоящая рана в сердце, словно меня всю изрезали ножом. Но я так и не умерла — лишь чувствовала боль.

Боль, боль и боль.

— Смотрите, смотрите! Наоми снова плачет!

— Фу, толстуха! Никто тебя не возьмёт в команду!

— Эй, уродина, не задавила ли кого?

Все смеются. Всем плевать. Ведь она, эта бедная девушка, ни для кого не была человеком — мешок с жиром и костями, который можно было избить и облить обедом из столовой.

— Так ничего и не изменилось с тех пор? — отчаянно хочется услышать положительный ответ. Отчаянно хочется этой девочке счастья.

Но в её глазах — лишь горечь.

— А ты помнишь? Удивляешь. Но, как видишь, я одна. Как и всегда.

Наоми вышла на улицу из школы: перед ней тянулась длинная лестница вниз, по которой она так ненавидела подниматься по утрам. Впереди — город, что беспощадно заливал дождь. Тяжело вздохнув и покрепче ухватив лямки рюкзака, она собралась сделать шаг вперёд. Но в этот момент её кто-то сильно толкнул. Наоми полетела вниз, кубарем перекатываясь с одной ступени на другую и больно ударяясь об них всеми частями своего мягкого тела. Дождь хлестал по пути, рюкзак впивался в спину, вода попадала во все места, из-за чего одежда мгновенно промокла насквозь.

Громкое хлюпанье — и Наоми приземлилась на пятую точку прямо в огромную лужу.

Смех стоял в ушах.

Тот, кто это сделал, смеялся пуще всех и чуть ли не задыхался от смеха.

— Так и скатываются люди по социальной лестнице! — закричал виновник в этом падении и снова загоготал.

Я стояла наверху и видела, как обида, боль и унижение терзали Наоми изнутри, приподнося повод заплакать. Видела, как она не хотела этого делать, хотела перебороть себя, свою слабость, свой страх.

Но это было напрасно.

Слёзы покатились по её щекам, смешиваясь с дождём. С трудом встав на ноги, Наоми побежала вперёд, слыша за собой издевательский смех.

— Плакса! Плакса!

А я лишь равнодушно пошла домой.

— Ты пыталась найти хоть кого-нибудь? — голос ломается от воспоминаний, словно это я была во всём виновата. Хотя могла бы и помочь...

Лицо Наоми мгновенно становится злым.

— Лучше бы не пыталась, — она с силой ставит передо мной кружку с кофе, который чуть ли не проливается. — Люди такие лицемерные твари. Лживые и подлые.

— А что... произошло? — я стараюсь говорить мягко, внезапно понимая, что чувствовал Дэн, когда мы разговаривали вчера: как будто общаешься с диким напуганным зверем.

Наоми бросает на меня резкий взгляд.

— Не стану я тебе ничего рассказывать. Не хватало мне ещё одной предательницы. И без этого хватает издевательств, уж спасибо.

Хочется возмутиться, рассказать о себе, напомнить ей о чём-то хорошем, затянуть речь и просто оправдать себя. А может... я тоже в чём-то виновата. Может, стоило тогда помочь, стоило не игнорировать, не молчать, не следить за чужим падением. Так легко — протянуть руку помощи. Так легко... и всё же это до сих пор остаётся самым сложным для человека.

Жаль, что я это осознала лишь годы спустя. Лишь когда сама оказалась на дне.

— Но я тоже одна.

Наоми с подозрением поднимает одну бровь.

— У тебя же была лучшая подруга, с которой ты везде таскалась.

— Она... — сглатываю ком в горле. Или слёзы? — Улетает жить к своему будущему мужу в другой город.

— А ещё друзья? Парень?

Горло настолько сильно сжимает, что я могу лишь отрицательно покачать головой. До чего же гадко.

— Странно, — она хмурится и делает глоток своего кофе. — Ты же вроде всегда была общительной. И тебя... никто не обижал.

Последние слова ей даются тяжело. Воспоминания так и стоят в её глазах: страшные, чудовищные, острые, загонящие в угол и бесконечно бьющие плетью. Унижения в школе сломали её настолько, что Наоми даже через несколько лет с трудом могла жить.

Или хотя бы просто существовать.

— Я не хочу иметь кого-то временного, — так странно говорить своё заветное желание старому знакомому человеку. — Хочу чего-то настоящего... и желательно до самой старости.

— Понимаю, — кажется, Наоми немного расслабляется, — жаль, что сейчас это практически невозможно.

— Знаешь, — я не могу удержаться от раздумий, — сейчас стало модно иметь как можно больше парней или девушек. Сейчас уже в четырнадцать лет все имеют по десять бывших, десять настоящих и ещё миллион будущих. Сейчас стало модно показывать свою боль и слёзы из-за очередных отношений — это ведь типа так круто. Депрессия, грустные песни, серые фотки — а-ля «я вся в печали, не трогайте меня, а учёба мне нахер не нужна, у меня разбитое сердце». Мозги у тебя разбитые, дорогуша.

Наоми нервно смеётся, но через секунду становится вновь серьёзной.

— Согласна с тобой. Сейчас многие парни стали словно зажигалками, а девушки — сигаретами, желающими стать для парней их единственными.

— Ха, смешно, — а в голосе ни грамма веселья. — Сейчас нет настоящей любви. Нет настоящих чувств. Нет настоящих людей. Никого нет.

И меня тоже.

Смирение — как старый друг. Всегда рядом, всегда предложит холодное одеяло, всегда выпьет с тобой чашку ледяного чая. От него никогда не веет теплом — лишь бесконечный мороз оголённых костей. Нет сил бороться: энергия утекает, как мёртвая вода сквозь пальцы, мысли рассеиваются, как туман перед рассветом, в душе становится пусто — удалили, разбили, убили.

— Разочароваться в жизни — как смысл этой чёртовой жизни, — Наоми достаёт пачку и закуривает прямо на кухне.

— Но... я хочу что-то в этом исправить, — беру у неё сигарету и тоже закуриваю под внимательный взгляд соседки.

Ага, вот тебе и бывший спротсмен.

Душа наполняется ядом, а воздух — чем-то ностальгическим, полным тревожных нот и вибрирующих нитей, за которые постоянно дёргают то жестокие люди, то стыдливые ситуации, то гематомы от ссор с родителями, то жизнь... эта никчёмная жизнь. Рядом с Наоми, в этой маленькой кухне, хочется забыть о здоровье, о радости, о солнечных днях — гнать и гнать себя во мрак, к удушливому дыму, к предательскому скользкому льду, из-за которого ты попадёшь под машину — в глазницы смерти. Рядом с Наоми хочется вспоминать всё самое больное: растерзать душу в клочья и под громкую музыку повиснуть на балке, пока соседи не найдут труп. Рядом с Наоми хочется расслабиться, прикурить травки, обложить матом весь мир и засмеяться забвении в лицо.

Рядом с Наоми... просто не хочется уже жить.

— Поэтому пришла ко мне? — хмыкает она. — Зря. Со мной ничего не выйдет.

— Прости... — затягиваюсь и вздыхаю дым, — но я не знала, что ты...

«Такая же, как и была».

— Не виню, — равнодушно машет рукой Наоми, заодно разгоняя дым. — Одинокие души притягиваются.

— А вдруг из этого что-нибудь выйдет? — вопрос срывается с губ без всякой надежды.

Наоми секунду морщится, а после издаёт смешок: видит, что я сама в этот момент не верю в свои слова.

— Ты пришла из-за Дэна, да?

Наоми словно так и желает сразу узреть во мне всё самое плохое, хочет поставить на мне крест предательницы — ещё одного равнодушного к ней человека, который совершенно не собирается понимать Наоми. А я... я только что вспомнила школу — то, что хотела похоронить очень давно. Только что осознала, что сама никого не понимала.

— Какие у тебя взаимоотношения с Дэном? — задаю нейтральный вопрос.

— Хотелось бы лучше, чем есть, — фыркает Наоми, страхивая пепел. — Я его не так хорошо знаю, если ты хочешь узнать о нём больше, — всё же догадывается она о моей цели.

— Почему?

— Его родители считают, что я слишком негативно на него влияю, — закатывает глаза Наоми и тушит сигарету о пепельницу. — Уж очень они хотят не испортить своего «ангелочка».

Ангел...

Я ведь его тоже так называла в мыслях. Ещё совсем недавно я не знала имени своего «спасителя»: до сих пор помню тот будоражующий момент, когда впервые услышала эти три буквы. А затем сама произнесла — Дэн... Имя слишком простое для ангела и слишком короткое для столь большой души.

А у меня... не видно даже и капли добра.

— Но Дэн и вправду выглядит очень добрым.

Я уж точно он достойна его.

— Потому что его так воспитали, — голос Наоми сочится обидой на весь мир. — Потому что ему повезло не попасть под влияние плохого общества. Потому что его родителям на него не наплевать.

— Но он и сам старается сохранить в себе светлые стороны, — после этого с некой неприязнью я делаю последнюю затяжку и оставляю тлеть бычок.

— Да, это видно даже с первого взгляда. Ты ведь с ним только позавчера познакомилась?

А жаль, что не целую вечность.

— Да, — киваб головой, — Но только... я не понимаю, почему у него вдруг возник такой интерес ко мне.

На секунду Наоми замирает, словно не знает, рассказывать мне некую тайну или нет.

— Как ты и говорила, Дэн очень добрый человек. И он начинает чувствовать вину и угрызения совести, если кому-то не поможет, если видит, как кто-то страдает, а он не знает причину этих мучений. Он и вправду очень... светлый. Но этого света слишком много в нём: поэтому Дэн начинает им со всеми делиться, чтобы таким образом совершать добро. А ты... я не очень хорошо знаю тебя, но со стороны ты всегда казалась очень весёлым и не унывающим человеком, поэтому я не знаю, почему именно Дэн захотел помочь тебе, но он сказал...

— Что сказал?

Вместе с чувством подвоха на кухне становится вдруг резко темно — погода чует свежую кровь и слышит свист ножа, вонзающегося в спину. Она знает о предательстве. И на душе становится холодно.

— Что он прослушал твои голосовые сообщения.