— Хватит сидеть в телефоне! Сколько можно писать эти дурацкие книжки?!

— Угу.

И продолжаю сидеть, не обращая внимания на крики. Мама каждый раз так ругается — я слишком к этому привыкла, чтобы хоть как-то на это реагировать. Сначала ранит, но дальше — пройдёт. Привыкнешь. Человек может ко всему привыкнуть.

— Ты портишь себе зрение! Тебе с таким зрением ещё жить и жить, а ты уже ничего не видишь!

Молчу, продолжая пусто глядеть в мерцающий экран. Чёрт, мысль ускользнула, а я только не давно начала писать главу. Ненавижу, когда мама отвлекает. Ненавижу.

Быть может, я не хочу видеть этот мир чётко. Быть может, я вообще не хочу видеть мир и тем более жить в нём. Откуда тебе знать, сколько мне осталось жить, мама? Никто не знает, даже ты. Но ты никогда не задумываешься об этом — сотрясать воздух своими криками для тебя важнее, чем подумать о жизни и о том, что действительно важно.

— Пора повзрослеть и бросить это! Хватит писать свою чёртовую фигню своим тупым читателям!

— Как ты можешь говорить, что я пишу фигню, если ты никогда не читала ничего из мною написанного?

Хочется кричать так же громко, как мама, но это бесполезно — как она криками ничего не может донести до меня, так и я чем угодно не могу повлиять на её мнение. Боюсь, что ни делай, а всё будет не имеот смысла — так устроен наш дом, так устроена наша семья, так устроены люди.

— А что ты можешь написать умного? Ты же ничего не знаешь! Раз вернулся телефон, то теперь в нём можно сидеть сутками и снова писать свой бред?

Снова.

В миллионный раз.

Что ни день — всё заново. По одному и тому же кругу, где вместо тропы на поверхности — многокиллометровая впадина. Я сижу наверху, на своём «острове», отрезанная от мира, а мама всё бегает и бегает, пока не достигнет ядра земли. Не прыгнуть, не слиться с миром — упаду и разобьюсь, оставив свои кости на сьедение монстра, ведь мама именно этого и хочет.

Оставить во мне пустоту.

Мама с самого начала считает моё увлечение книгами бредом. И книгами не только как прочтением, но и как писательством. Вот для неё как будто не существует ничего больше и лучше классических книг. Все современные (точнее большая часть, не считая Кинга и ещё кого-нибудь) мама считает бредом и ненастоящими книгами. Конечно, сейчас у некоторых книг действительно падает качество текста, но я-то тщательно выбираю, что почитать, и читаю исключительно хорошие книги. Но мама и это называет бредом, естественно. Она просто берёт и обесценивает чужой труд. Оскорбляет его. Я знаю, что многие авторы долгие годы идут к своей мечте: стать известным и издаваемым писателем, но маме всё равно — что бы они ни писали, всё будет бредом.

Как же я ненавижу её за это.

Я ненавижу, когда мама читает названия книг с моей полки, ведь они лежат корешками вперёд, и просто издевается над названиями: видите ли, они для неё слишком мрачные. Хотя не я придумываю названия этим книгам, но как будто я виновата в том, что далёкий автор назвал именно так, а не как мама считает нужным. Ненавижу!

Ненавижу.

Она просто ржёт над чужим трудом, а сама вообще ни единой книги из моего списка не прочла, чтобы иметь хоть какое-то представление о том, что я читаю. Я тысячу лет не видела маму с книгой в руках или хотя бы в телефоне, но она при этом ещё не довольна тем, что я читаю так много и такой «бредятины». Вот её литературный мир как остановился на классике, так и всё, дальше он не развивался, вообще ни капельки.

И естественно, она будет ещё и моё творчество просто в наглую обсирать.

Потому что ей плевать.

— Нормально было заниматься этим в десять лет, но не когда тебе уже девятнадцать, а ты до сих пор этой фигнёй занимаешься!

Мама никогда не ценила моё творчество. Никогда. Более того, она открыто хочет, чтобы я это бросила. Бросила часть самой себя. Я просто сойду с ума, если не буду писать истории.

От меня тогда совсем ничего не останется.

— Ты так говоришь, как будто все писатели-классики (других ты просто знать не знаешь) в младенчестве писали, а прославились уже во взрослом возрасте.

Взгляд её возмущённо вспыхивает — значит, вновь не собирается менять свою точку зрения. Не собирается меня понимать.

— Они писали о своей жизни и то, что они пережили, а ничего не выдумывали, как ты.

— А как же Гоголь? Беляев? Остальные? Ведь первый так вообще писал мистику, а второй — научную фантастику, как и Жюль Верн. Разве они всё это переживали в реальности?

— Гоголь пересказывал легенды, — упрямо заявляет мама, на что у меня невольно срывается с губ усмешка.

— Ага, ну да. А жанр мистика у нас просто так существует, как и все остальные. Сейчас ведь столько фэнтези, мистики, фантастики и просто романов, которые ничем не хуже классики, но ты упорно не хочешь этого замечать. Как и мой талант.

— Нет у тебя никакого таланта! — отрезает она, топнув ногой. — Вязать ты ещё умеешь, красиво рисовать, но писать бредятину — не талант.

Поднимаюсь со стула, больше не желая слушать гадости в свой адрес. Не в этот раз. Не сегодня.

— Я считаю себя настоящим писателем, мама, — каждое слово вылетает с таким нажимом, что в комнате становится душно. — Я ценю своё творчество и горжусь им. Я достигну своей цели — издамся и стану популярнее, чем сейчас. И может, только после этого ты если не будешь ценить мой успех, то хотя бы перестанешь приставать ко мне со своим мнением, на которое мне совершенно наплевать. Я и так в курсе, что тебе не нравится — очень многое.

— Не смей со мной так разговаривать! -— как всегда в таких случаях повторяет свою любимую фразу мама вместо того, чтобы хоть как-то вслушаться в мои слова. — Я целую жизнь с тобой борюсь!

— Так может, и не надо бороться со мной? — всё же не выдерживаю я после многих лет молчания. — Может, не надо ставить мне преграды, а наконец-то дать спокойно пройти к свободе и самосовершенствованию? Не приходило в голову, не-а? Раз за столько лет не получилось, не стоит ли наконец-то бросить? И мне наконец свободнее станет, и тебе легче. Я понимаю, если бы мне было лет тринадцать, но и тогда борьба со мной вряд ли имела бы смысл, но мне уже девятнадцать лет и у меня уже есть своё мировоззрение, своё мнение, своя жизнь. Хватит переделывать меня, не надо отнимать у меня же самой саму себя, делать из меня себя! Я не такая, как ты! Далеко не такая! И никогда не стану! Я ценю творчество других, уважаю чужое мнение, не оскорбляю того, с кем не согласна. И не надо отнимать у меня то, что делает меня мной!

Секунду она колеблется.

Секунду мне кажется, что наконец-то получилось до неё донести смысл.

Секунду я плыву в надежде на то, что она поняла мою боль, поняла меня саму.

Но это лишь секунду.

Ведь уже в другую мама бьёт меня по лицу и спине.

— Скотина неблагодарная! С подружками так разговаривать будешь, на них кричать будешь! Сволочь драная!

И вновь как вчера — боль за болью, удар за ударом, непролитая слеза за слезой, немой крик за криком. Вновь как всегда — приходится страдать и страдать за свои слова, мысли, чувства, жизнь. Почему? Почему так всё время происходит? Вместо того, чтобы жить, чтобы хоть чего-то добиться, я страдаю и страдаю. Одного человека хватает для того, чтобы у другого все мечты разбились вдребезги. Мама — вот из-за кого мне приходится выность боль. Она бьёт за то, в чём я не виновата, ругает за цель и силы, потраченные на её достижение, не выносит моего сопротивления и смеётся над моим мнением. Я для мамы — лишь собственная копия, но улучшенной версии. Марионетка — воплощение всего невыполненного и желаемого. И ей плевать, что я живой человек.

Другой человек.

Но маме этого не понять. Ей вообще никогда не понять меня.