Бойся гнева терпеливого человека, он отомстит тогда, когда вы уже сами забудете и человека и причину гнева.

© Джон Драйден

Могу поспорить, что у каждого в классе, неважно, в каком, есть такой парень или девушка, который будто создан и выращен из пробирки «для издевательств».

Вот и у нас в средней школе появился такой; Мартин из Ливерпуля.

Он был щуплым, очкастым и с голосом, как у белки, – писклявый такой, неприятный. Ну, и начали наши называть его «белочкой».

«Белочка, принеси попить!»

«Белочка, попищи в камеру, я снимаю! Вот мэны с улицы удивятся!»

— Как глупо, — бурчу я, вспоминая те омерзительные моменты. А ведь тогда мне тоже было смешно, я смеялся вместе с ними, надрывая живот и краснея с каждым вдохом-выдохом. — Очень...

Я просто не понимал, как это, быть одиноким. Вокруг меня всегда толпились люди, извивающюеся змеи, безжалостно шипя сплетни и приглашения на очередную «пати». И я ходил. У меня не было выбора, просто надо было. Нельзя же подводить друзей, Лиама, например. Обычно они были полны дыма сигарет (или чего потяжелее), едкого запаха спиртного, потной вони от подростков с бушующими гормонами.

«Хочу увидеть их... Снова», – тяжело вздохнув, я поднял глаза на зеркало. Там всё ещё никого и ничего не было, а во мне таилась крохотная доля надежды того, что я вновь увижу маму, или, хотя бы, Лиама.

Надеюсь, это когда-нибудь сбудется.

Помню, когда Мартина представляли, у нашей учительницы (только из университета, молодая) стояли на зубах брекеты и вместо фамилии Скьюйрелл она произнесла Скурелл*. Так было короче, да и, видимо, вертелось у неё это слово на языке. Вот и прозвали выходца из Ливерпуля «белкой».

Ну, это я к тому, что мне сейчас стыдно за это, — конечно, ведь я тогда и сам поиздевался, посмеялся над ним...

Помню Лиамовское: «Хэй, Саймон, хватит уже». Тогда это меня жутко взбесило, я вцепился пальцами в кожу на руке и оставил чуть ли не кровавый тонкий след ногтей. Перепугавшаяся Белка смотрела на меня непонимающим взглядом, сидя за партой. Он ужаснулся, охнул, и проронил:

«Э-э-э... Гриллфорд, с тобой всё в порядке? — Мартин, нахмурив брови, смотрел на меня. — Если что, я не в обиде. Я привык. А ты это, себя не калечь, хорошо?».

Мой ответ был слишком резким, слишком грубым и, сейчас, спустя время, вспоминаю его с ярым и  нескрываемым смущением:

«Да пошёл ты, жалкая Белка!»

Рука нависла над его лицом и резко опустилась, оставив красную отметину ладони на щеке. Звонкий звук хлопка оглушил все другие голоса, заставив меня слегка опешить. В меня вперились взгляды всех одноклассников, в том числе и Лиама. Он стоял сзади, но спинныи мозгом я чувствовал, как он прожигает на затылке дыру. Я тяжело задышал, развернулся и вышел из класса под перешептывания сплетниц и недоуменных взглядов парней-одноклассников. Ещё тогда я чуял, что содеял плохое, что мне должно быть стыдно. Но нет, в течении последующих двух недель, совесть мирно спала в недрах моего спокойного разума. Пока не случилось кое-что, вспоминая которое, я даже сейчас содрогаюсь и разочаровываюсь в людях.

Был преспокойный понедельник после зимних каникул, раннее утро наступившего февраля; в тот день я вышел куда раньше чем обычно, город ещё дремал и было темно. Насупив брови и мелко дрожа от холода, ноги несли моё измякшее от мороза тело рядом с витринами ещё не открывшихся магазинов. Сугробов было больше, чем я ожидал, и тут же пожалел о том, что не вышел позже; в то время, когда дворники бы собрали весь снег и убрали в одну огромную снежную горку, которую дети использовали в развлекательных целях.

Вспоминая тот холод (а его я помню отчетливо), до меня доходит, что он был мелкой пригрошью рядом с холодом душевным — тем, что бурей бушевал в моём израненном сердце и разрывал его на части.
Морщусь от собственных мыслей и, вздохнув, встаю с места. Суставы жалобно захрустели, позвоночник порадовался, что я наконец смолился над ним и выпрямил.

Имитирую тот день, но, к сожалению, сейчас на мне нет ни пуховика, ни вязанной шапки, ни школьной формы и портфеля. На белом балахоне (сам, честно сказать, не помню, как он оказался на мне) не было карманов, потому руки попусту висели «по швам».

Я кружу вокруг того места, где сидел минуту назад. Иду быстрее и быстрее, а через несколько секунд откровенно бегу, не замечая ноющие ноги. Легкими хватаю воздух, выдыхаю, останавливаюсь на передышку и вновь бегу.

В тот день я чуть не опоздал, так как, решив согреться, зашел в кофейню. Меня встретила сонная плотная продавщица с пухлыми щеками, тонкими губами и узкими глазами невиданного цвета.

— Эспрессо, — вяло бросил я тогда, садясь за стол. У меня было ещё сорок минут, а на дорогу до школы уходило меньше пятнадцати.

Женщина кивнула и повернулась к кофемашине. Спустя секунду кофе полилось в стаканчик, а я нестерпимо ждал, когда же он приготовится.

— Вот, — промямлила продавщица и поставила бумажный стакан на круглый мраморный стол.

Я отпил от напитка и тепло разнеслось по всему телу; бодрость, конечно, не сразу проснулась, ибо организм уже привык к «энергетику».

Неожиданно туда ввалился парень, укутанный, будто он шел в тайгу. Вскоре узнал в этом «снежном» человеке Мартина, и цокнул языком, пытаясь быстрее пить эспрессо. Он был жутко горячим, потому я побоялся за свой язык и горло.

— Миссис Фэймон, мне, пожалуйста, латте, — приглушенно попросил он, и послышался звон мелочи.

Я укрылся капюшоном и повернул голову на сто восемьдесят градусов, вперившись взглядом прямо в окно.

Пустой дальний столик заняла Белка. Ливерпулец сидел, попивая кофе, и подглядывая на круглые часы под потолком.

«Устал», — падаю на колени и цепляюсь за кожу, обтягивающую череп.

Да, в тот день я так же устал, когда миссис Фэймон крикнула: «Что это вы расселись? А ну-ка в школу, у вас десять минут осталось!» Я, конечно, побежал, спохватившись и не чувствуя ног и прочих конечностей от холода. Мартин тяжело дышал сзади, а я даже не думал оборачиваться на хлюпкую Белку; эгоизм и злорадство проснулись быстрее, нежели жалость.

Намеченная цель – школа, показалась тогда, когда боль схватила легкие и сдавила как шарик, выпустив весь воздух.

У ворот меня (точнее нас с Белкой), встретил охранник — морщинистый старик с темно-серой формой и надписью на левой груди: «Охранник». На нём ещё была зимняя куртка и шапка, захламленная временем и истезанная снегом.

— Ну-с, — протянул тот, — из какого класса, как зовут, почему опаздываем?

— В пробки попал, — соврал я, искоса взглянув на Белку. — Ну, вы ведь понимаете, сугробы, ледяные дороги...

Обманывал я не раздумывая, так как ни о какой машине речь идти не могла; на тот момент мне было пятнадцать с половиной, а маме не было времени подвозить и увозить меня из школы.

— Ложь, — пропищал Мартин.

«Ах ты ж придурок! Идиот!» — мысль заметалась в голове, пока я тихо начинал кипеть.

— Мы засиделись в кофейне, а там часы сломаны, — он снял очки и протёр их тряпкой. — Мистер Мантинз, это в первый и последний раз.

— А? Скьюйрелл, ты, что ли? Прости, не узнал. Раз уж ты такое говоришь, то я уверен, что это правда.

Старчески улыбнувшись, охранник пустил нас через ворота, а я озадаченно глядел то на Мантинза, то на ливерпульца. Во мне заползло гадкое ощущение, называемое «совестью».

— Спасибо, — вздохнул я и решил побыстрее удалиться в школу.

Белка осталась позади, и я был уверен, Мартин смотрел в мою спину абсолютно удивленно.

Колени начинают болеть, и я ложусь на пол (пол ли это?), охлаждаясь, уперевшись щекой. Сейчас, в такие моменты, когда я вспоминаю то, что происходило со мной, я хочу вернуться. И сейчас — именно такой момент. Возможно, полное одиночество пустило корни в моём мозгу. Но, боюсь, я выиграю эту бойню и вернусь к маме и друзьям, назло тому, кто запер меня здесь (будь он хоть Богом или Сатаной).

Белые стены прохлаждают разум, утверждают мысли и отправляют в полёт на крыльях фантазии. Я уже привык часами вырисовывать на тех же стенах красочные пейзажи и узоры, хитрых лис с бурыми медведьями и много, очень много золотой осени. Да, вроде как, то, о чем я хотел вспомнить произошло осенью, в октябре.

Всем надоела Белка и ливерпулец остался совершенно один.

Он пытался подружиться с другими, но, как ни странно, все уже сформировались в узкие круги друзей и не впускали незнакомцев. Так же было и у нас, маленькой компании парней; я, Лиам, Рональд и Хэйзелтон. Мартин захотел влезть к нам.

Но мы вновь его отвергли, более того, унизив перед всем классом. Бедняжка Белка выбежала из кабинета, направившись непонятно куда. Нам было всё равно.

Заливаясь смехом, я не понимал, что делаю не так. Почему я видел капли слёз в его глазах? Почему он раскраснелся, а его глаз начал дергаться?

Затем, ливерпулец не объявлялся в школе где-то две недели.

Когда он пришел, никто не стал его расспрашивать, где пропадала Белка. Мартин просто прошел через весь класс и сел за свою парту, достав учебники. Аккуратно сложив их, он бросил короткий взгляд на меня и Лиама, затем зло зыркнул на Хэйзелтона с Рональдом.

Я заметил это и нахмурился, но большого значения не придал, мало ли.

Первым уроком шло обществознание и права человека.

Мартин поднял руку.

Никто не посмотрел на это, хотя надо было.

Учитель взглянул на него, и, взирая свысока, спросил:

— Что надо, Скурелл?

— Знаете, мистер Эканз, — спокойно проговорила Белка, — а ведь Саймон с Лиамом курят.

Учииель поперхнулся и неистово зло посмотрел на нас, а мы на ливерпульца. Мартин стоял, опустив руки и ссутулившись. Грязные волосы касались плеч, а прыщавое лицо озаряла злорадная ухмылка.

— Это неправда! — воскликнул Лиам, вскочив с места.

Из кармана моего друга выпала сигарета. Пачка сигарет.

— Марш к директору, оба!

Тяжело пыхтя и краснея от ярости, затуманивший разум, я взглянул на Скурелла.

Тогда мы долго отчитывались перед директором, как это сигареты оказались в наших сумках ("мои", оказывается, были в шкафчике). В итоге, нам провели воспитательную беседу, вызвали родителей и уже последние, срываясь на крик, доходчиво объяснили, что сигареты — зло, и мы губим свою жизнь.

Вот здесь и, думаю, была отправная точка. С каждым днём, как наши портфели и шкафчики проверяли учителя на содержание сигарет, моя ненависть к ливерпульцу росла и крепла.

А его выходок было больше и больше. То, видите ли, он увидел, как я покупаю пиво, или как Лиам достаёт младшеньких и мы, грешные такие, вымогаем деньги у младшеклассников.

Мы не могли ничего ему сказать, так как он был окружен вниманием учителей. Даже некогда вечно ругающий Мартина учитель физкультуры начал хвалить его, заявляя, что ливерпулец спокойно может обогнать любого из нас.

А нас с Лиамом начали водить по психологам, проводить «вечера бесед» после уроков, каждую неделю ровно в три часа приглашать родителей к директору или завучу.

Мама ругала меня всё больше, доходило до того, что она била меня, в отчаянии крича: «За что мне такое наказание? Неужели я упустила что-то в твоём воспитании, а, Саймон?»

Мне было больно, но я терпел. Терпел, чтобы потом заглушить боль разговорами с собственным отражением. Я понимал, что схожу с ума, но мне становилось легче.

Лежа на холодном полу, расставив руки и ноги в сторону, я гляжу в зеркало. Ничего не происходит.

Я засыпаю, ухватываясь за обрывки воспоминаний.

После того, как он начал вытворять всё это, Мартин перевелся в другую школу.

Без видимых причин, взял и перевелся в середине учебного года.

Мы вздохнули спокойно, и начали нормально жить, но взгляд, полный ненависти и презрения, прожигавший во мне дыру я никогда не забуду. Иногда, даже теперь, когда я совершенно один, я чувствую его. Этот взгляд на своём затылке.

Ах, да... Ведь Белка умерла, а не перевелась в гимназию...

Может, он следил за нами из зеркала, а?