Лиам! Идём играть!

Тень расставила руки, и мяч упал на мягкую траву.

Звонкий голос умершего друга отдался эхом в черепной коробке парня, и он схватился за волосы, падая на колени.

Он никогда никому не рассказывал, почему не высыпается и почему он ходит, будто мертвец. Ответ был прост – кошмары, постигшие его совсем недавно.

Лиам, невольно, но винит в этом Саймона — того, кто погиб три месяца назад, и того, на чьи похороны он не сумел сходить.

В интернете он вычитал, что если умерший зовёт тебя с собой, это означает что ты сделал не то при жизни мертвецу. Никогда не бывший суеверным, Лиам всё же провел странный «ритуал» с щепоткой соли и специями разных видов.

Закопав этот отвар во дворе, он начал ждать. Ничего не произошло, чего и стоило ожидать.

А кошмар продолжался, более того, приобрел новые, устрашающие краски.

Мутное лицо Саймона начало проявляться, и Лиам узрел то, чего не смог бы увидеть ни в одном из своих фильмов ужасов.

Иссохшая белая, словно мел, кожа обтягивала череп и само исхудавшое тело, но не совсем; в некоторых местах виднелись кости, выпирающие так сильно, что, будто, вот-вот и ты порежешься.

Когда-то сияющие глаза уменьшились, приобретя оттенок серого: цвета безысходности и безнадёжья. Гнилой рот покрылся мерзкими черными червяками, и он улыбался, завывая: «Лиа-а-ам, Лиа-а-ам, пойдём играть...» И каждая фраза доносилась громче, чётче и ближе предыдущей. Парень пугался, отступая, и ощущая мягкую траву под ногами, а мертвец шёл, не замечая шелушащей кожи и отваливающихся волос.

Вот, умерший стоит в расстоянии вытянутой руки и медленно тянет сгнившие длинные пальцы к живому, дрожащему от страха другу.

Солнце резко сменяется кровавой луной, небо окрашивается темно-бордовым и усопший вновь обретает былое тело.

— Лиам, почему ты не пошел со мной играть, а? — Саймон заносит сверкающий предмет над головой и вонзает его в плечо друга, отчего тот визжит и всё туманится.

Парень, в холодном поту, открывает глаза и тяжело дышит. Он не собирается вскакивать, он пытается лежать тихо, еле дыша и глядя в потолок. Лиам боится, что в зеркале он может увидеть кого-то — это был самый специфический кошмар, приснившийся ему после девяти дней смерти друга.

Наконец, собираясь силами, он выползает из-под одеяла и ощупывает одноглазую лампу на комоде.

Тусклый свет озаряет комнату.

Плотные шторы не пропускают первые лучи осеннего солнца.

Лиам садится на кровать. Его волосы облепили лицо, и он, поглощенный неведомым страхом, смотрит медленно по сторонам, с опаской посмотрев на зеркало, завешанное полотенцом.

Сердце уходит в пятки.

Он помнит, что точно вешал злосчастное белое полотенце на ненавистное зеркало.

— Упало, да, точно, — нервно посмеивается парень, сжимая в руках одеяло.

Ему становится не по себе, он страшится того, что из зеркала выскочит труп друга и убьёт его.

Позовёт к себе.

Лиам встаёт на ватные ноги и резко дёргает шторы.

Лучей солнца нет.

Есть лишь ночь, кромешная темнота, липкий, противный мрак, заполняющий разум.

Полная луна стоит совсем близко, что, кажется, вытянешь руку – и дотронешься до неё.

— Так значит, ещё ночь, — вздыхает парень, и поворачивает голову к цифровым часам, где зеленым мерцают числа: «03:58».

Лиам хмурится, но понимает, что сон улетучился, и делать ему нечего.

Неспеша идёт к зеркалу, берет с пола полотенце и вновь укрывает ненавистный объект. Он давно не может смотреть в зеркало. Даже до того, как он умер, ему мерещились всякие куклы Аннабель, находящиеся по ту сторону.

До того, как прозвонит будильник остаётся три часа. Ему надо в колледж, и опять (снова...) он пойдёт сонным, таким, что все не отстанут от него, пок не расспросят, почему он не спал. А что ему говорить?

Меня мучает умерший друг, которого я вижу в зеркале? Так его точно упекут средь белых стен.

Лиам включает компьютер одним движением ноги. Садится на стул, вытаскивает клавиатуру и хватается за мышку.

Клац-клац.

Он сидит, смотря красными глазами типичный фильм, такой же, как все остальные. Лиам даже не вникает в сюжет, лишь обрывками слыша кроткие речи главных героев.

— Да как ты смеешь! — кричит героиня, и до ушей Эддинга доносится звонкий звук пощечины.

Это и становаится спасительной нитью. Он широко раскрывает глаза и смотрит на экран — рыжая девочка упёрлась в него карими глазами, безмолвно двигая розовыми губами. На щеке парня остался явный след маленькой ладони.

Лиам смотрит на неё. Она на него. Он не знает, кто она. Она — да. Она всё знает.

— Приве-е-е-ет, — шипит из наушников детским голосом, — ты-ы-ы кто-о-о, зна-а-аешь?

Грудная клетка подрагивает от сердцебиения. Град из пота падает на компьютерный стол, а сам Эддинг рвёт обвисшую искусственную кожу с кресла, но параллельно даже боится дышать.

— А кто я? — отчетливо слышится. И резко, без морганий, отключается компьютер. В том числе и цифровые часы, и недавно купленный телефон, как понял Лиам, начал глючить.

Парень набирается смелости, сбрасывает наушники, и ломится к двери. Что-то обхватывает лодыжку и он падает в сантиметре от двери.

«Лиам, идём играть!»

Визг, пелена, тьма. Лиама нашла сестра.

Наполовину поседевшего, и с устойчивым страхом в глазах. Он трясется, говорит невменяемые, непонятные и неточные слова. Вскоре сестра, Диана, понимает, что это простой набор слов.

— Ди, — говорит он, — выброси!

— Что выбросить? Что, Лиам?

— Зеркало! Все зеркала! Вынеси их, вынеси, и всё, что отражает, — повторяет, вновь и вновь, пока в комнату не вбегает мать, услышавшая грохот.

— О, Боже, Лиам! Что с тобой произошло? — визжит она. — Почему тут такой беспорядок?

Он её не слышит. Лишь шум в ушах. Бз-бз-бз-з-з-ж-ж. И голос.

Страшный, ужасный, детский.

Он опять падает. На кровать. Всё кружится и выплясывает дикие танцы вокруг него. Приглушенно издалека кричит мать и бьет его по щекам Диана, но он ничего не чувствует.

Пустота заполняет его. Заменяет кровь, кожный покров, нервные окончания, мозг...

Он ничего не чувствует. Не может пошевелиться или издать какой-либо писк, подающий признак жизни. Совершенно ничего.

Опустошенность.

Про неё часто говорил Саймон. Слишком, чтобы быть настоящей его проблемой.

«Он лишь псих с шизофренией. Я ему не друг. Он просто прицепился ко мне, и бегает за мной».

Лиам тяжело встает, опираясь на неустойчивые локти. Оглядывается вокруг. И видит пустоту. Белые туманные стены.

— Видишь... — шипит воздух всё тем же детским голосом, — эту душераздирающую... Мглу?

— Тут все белым-бело. Слишком ярко, — выдает, отдышавшись, Эддинг.

— Думаешь? Ну тогда... Сгинь отсюда, и не возвращайся, пока не будешь удостоин Ада...

Закат пробивается сквозь жалюзи. Монотонно капает капельница, где-то покашливают люди, слышны резвые или тяжелые шаги. Всем своим видом — больница.

Мутная пелена перед глазами не собирается уходить, пока Лиам не встанет.

Скрип двери. Удивленно охает медсестра с новой капельницей в руках – смотрит на Лиама, так, словно он восстал из мертвых. Может, это и есть так.

— Лиам Эддинг! Как долго вы были в... Таком, таком состоянии? — рассеянно спрашивает она, бросившись укладывать парня обратно на койку. — Вам нельзя вставать! Лежите, я позову лечащего врача, пусть он позвонит вашей семье.

— Хорошо, — вставляет «три копейки» в быструю речь Лиам. В глазах читается немой вопрос: «Сколько я пролежал в отключке?»

— Четыре. Четыре недели, — хмуро кивает медсестра, и бегом направляется к двери, снося перед собой всё.

Вскоре приходит врач. Мужчина средних лет в безукоризненно чистом, гладком и сияющем (как всё здесь) халате, стетоскопом на шее и прямоугольными очками.

— Здравствуйте, — уверенно говорит он.

— Добрый... Вечер? — приподняв бровь, менее решительно отвечает Эддинг.

— Меня зовут Этан Маклегарри, я ваш лечащий врач. Вы упали в обморок четыре недели назад, — он ровняет ворот халата, — и не просыпались по сей день. Медицинская аппаратура выводила слишком слабый пульс для живого человека, но ваша мать уверяла нас, что вы живы и надо оставить вас в покое. Это мы и сделали. И вот, вы очнулись. Поздравляю с возвращением, мистер Эддинг.

— Спасибо, — задумчиво изрекает парень.

— Мы уже вызвали ваших родителей. Они вне себя от радости, — улыбается Этан. И тут сразу бросается в глаза один немаленький изъян: желтоватые, неровные и неопрятные зубы, вытаращенные из-под идеальных губ. Даже слишком для мужчин.

— Да, я тоже рад, поверьте.

— Ну, я, тогда, пойду. Надеюсь, вам станет ещё лучше.

Лиам кивает. Лишь бы выпроводить надоедливого мужчину за такую же, как и всё здесь, белоснежную дверь. И тот уходит, понимая, что тут ему точно не рады.

Ужас накатывает, когда на переферии что-то всплывает. Что-то, очень похожее на зеркало, огромное, почти на всю стену. В горло подкатывает ком, и Эддинг медленно поворачивает голову.

Рыжеволосая, то ли улыбаясь, то ли скалясь, стоит, зажав в руках цветы. Белые лилии.

«Лиам, исполни желание друга, когда я помру, принеси мне на могилу лилии. Белые».

Вновь визг, но тьма не настает. Она настанет, когда Лиам будет удостоен Ада.