Мягкие приглушённые утренней дымкой лучи едва поднимались над горизонтом, а румяный бок солнца терялся где-то за джунглями города. В маленькой келье, похожей на отдельный мирок, лишённый шума и суеты, ещё царил полумрак, но мне совершенно не спалось. Голову наполняли мысли, а душу – чувства. «Найти друга», «это дар», «позволь быть рядом с тобой», «прислушайся к Богу» – вертелись по кругу обрывки фраз, не желая собраться во что-то целостное, словно само моё подсознание отвергало их суть.

Устав бороться и ворочаться с боку на бок, я встал. Оставшись в длинной белой ночной рубашке, доходящей мне до самых щиколоток, я перекинул через плечо полотенце и, осторожно ступая на цыпочках, направился по тёмному, наполненному лишь звонкой, отражающей каждый звук тишиной коридору в сторону душевой. Хотелось срочно помыться. Смыть всё. Все эти переживания и тревоги, что жгучей смолой липли к самому сердцу. Вот только угроза ли для смолы простая вода?.. Да будь она хоть сто раз святая – что толку.

– Утречко доброе, брат Чимин, – встретил меня хриплый полушёпот, моментально выдернув из чертог собственного разума.

Юнги, стоя у зеркала, застёгивал последние пуговицы на рясе. Так медленно, что каждое его движение будто говорило... нет, даже требовало – «смотри». И я смотрел. Замер на пороге, не делая шага ни вперёд, ни назад, и заворожённо смотрел на тонкие пальцы у бледной шеи. Невольно промелькнула мысль о том, что лучше бы эти пальцы пуговицы наоборот расстёгивали... Щёки моментально покрылись румянцем, и ещё сильнее захотелось обдать себя водой: сначала кипятком, а потом ледяной. Чтобы смыть из головы эту мысль... или хотя бы умереть от инфаркта.

Раздалось насмешливое «отомри», и я растерянно захлопал ресницами.

– Доброе, брат Юнги, – сконфужено произнёс, не зная, куда девать бегающий от смущения взгляд, да и себя тоже.

Душевая представляла собой лишь голое помещение с хлипкими перегородками и настенными лейками душа между ними. Никаких шторок и тем более дверок. Я всё ещё не привык: не научился относиться спокойно к чужой и своей наготе. Потому всегда старался приходить в душ рано утром, пока тут никого нет или хотя бы минимальное количество людей. А сегодня я даже побил свой рекорд по «рано». Вот только теперь раздеться вообще не представлялось возможным, ведь за мной прямо через зеркальную, запятнанную десятками мелких брызг поверхность следили два цепких глаза.

– Ты всегда так рано приходишь, брат Юнги? – решил я выяснить на будущее.

– А ты всегда так кокетливо задираешь рубашку?

Я поспешно бросил взгляд вниз – и только теперь понял, что всё это время нервно сжимал в кулаке тонкую хлопковую ткань так, что оголись голени. Впрочем, в этом не было ничего предосудительного... Хотя нет, в моей голове определённо было. Поэтому я мгновенно отпустил рубашку и ладонью разгладил складки, как барышня на платье.

Лицо юноши выглядело всё таким же насмешливым. И таким же божественно красивым.

«Нередко Сатана принимает облик небесных Ангелов», – строчка из «Нового завета», которой не хватало сейчас на всех поверхностях этого маленького помещения.

– Сегодня у меня было важное дело, – во взгляде Юнги читалось «спроси». – Тайное, – и шёпот настолько зловещий, что это «спроси» кажется приказом.

– Что за дело?

– Я тебе покажу, – его пальцы сомкнулись на моём рукаве и потянули.

Шлёпая босыми ногами по холодному кафелю, я направился вслед за Юнги в самый дальний угол. Едва мы оказались лицом к лицу за перегородкой, как он начал быстро расстёгивать пуговицы на рясе.

– Стой! – выкрикнул я и застыл с приоткрытыми губами, не зная, как сказать, что я вовсе не прошу остановиться, а лишь сбросить скорость, ведь я не успеваю насладиться увиденным...

Было неимоверно стыдно, но при этом глубоко-глубоко в груди маленькая песчинка радости разрасталась до размеров огромной эйфории от осознания того, что то, о чём я подумал, чего захотел всего несколькими минутами ранее, вдруг стремительно сбывалось. Не во сне, не в грёзах, а прямо здесь и сейчас – наяву.

Но Юнги и не собирался меня слушать – он продолжал. Под рясой оказался ещё ряд пуговиц на рубашке – и он не раздумывая принялся и за них.

– Что ты делаешь? – не сдержался я.

– Хочу показать тебе новый пирсинг.

Догадываясь о чём речь, я тут же зажмурился. Это точно не то, на что я могу позволить себе смотреть... даже во сне. А уж наяву – точно никак нельзя. И снова захотелось обдать себя водой: сначала кипятком, а потом ледяной.

– Я... Я не могу смотреть на такое. Мне нельзя. Это грех, – затараторил нервно. – Это точно грех. Мне потом снова придётся из-за тебя исповедоваться... – произнёс и едва не прикусил себе язык на последнем слове, понимая, что ляпнул.

Повисла пауза. Крупные капли холодного пота медленно стекали с висков по щекам. Я мысленно молился, чтобы он не обратил внимания на последнее высказывание.

– Снова? – в голосе юноши слышался неподдельный интерес, а я хотел провалиться сквозь землю.

Я был согласен даже на Ад, лишь бы там не было Юнги, этой ситуации и этих моих слов. Даже самые страшные пытки были бы ничем в сравнении с этим.

– Забудь, – выдавил я жалко. – Пожалуйста, забудь.

– За что ты исповедовался?

– Неважно.

– Ты думал обо мне?

– Нет.

– Ты думал обо мне ночью?

– Нет.

– Ты...

– Перестань!

Сейчас больше, чем когда-либо мне хотелось закончить эту жизнь и начать новую. Ничего не исправить, ничего не отменить – как ни делай вид, что ничего не было. Остаётся только лечь и умереть.

Юнги взял мою руку, и я от неожиданности дёрнулся, опять ухватившись за ткань собственной рубашки как за спасательный круг. Но он снова накрыл мою руку своей. Она была прохладной и лёгкой, словно невесомой. Словно состояла из летнего ветра или, быть может, из холодного света, того самого, который настолько яркий, что режет глаза. Может, именно поэтому я их и не открывал – чтобы не ослепнуть. Утонув в своих ощущениях и мыслях, я не сразу заметил, что мою руку подняли и теперь она находится где-то на уровне груди Юнги.

– Раз не можешь смотреть – прикоснись, – прошептал он и отпустил ладонь, которая так и осталась зависшей в воздухе.

Сомнения продлились лишь долю секунды, и я как-то зачарованно повиновался. Словно нечего уже было терять. Словно я уже и так побывал в самой бездне, к чему теперь бояться вновь оказаться на краю. Вытянув пальцы вперёд, я медленно приближал ладонь, уже не понимая какое расстояние нас разделяет. С каждым сантиметром напряжение росло, будто я собирался отправить руку прямиком в жерло вулкана, а не всего лишь к чужому телу. Было страшно. Но остановиться невозможно.

Гладкая кожа. Я разочарованно выдохнул и повёл пальцы в сторону. Металлическим холодом встретил небольшой шарик – и я тут же одёрнул руку, зажмурившись ещё сильнее. Но, выровняв дыхание, снова вернулся спустя мгновение. Медленно и максимально мягко провёл вокруг по ареоле, затрагивая серьгу. Было очень необычно. И в своём воображении я даже представлял, как это выглядит. Слишком явно представлял, отчего к лицу хлынула вся кровь.

Я резко одернул руку и отвернулся к стене. Я сделал это так быстро, будто боялся передумать и открыть глаза... Хотя почему «будто»...

– Застегнись, пожалуйста, – пробормотал я сиплым от долгого молчания и напряжения голосом.

– Ты точно этого хочешь?

– Да, мне больше неинтересно, – собственный голос звучал незнакомо: сухо, холодно и словно откуда-то со стороны.

– Приятно знать, что это ложь.

– С чего ты взял?

– Я вижу это в тебе.

– Что?

– Желание.

Я слышал, как удаляются его шаги, но всё равно не мог заставить себя обернуться. Не знаю, чего я боялся больше: посмотреть в его глаза или в глаза правде.

Поворот металлического вентиля – и на меня обрушился обжигающий поток воды.