— Ты совершенно отучена от того, чтобы думать о других, — твердит мне всё брат. — Ты никогда не думаешь о других.

— А ты совершенно отучен пылесосить, — глупый аргумент, но в очередной раз говорить о том, что я волнуюсь о других, было бессмысленно.

— Ну да, нашла что сказать, — закатывает глаза брат, которому уже надоело слушать моё упрямство. — Ты даже не пытаешься помочь маме. Вот сейчас она плохо себя чувствует, надо было пойти помыть посуду или ещё что-нибудь сделать.

Я смотрю на него с полным равнодушием.

— Да, надо было.

— Почему тогда не помыла?

— Действительно, почему? — спрашиваю пустоту, зная, что та мне никогда не ответит. — Ну вот помыла бы, и что дальше?

— Как что? — удивляется брат, явно думая, что я дура. — Ты бы помогла маме.

— Здорово, — совершенно плевать на это, ведь всё равно ничего уже не помогает. — Но от этого бы она не стала меня прощать, не перестала бы обвинять меня во всём, не перестала бы издеваться над моими книгами, что я читала, не перестала бы унижать моё творчество и говорить, что я тупая дура или у меня слабоумие, которое надо лечить.

— Ты так же «драматизируешь», как сама говоришь про маму, — говорить брат, даже не замечая, как плохо мне морально и физически, в каком я сейчас отчаянном состоянии: синяки под глазами, бледность, худоба и моральное истощение. Он настолько привык видеть меня в одном и том же «весёлом» образе, что даже представить не может, как я выглядела бы по-другому. Но вот я — сижу перед ним за столом, но брат ничего не замечает, словно слепой.

Ему просто всё равно.

— Я терплю это, — говорю, как мантру. — Я терплю. Настолько терплю, что тебе об этом я рассказала сейчас впервые, заметь. Обычно я ведь молчу, либо говорю «заткнись», потому что ты попросту не поймёшь. И тоже не собираешься меня понять. Если я и драматизирую, то молча, а не устраиваю истерики, как мама. Я терплю.

— Ну и терпи дальше.

И ушёл. Ушёл проигравшим. Или так казалось только мне? Ведь я никогда не считала себя победителем в каких-либо ссорах, постоянно ощущала неудобство и неприятность — даже без мамы я считала себя во всём виноватой. Во всём. Как всегда.

— Мама на тебя не обижается, братик. Мама тебя ри в чём не обвиняет. Мама не говорит, какой ты бездельник, хотя бы реально ничего не делаешь по дому. Мама у нам заботится о тебе: «Не трогай брата, у него болит голова»; «Не трогай брата, он сегодня устал»; «Помоги брату, напиши за него сочинение»; «Брату твоему нужна гитара, а твои книжки подождут»... И я не против тебе помогать, правда. Не против тебя трогать. Но знаешь, всё почему-то решили, что можно постоянно трогать меня, дёргать, швырять из стороны в сторону, а ещё и обвинять меня во всём. Да, ты иногда помогаешь мне, и я благодарна тебе за это, но... не такой ценой. Я устала. Очень устала от всего этого. Очень...

Мне хотелось крикнуть эти слова ему вслед, но брат уже давно ушёл, а у меня не хватает сил даже подняться — настолько ослабла за последнее время. Ничего не ем, питаюсь только одним «НС», никуда не хожу и слишком долго таращусь в потолок, лёжа на жёстком ковре и силясь стать с ним единым целым.

Так устала...

Как быть дальше?

Город кажется сизым туманом, что окутывает дождём и холодом петляющие улицы и одинаковые дома, словно не люди вовсе живут здесь, а рыбы — таким аквариумом стал Оснабрюк. Со своей печалью я теряюсь среди стаек, волн и пузырьков, от меня остался лишь последний отголосок боли, что тонет под толщей ледяной воды.

Как быть дальше?

Ощущаю себя холодной, уставшей, безразличной: тихий город клонит даже не в сон или в слёзы, а к смерти. Хочется ему поддаться, этому нужному зову, выходящему из чёрных глазниц черепа, но моя печаль пока сама напевает колыбельные в эти безликие дни и убаюкивает ноющую меж рёбер боль. Вот бы заснуть... и никогда не просыпаться.

Как же быть?

Так отчаянно хочется вспомнить тепло, тмк отчаянно хочется к нему вернуться. Мне так оно сильно нужно, так сильно, что мороз инеем прогрыз все внутренние органы — так много холода и равнодушия стало во мне. Так много, что скоро оно затянет петлю на шее и потянет в своё болото — на дно, к потонувшим трупам. Мерзлота души с каждым часом становится всё больше, а мне некуда уже её прятать — я слишком мала для вселенской боли. Я слишком устала...

Как же быть?..

Мне совершенно, абсолютно холодно.

И одиноко.