Ноэль. Сейчас

– А если ты меня не поймаешь?

– Если не поймаю, дам тебе тысячу.

– Обещаешь?

–Я дам тебе тысячу, если не сдержу обещание.

– Если это сон, детка, завтра я дам тебе тысячу.

– Если поймаешь меня на лжи, я дам тебе тысячу.

Так поймала или нет?

Я просыпаюсь еще до рассвета с вопросом, который мучает меня вот уже три года: тысячу чего?! Мне так и хочется проорать его, чтобы он наконец покинул мою голову и перестал, перестал, перестал травить душу!

Но, к сожалению, еще больше я хочу получить на него ответ.

Тихо, насколько это вообще возможно в доме с картонными стенами, скрипучими дверьми и деревянными полами, которые стонут при каждом шаге, я собираюсь на пробежку.

Меня встречает спокойное апрельское утро и полусонные улицы Сохо, которые через пару часов загудят жизнью. Расстояние до Гайд-Парка я преодолеваю меньше, чем за двадцать минут, но за это время успеваю во всех подробностях вспомнить минувшую ночь.

Меня поцеловал Клето. И я позволила ему, я ответила на поцелуй. Он был так добр ко мне. Уверена, Люция и Офелия думают, у нас с ним – самый настоящий роман, что я сбегаю к нему на свидания, а им в этом не признаюсь. Они не знают, кто он такой, я не рассказала. Они уверены, что Каетано – в прошлом. Что я не хочу домой.

Но дело в том, что вот уже почти пять месяцев Клето помогает мне попасть домой. Папа верил ему, он выбрал его из множества кандидатов: молодого, амбициозного выскочку, так сильно похожего на него самого. Управляя отелем в Пуэрто-Рико, Клето последние три года наблюдал, как рушится и мельчает детище семьи Гарсиа. Статусные отели и рестораны, каждый со своей атмосферой и безупречной клиентоориентированностью, пустились в массы: еще пара лет подобных управленческих решений, и они сравняются с пошлым турецким «ол-инклюзивом».

Клето рассказал мне, что папину правую руку, сеньора Ловего, обвинили в коррупции и сместили с должности заместителя практически сразу же после моего изгнания. Дельгадо забрали себе абсолютно все бразды правления империей Гарсиа.

У меня нет экономического образования, так что Клето занимается со мной сам. Мы изучаем рынок ценных бумаг, внутреннюю документацию и информацию об акционерах, инвесторах, поведении акций «Делинтерпрайзес» (какая ирония) на бирже. Клето требует от меня невероятной усидчивости, но проявляет такое же терпение в ответ на поток моих бесконечных вопросов. А я хватаюсь за каждую мелочь и заталкиваю ее в свою голову в страхе, что это может оказаться той самой деталью, без которой я не смогу вернуть назад дело папиной жизни.

Будь воля Клето, я занималась бы экономикой все свободное от работы время. Но я упорно продолжаю посещать своего психотерапевта дважды в неделю. Может быть, оно действительно того не стоит в глазах стабильного образованного человека. Но я не чувствую опоры под ногами, пока на мне висит психиатрический диагноз. Кажется, что с ним меня согнать с шахматной доски легче пешки.

Любое повышение тона, резкий взмах руки или ранка, которую очень просто инсценировать, может быть чревато окончательным и бесповоротным признанием моей невменяемости. И тогда я останусь при деньгах, да, но не при имени. А я хочу его! Я хочу стереть это безобразное «Дел» и вернуть вперед «Интерпрайзес» гордое имя Гарсиа! Я считаю это своим долгом. Перед братом, мамой и, главное, папой. Потому что я – последняя.

Три года назад я так не считала. Я собиралась помучить смерть и заставить за собой хорошенько побегать из вредности, но теперь готова сама ей отдаться, лишь бы вернуть свое назад. Жизнь я люблю больше всего на свете. Этот постулат во мне не изменился. Только добавилось «но».

Жизнь я люблю больше всего на свете, но ради своего Имени, я готова добровольно отдать ее смерти.

Вот так.

И я сделаю все, что зависит от меня и моей чокнутой головы.

Этот окрыляющий настрой не покидает меня весь день, а от своего психотерапевта, доктора Литла, я выбегаю с чувством, что вот-вот взлечу.

На парковке больницы святого Томаса замечаю знакомый синий Порш, Клето машет мне с водительского сидения, и я, набрав полные легкие воздуха, ныряю в прохладный кожаный салон.

Он тянется ко мне для поцелуя, но я в смущении опускаю голову. Не хочу разочаровывать Клето своим отказом, но это неизбежно. Он очень хорош собой, это правда. У него интеллигентная и мягкая красота с полупрозрачными серыми глазами, через которые можно заглянуть ему в душу. Темные, слегка вьющиеся у висков волосы, спокойный и ровный голос, плавная линия скул и подбородка: никаких колющих и режущих черт, от которых сердце пускалось бы в пляс. Я слишком хорошо помню карие глаза-вишни с медовыми искрами, веснушки и тонкие губы, целовавшие, обжигавшие и говорившие о любви.

– Прости, не могу... – виновато шепчу я. – Вчера я дала тебе ложную надежду, Клето.

– Когда я целовал тебя, ты плакала о другом. Никаких надежд, Эл. – Теплая широкая ладонь накрывает мое плечо и легонько сжимает. – Я все понимаю. Это дружеский поцелуй. Пока дружеский. – Клето подмигивает мне и заводит двигатель.

Я смущенно улыбаюсь и заправляю за ухо короткую прядку волос. Неужели я когда-то носила локоны, которые спадали на грудь и мягко вились на концах? Водопровод Великобритании сделал свое дело: вымыл всю соль и золотистый блеск, превратив меня в типичную блондинку с кроткими прямыми волосами.

Сегодня мы изучаем состав инвестиционного портфеля «Делинтерпрайзес» прямо на набережной Темзы. Греясь в теплых лучах весеннего солнышка и вдыхая уже такой привычный аромат водорослей и ила, ловлю себя на мысли, что моя жизнь здесь не так уж и плоха. Особенно теперь, когда рядом Клето, полководец моей армии из одного бойца, готовый отправиться в поход и вернуть мне место под южным солнцем. Мы обедаем рыбными палочками в кляре и картошкой фри, попутно анализируя прибыль «Делинтерпрайзес», которая, благодаря Дельгадо, снижается в какой-то устрашающей прогрессии.

Досаду я вымещаю на свою порцию рыбных палочек. Отрываю по кусочку  и со всей силы швыряю в Темзу, а желтоклювые альбатросы с пронзительными криками пикируют, успевая поймать добычу на лету. В очередной раз я либо не сильно замахиваюсь, либо пожевать решает самая наглая птица, потому что она буквально врезается мне в лицо. Я чувствую пощечину ее густых белых перьев и, взвизгнув, ныряю за спину Клето. Тот смеется и, обхватив за плечи, усаживает меня прямо.

Мы очень близко друг к другу. Я чувствую, как его большие пальцы ласкают меня под расстегнутым пальто через джемпер. И я жалею, что не надела под него футболку: в декольте, куда спускаются любопытные глаза Клето, отчетливо просматривается впадинка между моих грудей.

– Мои глаза выше.

– У тебя есть банковская ячейка?

Говорим мы хором и в недоумении уставляемся друг на друга. Клето взглядом указывает на винтажный кулон, последний папин подарок, который я сумела избавить от ревизии Дельгадо. Я объясняю это Клето, но он смотрит на меня, как на идиотку.

– Это не кулон, Эл. Это магнитный ключ от сейфа. – Тихо говорит он. – И, вероятно, в этом сейфе хранится ключ от банковской ячейки.

– Что ты несешь, Клето? – нерешительно улыбаюсь я, а у самой волоски на затылке встают дыбом. – Что?!

– Сними его, я покажу.

Дрожащими руками я расстегиваю цепочку, которую носила три года, снимая лишь перед душем, чтобы уберечь от пагубного воздействия воды. Красивая серебряная капелька с рисунком лотоса ложится в мою ладонь, которую бережно заключает в свои руки Клето и подносит ближе к глазам.

– На что похоже? – спрашивает он, указывая взглядом на лотос.

– Полагаю, это не лотос, который символизирует одновременно прошлое, настоящее и будущее, что очень символично для моей жизни, – почему-то всхлипнув, шепчу я.

– Эли, я уверен почти на сто процентов, что это слегка романтизированный логотип крупнейшего испанского банка Сантандер. – Мягко отвечает Клето, будто баюкая мою маленькую ладошку в своих больших руках. Холодный металл кулона в один миг становится раскаленным угольком. Жар приливает к моим щекам вместе со слезами: чувствую себя такой дурой! Что, если папа хотел, чтобы я как можно скорее открыла ячейку? Что, если спрятанное в ней могло спасти ему жизнь...

– Господи... – выдыхаю я, шмыгнув носом. Слезы одна за другой капают в наши сплетенные руки. – Какая же я пустоголовая дура!

– Нет, это не так! – с жаром выдыхает Клето. Он склоняется ко мне совсем близко, так что между нашими носами почти не остается дистанции.

– Если бы сеньор Гарсиа хотел твоего сиюжесекундного вмешательства, он бы не завуалировал логотип банка под цветок. Я думаю, Дельгадо конфисковали твои украшения не просто так, Эл. Они что-то искали. Твой папа знал. И перехитрил.

Его тихий вкрадчивый голос выводит меня из оцепенения. Наши взгляды встречаются, и я задумчиво гляжу в его хрустально-чистые серые глаза. Клето озвучил мысль, от которой мне стало легче дышать. Если он прав, мой папа не был застигнут врасплох падением вертолета, смерть не стала для него неожиданностью. Папа мог что-то предпринять.

Я переворачиваю кулон, и мы вдвоем взираем на гравировку.

«Море любит тебя,
А я ни на
Йоту не меньше,
Радость моя».

– Странная надпись. – Тихо заключаю я. – Раньше мне казалось, что такое деление на строки связано с недостатком места на кулоне. Но теперь я думаю, все совсем не так.

– Это не отрывок из песни или стихотворения? – предполагает Клето.

– Папа никогда не называл меня «моя радость», я была его «солнышком»... – вслух рассуждаю я. – Йота. Почему именно йота? М, А, Й, Р. – Зачитываю я первые буквы столбцов. – Что-то знакомое... Майр...

Клето молчит и не сводит с меня глаз, пока я, глубоко задумавшись, вглядываюсь в Темзу и солнце, пускающее по воде сверкающие блики. Альбатросы, кружащие над волнами, похожи на белые парусники, которые так понравились мне в Морайре в нашу единственную прогулку на яхте с Дельгадо.

Я вздрагиваю и отматываю свои мысли назад до слова, резанувшего слух. Перечитываю столбцы и понимаю, что все сходится. Я разгадала...

– Клето. Пора домой. Мне нужен банк Сантандер в Морайре.

Офелия. Сейчас

Из всех возможных щелей нашей квартирки в Сохо доносится такая отборная испанская брань, что по ней можно запросто сочинить рэп и состричь миллионы евро.

Самая старшая, Люция, это солистка, молотит речетативом. Вторая, исполнительница всех слезных партий, то есть я, завывает, силясь переорать первую. Третья, которую взяли просто за симпатичную мордашку, а именно Ноэль, безуспешно мечется по сцене, жалобно подпевая то одной, то другой, и создает ощущение бурного действа.

Клето, длинноногая крыса, умостившись на расшатанном табурете, забился в самый дальний угол крохотной кухни и наблюдает за нашим концертом со снисхождением мистера Беннета к своему курятнику. При этом каждая из нас минимум по разу споткнулась об его ботинок во время смены сольных партий.

Люция не выдерживает и огревает его полотенцем по шее. Слыханное ли дело. Они собрались в Испанию! Они, это Клето и Ноэль. И эти двое отказываются брать нас с собой. Собственно, с этой радостной новости и стартовал наш бенефис в роли рэп-исполнительниц.

Мне не нужна больше Испания, меня выбесило, что Ноэль не рассказала о Клето. Я думала, он – ее пластырь от Каетано, а не управляющий филиалом «Делинтерпрайзес» в Пуэрто-Рико и доверенное лицо ее отца. Это же совершенно все меняет! Он оказывается конкурентом куда более серьезным, чем я считала изначально. Ведь, если он поможет Эли вернуть ее состояние, где гарантии, что она не влюбится в него из благодарности?! Он сейчас кажется куда большим героем, чем Каетано со своей поддержкой из тени.

А пресвятая Люци взорвалась, как петарда, едва услыхав, что ее подопечная «возомнила себя взрослой птицей, готовой сцапать обратно свой миллиард, хотя еще вчера уточняла, на каком режиме стирать носки!».

Ноэль судорожно пытается разобраться с нами обеими и не выглядеть в глазах Клето идиоткой. Когда же она в очередной раз спотыкается об его ногу, силясь увернуться от карающего полотенца Люции, та не выдерживает и выдворяет парня вон.

На узкой лестнице его сменяет озадаченный Алфредо. Шум, который мы подняли, слышен в кухне «Жардин».

– Какого черта вы тут устроили?

Мы наперебой вываливаем на него ведро своих разногласий, но мой брат ловко протискивается мимо нас на кухню и, встав по центру, провозглашает:

– Отныне я – ведущий этого шоу испанских истеричек, а это, – он ловко выхватывает из рук обалдевшей от его наглости Люции полотенце, – микрофон! Говорить может только та, в чьих руках он находится! Выступите вне очереди, – бухает на стол банку из-под макарон, – фунт штрафа! Все штрафные идут ведущему на новые наушники, спасибо. Начали!

Люция распинается о серьезности поездки и своей в ней необходимости. Я сержусь, что Ноэль так решительно вверила себя попечению Клето и не позволила нам участвовать в своих дальнейших планах. А ведь это я, на минуточку, привезла ее в Лондон.

Мы с пресвятой Люци наконец-то спелись, и наш дуэт звучит довольно громко и вполне убедительно. Но стоит полотенцу оказаться в руках Ноэль, как тут же становится ясно: все наши выпады даже бреши не пробьют в монолитном блоке ее аргументов. Решение ехать не было принято ей сгоряча за один день в объятиях сероглазого Клето. Она размышляла об этом не один месяц, потому что предусмотрела, как будто бы, все.

– Я не возьму вас с собой, потому что людей важнее в моей жизни просто не осталось. Ты, Люци, стала мне второй мамой. А ты, Фео, – соперница, о дружбе с которой можно только мечтать. Я не могу позволить Дельгадо подобраться ко мне через ваши жизни, шантажировать меня ими, угрожать вашей безопасности или манипулировать. Вы со мной не поедете. Клето нанял штат охраны, который ни на шаг от меня не отойдет.

Люция, сильно тронутая своей важностью в жизни Эл, осторожно забирает у нее полотенце, чтобы спросить:

– Этот штат охраны и за твоим здоровьем проследит?

– Моему здоровью больше ничего не угрожает, – отвечает Ноэль, опустив ладошку поверх руки Люции на полотенце. Алфредо обиженно нахохлился: понял, что наушники ему вряд ли светят. – Сегодня был заключительный сеанс у доктора Литла. Диагноз «психическое расстройство личности, выражающееся в несуицидальном самоповреждении» с меня официально снят. Я здорова!

Мы с Люцией дружно вскрикиваем и исполняем победную пляску вокруг Алфредо, судорожно трясущего перед нашими носами своей несчастной банкой из-под макарон. На радостях мы отвешиваем ему целых три фунта и выставляем за дверь.

Дальше разговор будет лишь женским. Люция заваривает примирительный мятный чай, а я задаю вопрос, который невидимым облаком висел над нами весь сегодняшний вечер.

– Что насчет Каетано, Эль? Ты расскажешь ему, что возвращаешься?

Ноэль молча опускает глаза в стол, Люция вопросительно покашливает. Проходит пара минут, и в тишине уставшей от брани кухни, под тихое урчание закипающего чайника до моих ушей доносится почти беззвучный ответ, который я и надеялась услышать.

– Ненавижу любить его.

– Значит, расскажешь?

– Нет.

– Но что мешает вам снова быть с Каетано?

– Фео, ты серьезно?! – вскрикивает Ноэль. – Его семья убила моего отца!!! Не понимаю... почему нельзя было просто его обмануть? Зачем нужно было... – Эли шмыгает носом, стараясь отогнать сердитые слезы, – оставлять меня сиротой?

– Но Каетано ни при чем! – не унимаюсь я. 

– И где он сейчас?! – Ноэль действительно в ярости. У нее вспыхивают щеки, а в глазах появляется предательский блеск.

– Ноэль, все не так просто... – пытаюсь возразить я. Неужели она сама не понимает, что у Каетано не было выбора?

– Ты сейчас скажешь, что он никакого отношения не имел к делам своего отца, да? И что мать, вероятно, на кон его послушания поставила мою жизнь, например?

– Да. – Растерянно соглашаюсь я. – Думаю, так все и было.

– А что ты скажешь мне на то, что наша встреча не была случайностью? – голос Ноэль падает почти до шепота. – Каетано познакомился со мной, потому что этого хотел его отец. Он знал, где меня искать. Все завертелось между нами так быстро, откуда мне знать, что никто намеренно не подгонял наши чувства? Что они действительно были... крышесносными, потому что этого хотела не только я, но и он тоже? Если бы не сеньор Дельгадо, мы могли бы никогда не встретиться с Каетано, и мой папа сейчас был бы жив. – Ноэль поднимается со своего стула и нависает надо мной, уперев ладони в стол.

– И что ты скажешь мне на то, что я бы с удовольствием никогда не бросалась под колеса его мотоцикла, никогда не отдавала бы ему свое сердце и никогда бы не считала его любовью всей своей жизни, если бы это вернуло мне отца?! – к концу этого пронизанного болью монолога, Ноэль снова срывается на крик и больше не пытается сдержать слезы. – Но беда в том, – продолжает она, – что я уже бросилась Каетано под колеса, уже отдала ему свое сердце и продолжаю считать его любовью всей своей жизни, а мой папа лежит в могиле! И никто его оттуда уже не достанет!

Руки Ноэль дрожат от накатывающей истерики, когда она стискивает медальон на своей шее.

– Я ненавижу любить Каетано! – рычит она, не обращая внимания на потоки слез, что текут по ее пылающим щекам. – Потому что не могу перестать! И ему придется доказать мне свою любовь на деле, а не на красивых словах!

Обессилев, Ноэль падает обратно на свой стул, и ей на плечи тут же ложатся мягкие ладони Люции. По тому, что меня до сих пор не выгнали из кухни, понимаю, что она тоже верит в непричастность Каетано к семейной афере. Ей известно что-то на том самом женском уровне за сорок пять, глубину которого я пока не способна постичь.

Но мне так хочется стиснуть плечи Ноэль покрепче и прокричать ей, что Каетано и не думал бездействовать! Что государство не дарило ей никакую страховку, и каждый сеанс у именитого психотерапевта Литла оплатил ей именно он! Только бы обезопасить ее, только бы избавить от диагноза, однажды уже сковавшего ее по рукам и ногам!

Ноэль не знает, что он не покидал ее ни на день в эти три минувших года. Был с ней, когда она отравилась рыбой и ночевала под унитазом, когда металась в лихорадке, искупавшись в Темзе в прошлом октябре, когда впервые напилась до беспамятства и, рыдая навзрыд, пела песню, которую он для нее написал. Я тогда незаметно набрала его номер и включила громкую связь. Он слышал ее, а я слышала, как тяжело дышал он сам.

Но не мне рассказывать и доказывать ей это. Каетано запретил мне вмешиваться. Дал ей шанс себя забыть, вернуться в Испанию с холодной головой и принять его помощь в восстановлении справедливости. Так он хотел.

Мы отпускаем Ноэль.

Она заглядывает ко мне в спальню глубоко заполночь накануне своего отлета.

– Ну что, Фео, пару слов напутствия на прощание?

Я смотрю на нее, такую чистенькую, светленькую с нежно-медовой кожей и лучистыми карими глазами. Она вывезла на своих плечах столько потерь за последние несколько лет, которые людям, как правило, выдаются порционно и с большими временными промежутками. И не согнулась под их весом. Она все так же жадно любила жизнь, как любят трехлетки, чистые, как белый лист. В школе я считала ее своей вечной соперницей, так оно и есть. В спорте своих не бросают. Дело чести. Можешь помочь – помоги. Жаль, что в моей семье спортсменов нет.

– Эти люди отняли у тебя все. Они забрали твоего прекрасного отца, твой дом, бизнес, твое, черт возьми, имя! И завтра ты отправишься обратно, чтобы вернуть себе то, что твое по праву! Терять тебе нечего, кроме собственной жизни. И мне очень хочется верить, что ты все так же дорожишь ей, как и три года назад. Поэтому не будь дурой, Эл, вернись в этот гадюшник и покажи, что мало стереть твою фамилию с лица торговой марки и мало выдворить тебя из страны. Верни папино дело. Думай своей головой и слушай свое сердце. И выживи.

Я сама удивляюсь пламенности своей речи, а Ноэль растрогана до слез.

– В бассейне Академии Вергара я и подумать не могла, что жизнь так крепко меня с тобой свяжет. Что ты окажешься настоящим другом. Без тебя было бы так скучно побеждать. – Всхлипывает она с улыбкой, цитируя мой тост со своего совершеннолетия. Я смеюсь и пихаю ее локтем в бок.

Строгий стук в стенку сообщает о том, что Люция устала слушать наши сантименты и хочет спать. Ноэль спрыгивает с моей кровати и уже распахивает дверь, когда я кидаю ей вдогонку фразу, смысл которой ей лишь предстоит однажды постичь.

– Ладно, милая, до завтра!

💙

Жду вас в своем телеграмме Krauze's Base! Присоединяйтесь, там все последние новости и визуал✨

💙